Небо в осколках

По пригороду медленно ползли танки. Они огибали сохранившиеся кое-где каменные домики, грохотали гусеницами по остаткам асфальта, исчезали в оврагах и за холмами, чтобы появиться вновь, тускло поблескивая своей покатой грязно-серой броней. Вдали, в бухте, еще продолжалась выгрузка: плавающие транспортеры, полные десанта, выходили один за другим на берег, но машины и корабли терялись на фоне серого, затянутого низкой облачностью неба, и сквозь густую завесу дождя пробивались лишь звуки гулких ударов и лязг железа. Войска Континентального Союза занимали позиции, несколько часов назад оставленные армией Хексбергской Республики, значительно поредевшей и дезориентированной после двухдневного ракетного обстрела. Вторая фаза операции успешно подходила к концу. Боковое стекло, покрытое мелкими каплями дождя, дрожало от гула моторов танков, наполняя салон машины противным дребезжаньем, воздух даже в салоне был пропитан запахом бензина. Кальдмеер смотрел по сторонам, пытаясь увидеть хоть что-то интересное, но вечерняя, дождливая мгла скрадывала очертания предметов, и за стеклом один за другим проплывали огромные силуэты, да были видны иной раз машины сопровождения. Легкую бронированную машину адмирала кидало из стороны в сторону, она подскакивала на ухабах, а водитель изо всех сил пытался объехать то и дело возникающие на пути свежие воронки. Кальдмеер вздохнул: ему не стоило до проведения полной зачистки территории покидать авианосец, попридержал бы свое желание инспектировать ход операции лично — и через три-четыре дня мог бы проехать по расчищенной дороге, не притормаживая то и дело, чтобы обогнуть очередное препятствие. Вероятно, виной такому необдуманному поступку было приподнятое настроение, которое не оставляла Олафа последние дни. Он не смог бы наверняка сказать, чем оно было вызвано, но оно толкало его вперед. У него вдруг проснулось острое, как в молодости, любопытство к жизни, и сидеть на «Ноордкроне» или в доме, где он остановился, в то время, когда вокруг происходило множество событий, он не мог. — Руперт, напомни, до пяти часов у меня нет никаких встреч? — смирившись с неизбежной потерей времени, спросил Кальдмеер у адъютанта, сидящего рядом с ним на заднем сидении. — Сейчас, — торопливо сказал Руперт, вытаскивая из папки крокодиловой кожи, лежащей у него на коленях, нужные бумаги. Когда он уже достал плотную стопку листов, машина внезапно подпрыгнула на ухабе, и бумаги выпорхнули из его рук, в художественном беспорядке рассыпавшись по салону. Кальдмеер подобрал ближайший к себе листок, а лейтенант покраснел, и, торопливо повторяя: — Простите! Сейчас, сейчас… — принялся собирать их, опустившись на пол — благо, места на такой маневр хватало. Хотя Руперт и был амбициозным юношей, порождением своего века, да к тому же из достаточно известной семьи, он явно испытывал пред адмиралом трепет, и эта излишняя восторженность забавляла Олафа. Резкие перепады настроения или рассеянность, связанные с похвалой или мнимым недовольством адмирала, были не всегда удобны, но, по крайней мере, позволяли Олафу надеяться, что адъютант лоялен ему не только на словах. Когда они вдвоем, наконец, собрали все бумаги, выяснилось, что перед инспекцией фильтрационного лагеря — основной целью поездки — Олаф уже не успеет встретиться с назначенным вчера новыми властями губернатором городка. Но его можно было вызвать в любой другой день. Все равно встреча должна была состояться лишь для подтверждения полномочий губернатора. Кальдмеер малодушно подумал, что если бы Руперт забыл об этом деле насовсем, то это было бы даже неплохо. Водитель, обеспокоенно взглянув на наручные часы, сказал, что они доедут через полчаса. Кальдмеер откинулся на мягкую спинку сиденья и стал коротать время, вновь пытаясь угадать, мимо каких смазанных дождевой водой пейзажей они сейчас проезжают. Ему вспомнился вдруг так и неоконченный три дня назад разговор со Шнееталем. Кальдмеер не успел тогда сказать, в чем же, собственно, заключалась его мечта — Адольфа срочно вызвали на мостик. Впрочем, Олаф был почти рад, что так получилось. Удивительно, но ему, как в детстве, казалось, что если кому-нибудь рассказать о том, что хочешь, то красивая греза потеряет свое очарование, перестанет быть желанной, а то и вовсе, не сбудется. В своих желаниях он был более чем уверен, и все же рисковать