Небо в осколках

Тонкий, но смелый лучик, пробившийся из-под жалюзи, прицельно освещал своеобразный «натюрморт», стоящий на столе. Прозрачная жидкость в бутылке толстого зеленого стекла искрилась на солнце, призывно переливаясь всеми оттенками желтого и салатового, игриво подмигивала бликами. Эта яркость резко контрастировала с серо-стальной окраской стен. Рядом, временами мелодично позвякивая о свою напарницу, стоял полупустой — как для пессимистов, или полу полный — как для оптимистов, — стакан. После успехов этого дня быть пессимистом было просто неприлично. Вот где-то тяжело ухнуло, вздрогнул столик, бутылка, накренившись, чуть не упала, но ее вовремя спасли от фатальной встречи с полом. Человек, до этого задумчиво разглядывавший блики на стекле, выругался и вернул беглянку в вертикальное положение. — Черт их дери, — в сердцах сказал он. — этих ракетчиков! Летчики же справляются, им что, нужна черная, вонючая равнина?! Ни минуты не дают покоя! Впрочем, это раздражение так ни во что и не вылилось. Он остался сидеть, облокотившись на столик и подперев рукой голову. Пряный аромат заполнял пространство каюты, и пытался, зацепившись за поток сквозняка, выбраться наружу. Определенно, торговец не обманул, и бренди был хорош. Помещение и его хозяин, если приглядеться, были неуловимо похожи друг на друга. Как может человек походить на типовую каюту? Очень просто. Это случается со всеми, кто слишком долго и слишком усердно служит. Серый металл обшивки, серый пластик мебели, прямые углы — все становится таким знакомым, родным. С пустотой голых стен приходит пустота души. А через некоторое время замечаешь в зеркале, что и ты сам состоишь из углов, серого цвета и одиночества. Хозяин каюты прекрасно подтверждал это правило. Расстегнутый сейчас серый китель придавал угловатость и массивность долговязой фигуре, холодно поблескивали звезды погон, перекликаясь с блеском льдисто-голубых глаз. Да и лицо было под стать — настоящее северное, удлиненное, с жестким подбородком, прямым носом, впалыми щеками, узкой ниточкой поджатых сейчас бледных губ, обтянутое тонкой, будто пергаментной кожей, складывающейся у глаз и на щеках в отчетливые морщинки. Некогда русые, а ныне полуседые волосы были уложены на боковой пробор. Олаф Кальдмеер, блестящий адмирал, надежда и опора Союзного Флота, выглядел лет на двадцать старше своих лет. Что поделаешь, такова была его плата за головокружительную карьеру, вознесшую его с самых низов, из трущоб большого города наверх, в ряды лучших солдат Союза. Разумеется, свою верность и ценность ему пришлось доказывать не в одной операции, и где-то в пышущих жаром золотых, смертельных песках Багряных Земель он и получил свою дозу радиации. Олафу Кальдмееру было всего 40 лет. Адмирал цур зее смаковал пряный напиток, отхлебывая маленькими глоточками шестидесятиградусную жидкость. Нет, не с горя или радости он пил в одиночку, в пустой каюте. Это был своего рода ритуал — каждый день, в четыре пополудни, он закрывался на полчаса и доставал высокую бутылку без этикеток. А потом пил, не закусывая, и чувствуя, как отступает усталость и тревога, как на душе становится легко и спокойно. Больше всего Кальдмеер любил спокойствие и сон — без старых, надоевших за долгие годы кошмаров. Тяжелый, пряный запах отлично перебивал фантомную вонь горелого мяса. Адмирал цур зее называл свой ритуал «медицинским». Вздрогнул пол, мелко задрожали планки жалюзи. Упал и разбился стакан. Даже сквозь прекрасную звукоизоляцию донесся вой тревоги. Кальдмеер быстро убрал бутылку в шкафчик — не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел, тогда без отметки психологов в личном деле не обойдется! — и быстрым шагом пошел, почти побежал, в рубку. Наступательная фаза операции «Примирение» — название громкое, именно такие любят давать своим маленьким предприятиям заплывшие жиром обитатели штабов, — должна была закончиться уже через двадцать часов, менее чем через сутки после начала. И вот — что-то пошло не по плану. Адмирал был зол. Неужели у Хексберга после точечных ракетных ударов по базе флота и аэродромам еще остались какие-то силы?! Кто-то сегодня получит выговор с занесением. Он вбежал в рубку, на ходу застегивая последнюю пуговицу на кителе. При его появлении все, кроме занятых за пультами операторов, вытянулись по стойке смирно. — В чем дело?! — рявкнул Кальдмеер на капитана. — Две «Астэры» сумели взлететь, господин адмирал! — как всегда, четко отрапортовал Шнееталь. — Но мы сейчас их посадим! Кальдмеер только кивнул, не высказав всей тирады, что заготовил, торопясь сюда. На Шнееталя он никогда не сердился слишком сильно — все же, соотечественник, нечасто встретишь дриксенца среди разношерстного состава Союзного Флота. Он скрывал эту маленькую слабость — знал, что нередко падение начиналось и с меньшего. При большом желании вывернуть наизнанку можно любую мелочь. А уж чего-чего, а желания многочисленным претендентам на его место не занимать. Из рубки «Ноордкроне» открывался прекрасный обзор: справа по курсу медленно уходил назад золотой берег, слева — виднелись на горизонте три авианосца и несколько противолодочных катеров, патрулировавших прибрежные воды. А в темно-синем, полуденном небе плавали восемь маленьких темных точек. Вальдес пощелкал клавишами настроек радиоустановки. Бесполезно — все военные волны молчали. Командования не было. Не было флота. Не было… Хорошо, если еще была столица. Война. Она давно уже стояла на пороге, все указывало на это. Государство, владевшее большей частью континента, не могло позволить себе такую роскошь, как маленькая республика у него под носом. Последний месяц, с начала весны, в море у берегов Хексберга курсировали корабли Континентального Союза. Они не подходили близко, оставаясь в нейтральных водах, «проводили учения». Произвести ракетные удары по немногочисленным местам базирования хексбергской армии было просто. Время подлета к цели составило какие-то секунды. Зачем они полетели к морю, Вальдес не знал. Самолеты не готовили к реальному бою — они шли пустые. Но что они могли еще? Бежать вглубь страны? С оружием в руках ждать высадки десанта? Вероятнее всего, оставшиеся на аэродроме просто не успеют выбраться за пределы сектора обстрела. Кусок выжженной земли на месте вражеской базы — хорошая тактика!.. Говорят, что перед смертью человек видит всю свою жизнь. Ерунда. Вальдес подумал только со светлой грустью, что тетушка Юлиана уже не дождется их. Что он больше никогда не увидит своих мелких, проказливых, вечно встрепанных племянников. Что Липпе, застенчиво улыбаясь в ответ на упреки в своей костлявости, так и не попробует фирменный пирог с начинкой из сладкой-сладкой, чернильно-синей засахаренной шелковицы… Ротгер оглянулся на мгновенье — там, позади, летела «Астэра», и под отсвечивающим голубыми бликами фонарем «шестерки» угадывалась непривычно — без шлема то! — простоволосая голова. А потом времени отвлекаться не стало. Резко уйти влево — за спиной белыми вспышками рвутся снаряды. Авианосец. Несмотря ни на какую звукоизоляцию от грохота Вальдес почти глохнет. Отчаянно и резко пищит сигнал локатора — три ракеты. Истребители. Ручку на себя. Мертвая петля. Небо над головой сменяется темно-зеленой поверхностью моря. Кровь тяжело приливает к голове, кажется, сейчас полопаются все сосуды. Писк. Выше. Еще выше! Не хватает дыхания — страшная тяжесть наваливается на грудь. Промах! Где-то ниже — огненный клубок медленно поднимается к небу. Липпе!.. В горле комок, а глаза застилает черная