не хотелось. Он закрыл глаза, и перед его ним в голубой дымке выросли резные мраморные колонны… Белоснежная мраморная вилла утопала в зелени садов, террасами спускающихся к золотому пляжу. Портики были увиты цветущим плюющем, здание издали казалось экзотическим цветком, отражающимся в синей глади вод. Тишину нарушало только пение ветра да крики тропических птиц… Резкая остановка самым неприятным образом вырвала его из мечтаний. Как назло, стояла жаркая, сухая погода — и не поверишь, что только начло весны. От земли шел пар, и синеву неба чуть приглушала дымка испарений. По каменистой, усеянной воронками и перепаханной гусеницами транспортеров дороге ползла колонна. Созданная из тысяч маленьких человеческих существ, она длинной бурой лентой пересекала зеленеющую первой, нежно-зеленой травой равнину. Колонна растягиваясь на прямых участках и скапливаясь на поворотах, над ней несся лай собак, окрики охраны, да редкие вскрики или тихий плач. Вальдес шел в начале колонны — шагал тяжело, устало, стараясь дышать неглубоко, чтобы не бередить ребра, то и дело запинаясь о попадающиеся под ноги камни. Босые ступни давно уже были сбиты в кровь, обожженная кожа ног при каждом шаге болезненно натягивалась, а на коленях и вовсе шла длинными, сочащимися сукровицей трещинами. Обгоревшую и оплавившуюся обувь с него сняли еще на авианосце, а новой перед отправкой на берег не дали — хорошо, что хоть комбинезон, тоже немало пострадавший, оставили. Рядом с Вальдесом шли военные — такие же оборванные, как он, с посеревшими от пыли и усталости лицами, с запрятанными в глубине глаз страхом и ненавистью. Шли большей частью молча: все, что знали, давно уже рассказали друг другу, а попусту говорить не хотелось. Ротгер оказался среди них старшим по званию, и старался держаться прямее, шагать шире, не опускать головы, поддерживать хотя бы своим примером. Глядя на него, и остальные невольно подтягивались, шли не как попало, а соблюдая подобие строя, пусть тот и рассыпался, когда кто-нибудь поскальзывался на камнях или сбивался с шага от боли и слабости. Мало кто сдался в плен без боя. — Капитан, а где вас сбили? — негромко спросил шедший радом с Вальдесом молодой лейтенант, артиллерист. Форма на нем была чистая, даже не сильно измятая, не полевая, как на остальных: видимо, война застала его во время увольнительной. А лицо было почти детское, веснушчато, уши смешно топорщились в стороны, а вежливая улыбка казалось жалкой оттого, что губы дрожали. Вальдес глянул на него и тут же отвернулся — было неловко. А тот торопливо пояснил, совсем уж тихо: — У меня в Хексберге мама. Вдруг там уже дриксы?.. — Над морем. К юго-западу от города, километрах в семидесяти пяти. С севера, скорее всего, дриксы тоже подтягивали силы, — ответил Ротгер. Глянул еще раз на и так поникшего товарища по несчастью и добавил мягче, собирая в голосе всю свою убежденность: — Не думаю, что город уже взяли — кто-нибудь знал бы. Ротгер смотрел себе под ноги, стараясь наступать только на ровные участки. По сторонам смотреть было слишком тяжело. С боков колонны, с автоматами наперевес бодро и весело шагали конвоиры, забавно выделяясь на фоне весенней просыпающейся земли своей серо-зеленой окраской формы. Лаяли и рвались с поводков собаки, раздавались резкие окрики. Временами раздавался болезненный вскрик — это солдаты Союза прикладами помогали подняться какой-нибудь упавшей от усталости женщине — и лица пленных болезненно кривились от бессильной ярости и жалости. Но все, что могли сделать мужчины — это идти, гордо подняв головы, не давая упасть духом тем, кого они не смогли защитить. Вперед смотреть тоже не стоило: там шли гражданские. В сущности, вся колонна состояла из гражданских — военных было всего человек тридцать. Глаза помимо воли начинали искать знакомые черты среди тысяч бледных лиц, и босая женщина с рассыпанными по плечам волосами со спины казалась похожей на Юлианну, а мелькнувшая в толпе светлая детская головка заставляла сглотнуть комок в горле. Где сейчас были его родные, и были ли вообще, Вальдес не знал. Он лишь надеялся, что Хексберг и правда еще не взяли — или что они успели бежать вглубь страны, подальше от побережья. Момента, когда его «Астэра» встретилась с поверхностью моря, Вальдес не помнил. Он потерял сознание мгновеньем раньше, когда самолет летел к своей страшной цели, и