пелена — ну, держитесь!.. Просто удивительно, что им удалось подлететь так близко прежде, чем их заметили. Но на этом везение закончилось. Их заметили как на кораблях, так и в воздухе. Первой в ход пошла корабельная артиллерия — видать, очумевшие от скуки артиллеристы не намерены были отдавать такую прекрасную цель пилотам. Именно этот залп, которого не должно было быть, и оторвал адмирала от его приятного времяпрепровождения. Пилоты, в свою очередь, тоже не были готовы упустить, скорее всего, единственную возможность развлечься. Эфир кипел. — Ханс, их сейчас собьют без нас! Чертовы артиллеристы! — звенел мальчишеский, подрагивающий от волнения голос. — Не вопи, видишь, они не стреляют, пустые! Берем в клещи! — Отставить! Не лезть под обстрел! — голос рассудка в лице комэска. — Ракеты! К сожалению — или к счастью — они не ожидали столкнуться с равным, хотя бы номинально, противником, а потому «Фантомы» несли в своих отсеках больше авиабомб, чем ракет класса «воздух-воздух». Кальдмеер, взяв предложенный Шнееталем бинокль, с интересом наблюдал за маневрами двух вражеских истребителей. У адмиралов, как ни удивительно, довольно мало развлечений. Они сидят в теплых, безопасных кабинетах, а вместо кораблей и самолетов видят лишь отметки на карте да сухие цифры в бланках отчетов. «Астэры» не стреляли — только уходили от атак. Не успели загрузить боекомплект — понял Кальдмеер. Может быть, взлетали прямо под бомбежкой. Что ж, хорошо, значит, не будет нежелательных потерь среди молодых, едва-едва из училища, но уже не в меру лихих — от легкости и безнаказанности налетов на беззащитные города — пилотов. Мужественные ребята — безоружными ввязаться в бой с шестью «Фантомами»! Но вот, наконец, вспыхнул и взорвался один из хексбергцев. Красиво, что тут скажешь! Юнец, совсем обалдевший от своей первой победы, начал выписывать круги, безжалостно сжигая казенный керосин. Ох, не избежать ему взыскания!.. Обломки огненным дождем посыпались на гладь моря, — Олаф даже поморщился, представив, что будет, если один такой «кусочек» упадет на какой-нибудь корабль. Повредить — не повредит, но в счет ремонта пойдут все недостачи. А финансирование выделять да бумажки заполнять — снова Кальдмееру. Рядом шумно вздохнул молоденький лейтенант — Кальдмеер чуть обернулся и насмешливо посмотрел в сияющие незамутненным восторгом глаза. Когда-то и он таким был. Думал, что война — это красиво, отчаянно, героично. Первые же годы службы и несколько спецопераций излечили его от иллюзий. Чиркнув по небу белесым инверсионным следом, «Астэра» ушла куда-то вверх. «Фантомы» тоже скрылись из виду. Воздушный бой продолжился над авианосцем. — Пойдемте на палубу, — сказал Кальдмеер. — Жалко пропускать такое шоу. За пультами как раз сменились операторы, предыдущая смена покидала рубку. Несколько лейтенантов, делано медленно поправляя будто бы сбившуюся форму, вопросительно посмотрели на Кальдмеера, и он, сделав хитрые глаза, разрешающе кивнул им. Те засветились улыбками и быстро расступились, образуя коридор, чтобы адмирал мог пройти к выходу. Они тоже не хотели пропускать бой. Шнееталь недовольно покосился на адмирала, но ничего не сказал. Он совершенно не одобрял такого нарушения дисциплины и порядка. Но сказать об этом Кальдмееру, так и не ставшему Шнееталю не то что другом, даже хорошим знакомым, было невозможно. Адмирал цур зее не заводил личных связей и никогда не нарушал рамок уставных отношений. Что поделать, издержки профессии — на такие высокие должности нельзя было попасть без тщательного психологического отбора, а проходили его лишь те, кто вписывался в представление светил науки об «идеальном солдате» — боевой машине, быстро и без раздумья исполняющей любые приказы командования. Эмоции, особенно глубинные, этой «машине», как правило, только мешали. Вот и получалось на практике, что весь высший офицерский состав не заводил никаких личных связей — не женился, не поддерживал близких отношений с родственниками, не заводил друзей на службе. Дело было не только в том, что любая привязанность воспринималась психологической службой как тревожный знак, первый признак превращения бездушного орудия в живого человека. Нужно было опасаться и самих «объектов» привязанности. Друг мог втираться в доверие, чтобы вызнать какие-нибудь компрометирующие сведения, а затем, используя их, занять твое место. Жена, очаровательная златокудрая дурочка из предместий, мечтающая лишь о семье и детях, вполне могла оказаться — и, чаще всего, оказывалась, — отлично подготовленным агентом с высшим психологическим образованием, каждую неделю отправляющим отчет в Отдел Лояльности. Про любовниц или шлюх из портовых борделей и говорить нечего — все они получали солидную прибавку к зарплате из небезызвестного источника. Шнееталь сам неоднократно видел, к чему приводит излишняя болтливость в постели — несчастные офицеры исчезали в Отделе едва успев подняться с «ложа любви». «Душевное здоровье» и лояльность своих офицеров правительство ценило исключительно высоко. Нет, жениться, конечно, было можно. Для этого нужно было всего-навсего подать рапорт вышестоящему начальству и в определенный день отвести свою избранницу к умным людям с профессионально-цепким взглядом. Разрешение выдавалось в течении двух недель. Если выдавалось. В противном случае, если офицер, вопреки рекомендациям прекратить общение с нежелательной — с точки зрения госбезопасности, разумеется! — женщиной продолжал его, то последствия были весьма печальны. Просроченные лекарства, падающие кирпичи, убийцы в подворотнях — все эти обстоятельства прекрасно сокращали срок жизни невесты. Конечно, были и варианты, с одной стороны, не представлявшие угрозы возникновения привязанностей, а с другой — не опасные для самого военного. Грязные, отвратительные варианты. Например, довольно широко был распространен обычай во время локальных войн брать любовниц — а иногда, и любовников, — из числа пленных. Через несколько недель, а то и дней, любовных утех пленных расстреливали. Психологи Отдела Лояльности одобряли данный вариант — он прекрасно помогал человеку привыкать жертвовать любыми, абсолютно любыми людьми. Полезное качество для военного. По крайней мере, для офицера Континентального Союза. Сам Шнееталь был давно и крепко женат. Двое детей — мальчик и девочка — ждали дома, когда он вернется из плаванья. Жена — милая, чуть полноватая блондинка — очень заботилась о нем. Он старался ни о чем, кроме детей да вопроса смены обоев в прихожей не говорить с ней. Судя по тому, что у Отдела Лояльности до сих пор не было к нему никаких вопросов, Марта в своих еженедельных отчетах отзывалась о нем хорошо. Кальдмеер был особенным, возможно, он был чуть честнее — или осторожнее — чем большинство его сослуживцев. Он так и не женился в свои сорок лет и давно бросил всякие мысли о личной жизни, сосредоточившись на карьере. Может, так сказался северный, холодный темперамент, а может, слишком дорога была карьера тому, кто всю жизнь пробивался наверх — и пробился-таки! Его за глаза даже прозвали Ледяным или Святым, кому как больше нравилось. В сущности, это было одно и то же, но понять эту шутку могли только избранные. Те, кто не раз умирал где-нибудь в душных, пахнущих напалмом и тленом джунглях Южного континента, молясь всем святым, чтобы в последний, решающий момент хватило времени и патронов застрелиться, не попасть в плен живым. Шнееталь вспомнил, как однажды он вместе с Кальдмеером присутствовал на очередном тренинге. С трибуны им вещали мягким, хорошо поставленным, незаметно вплетающимся в подсознание голосом про единство, поддержку, и командный дух. «Вы — команда!» — говорили психологи. Адмирал, сидевший рядом со Шнееталем во втором ряду, вдруг прыснул и прикрылся рукавом, имитируя кашель. А потом наклонился к Шнееталю и едва слышно прошептал ему на ухо: «Скорее — коммандос!». Шнееталь тогда весь покрылся холодным потом, испугался, как с ним не случалось со времен его первого боя, до дрожи в коленях. Не за себя — за Олафа, видно, совсем потерявшего ощущение реальности, раз он отпускает такие остроты вслух, да еще и в присутствии стольких людей, когда кто-нибудь его может услышать. И донести. О себе Шнееталь почему-то не подумал. Впрочем, адмирал всегда был чуть безрассуднее, чем казался. Сам Шнееталь все время забывал, что Кальдмеер не старше его на десяток лет, а младше. Черт бы побрал те ядерные бомбардировки Багряных Земель!.. С верхней палубы, с на которой располагалась взлетная площадка, вид был и в самом деле превосходный. Бой продолжался на небольшой высоте, и можно было различить, где свой, а где чужой самолет. Операторы, последовавшие за адмиралом, заворожено смотрели, запрокинув головы к небу. Шесть «Фантомов» против одной беззащитной «Астэры» — здесь не могло быть и речи о «честном» бое. Кальдмеер был удивлен, что пилоту «Астэры» удавалось до сих пор уворачиваться от перекрестного обстрела. Воистину, он был асом, каких Олаф еще не видел! Он крутил бочки, уходил в вышину, а потом падал вниз, оказываясь как раз на линии огня между истребителями и авианосцем, так что «Фантомы» не решались стрелять, опасаясь попасть по кораблю. Один раз «Астэра» пролетела совсем низко, воздушной волной едва не сбив с ног стоявших на палубе. Испуганно взвизгнула одна из лейтенантов. На долю мгновения позже волны около борта авианосца прошила очередь, к небу взметнулись фонтаны водной пыли, Порыв ветра окатил всех соленой морской водой. Тут уж заорали не только девушки, и не только нечленораздельно. Шнееталь бессильно погрозил кулаком пилоту-идиоту, и достал прикрепленную к поясу рацию. Командир авиакрыла, услышавший его грозный рык, торопливо сообщил, что чуть не попавший по авианосцу пилот с этого дня больше никогда не поднимется в небо. Даже на почтовом самолете с кукурузного поля — он за этим проследит лично. Конечно, никто не стал бы так спокойно стоять и смотреть на воздушный бой, если бы вражеский истребитель еще мог представлять угрозу. А так — это было совершенно безопасно. Если, разумеется, не считать кривых рук и пустых голов своих пилотов. «Астэра», будто в последние мгновения своего существования, крутилась, чудом раз за разом уходя от смерти, окруженная «Фантомами», А потом, резко набрав скорость, ушла вертикально вверх, ускользая от перекрестного огня. Два истребителя, одновременно рванувшие вверх, за ней, слились в одну яркую, громыхающую вспышку и осыпались в море осколками. На палубе все потрясенно замерли в молчании, и только Шнееталь что-то монотонно, устало говорил в рацию. Олаф бы никогда не поверил, что такое возможно, если бы не видел собственными глазами. Он с изумлением, граничащим с восхищением, смотрел в небо. Недооценили они хексбергского пилота, недооценили! Безоружным сбить два вражеских истребителя — а Кальдмеер был совершенно уверен, что столкновение произошло не случайно, а в результате маневров «Астэры»! — и выйти из боя живым. По крайней мере, пока — еще живым. Определенно, этого пилота с распростертыми объятьями приняли бы в армии Союза. Не смотря ни на какие обстоятельства, даже на то, что все, оказывавшие сопротивление в каком бы то ни было виде, подлежали расстрелу на месте. Этому — простили бы все. Даже излишнюю верность гибнущей родине. Шнееталь доложил, что пилоты не успели катапультироваться, но Кальдмееру было совершенно не жаль их. Они просто поплатились за свою глупость. Новейшие реактивные истребители, доверенные этим неумехам — совсем другое дело. Но и эти потери пока вписывались в норму, хотя и были досадны. Кальдмеер, не отрываясь, смотрел в небо, не замечая, что его губы тронула слабая улыбка. Хорошо, что диспетчеры не заметили этого, слишком увлеченные происходящим в вышине. Они бы не поняли, сами после пережитого страха ударившиеся в яростный азарт. После потери товарищей «Фантомы» стали осторожнее и злее. Они больше не старались играть, как в симуляторе. Возможно, молодые пилоты в первый раз поняли, что ходят по лезвию бритвы, а смерть — не конец игры, а реальность. Но вот за «Астэрой» потянулся черный дымный след — везение не могло продолжаться вечно. Резко потерявший скорость самолет с заревевшим вдруг на новой, более низкой интонации двигателем стал медленно набирать высоту, заходя на круг. Спастись от огня противника он больше не пытался. Где-то за спиной Кальдмеера горячо заспорили не сумевшая сдержаться молодежь: — Подбили! Неужели пытается уйти?! — Не дотянет до берега! — Уйдет! Что ж они медлят?! — Будет катапультироваться! — Собьют, когда будет опускаться на парашюте! Все-таки жители Союза обладали определенным менталитетом. Ни операторы, ни даже Шнееталь не учли еще одной возможности. Кальдмеер же, пораженный догадкой, смотрел, как набравший высоту самолет стремительно заскользил вниз, приближаясь к авианосцу. Кто-то испуганно закричал, кто-то, запинаясь и гремя ботинками по металлу палубы, побежал прочь в напрасной надежде спастись. Загрохотали орудийные выстрелы, но было поздно. Рядом с неподвижно смотревшим на приближавшуюся смерть адмиралом упала на колени девушка в форме лейтенанта, закрыла глаза ладонями. У них оставались какие-то секунды жизни. Кальдмеер краем глаза отмечал все, что происходило вокруг него, но как-то отстраненно. Время дрогнуло и стало замедляться. Страха не было — не так уж и ценил он свою жизнь, положение — да, а жизнь… Слишком давно привык он к мысли о том, что смерть всегда рядом, и это нормально. Он не хотел, быть может, боли, но взрыв или горящий керосин — не худший из возможных вариантов. В эти мгновения Олаф испытывал сильное чувство — полузабытое, последней раз пережитое, наверное, в детстве. Восторг, вот что это было. Перед ним оживали сейчас старые сказки и легенды, которые вслух читала когда-то маленькому Олафу его мать. Бесстрашные рыцари, бессмертные в своем подвиге герои, отринувшие жизнь ради отчизны, солдаты и моряки из книг о войне, — все они поразили когда-то воображение Олафа, заставив мечтать о военной карьере. Желать стать таким же, как они. Честным, смелым, сильным; как они, сражаться за правое дело до конца. Армия излечила его от пагубного заблуждения, низвергнув старых кумиров, заставив поверить, что это лишь глупые сказки. Кальдмеер узнал, что честь и совесть имеют денежный эквивалент, что ни одна родина не стоит твоей жизни. Он усвоил урок и следовал этим, единственно верным, как он думал, правилам. Но сейчас, окутанный дымным пламенем, шел на таран вражеский истребитель, и Кальдмеер понимал, что за штурвалом его, сгорая, сидит сейчас один из тех героев, будто сошедший со страниц старых книг. Рыцарь без страха и упрека, отчаянный смертник, верный своему долгу до конца. Мир переворачивался с ног на голову, и Олаф счастливо улыбался. Он видел чудо. Непереносимый вой резанул по ушам, горячая, черная от гари волна плотного воздуха сбила с ног, поволокла, кинула на что-то мягкое, где-то слева по борту раздался оглушительный взрыв, судорожно вздрогнула палуба. К небу взметнулся огромный столб воды и тут же обрушился на корабль, смывая все на своем пути.