сердце замирало от дикой смеси ярости, боли и восторга. Последним, что отразилось в его памяти, были отчаянный писк радара, да ладонь, сжатая на рычаге катапульты. Как он выжил, Ротгер до сих пор не мог понять. Прошитый осколками разорвавшихся где-то рядом снарядов самолет почти потерял управление, кабина была разбита, катапульта отказала, и ему лишь чудом удалось направить «Астэру» к вражескому авианосцу. А потом везение закончилось — сейчас Ротгеру казалось, что он до конца дней — вероятно, довольно скорого конца — не сможет простить себе эту неудачу. Потом была только тьма, время от времени рассеивавшаяся до сумерек, через которые проглядывали смутные силуэты. Кажется, его допрашивали, кажется, где-то мелькали люди в белых халатах, но он не смог бы поручиться, что все воспоминания не были бредом. На берег его отправили утром следующего дня. Сортировочный пункт развернулся прямо на пляже, здесь поставили две брезентовые палатки и натянули широкий тент. Сюда сгоняли пленных со всех окрестностей У Ротгера еще мутилось в голове и то и дело темнело в глазах, ноги были ватные не то от слабости, не то от обезболивающих, которые ему вкололи на авианосце, и когда его толкнули в очередь перед тентом, он чуть не упал. Кто-то поддержал его под руку, а потом так и вел его, пока проходил отбор. Тонким ручейком очередь проходила перед тремя офицерами союза — у одного из них явно было медицинское образование — и разделялась на группы, которые тут же собирали в колонны, одну за другой отправляя в путь на северо-восток, к горизонту. Как заметил Ротгер, здесь еще были молодые мужчины и старики, но, видимо, они попали в совсем другую колонну. Военных было немного, и Вальдесу, отделенному от общего потока, пришлось, стоя в стороне, ждать, пока наберется достаточное, по мнению дриксов, количество для отправки. Для чего нужен отбор, Вальдес догадывался. Выгнанные из своих домов, отчаянно прижимающие к себе детей и родных, люди должны были пройти фильтрационные лагеря, где новые власти отделили бы полезных людей от бесполезных, нашли каждому свое применение. Где-то за морем ждали новых рабочих, разверзнув свои голодные пасти, урановые рудники и угольные шахты, ждали здоровых рук невозделанные поля далекой страны. Пленные шли с раннего утра и до вечера, под палящим солнцем, без перерывов на отдых, без воды и пищи, пока, наконец, вдали не заблестели в закатных лучах тонкие паутинки проволоки. Теплая погода продержалась недолго, и вскоре небо заволокло тяжелыми тучами, задули холодные ветра, а по утрам начались столь частые весной в этой части побережья заморозки. Фильтрационный лагерь располагался на плоской, как стол, продуваемой всеми ветрами возвышенности, служившей когда-то пастбищем. Впрочем, сейчас от высоких и густых трав осталось одно воспоминание — земля маслянисто блестела жирной, топкой грязью. В эту землю были вкопаны свежеобтесанные, пахнущие хвоей столбы, а между ними звенела на холодном вечернем ветру новенькая колючая проволока. Вальдес сидел на земле, поджав под себя ноги и обхватив руками колени. С неба накрапывал мелкий, но частый дождик, зарядивший еще с утра, от земли шел холод, и в ямку, быстро образующуюся в мягкой земле под тяжестью тела, начинала набегать вода. Вальдес давно уже не обращал на это внимания: все равно ткань комбинезона пропиталась насквозь, став тяжелой и набухшей, и выжимать ее было бесполезно. Он мерз, растирал иногда посиневшие, деревенеющие пальцы и отчаянно скучал по солнцу — сейчас ему казалось, что все невзгоды были лишь сопутствующими, а отсутствие солнца было главной бедой. Вокруг, то вставая, то садясь вновь, бродили люди. Лагерь был разделен на несколько секторов — прямоугольных участков земли, лишенных каких бы то ни было строений, и им было негде укрыться от непогоды, оставалось только стоять или лежать на мокрой земле. В этот сектор попали мужчины. Большей частью молодые, около половины — военные. Рядом с Ротгером, по-стариковски кряхтя, опустился средних лет человек в сером пиджаке. Они помолчали, потом мужчина спросил, показывая взглядом туда, где с другой стороны колючей проволоки ходили завернувшиеся в длинные плащи охранники, так же, как и пленные мокнущие под дождем: — Как думаете, сегодня они снова будут делать сортировку? Вальдес промолчал, равнодушно пожав плечами. Вопрос ответа не требовал. Так называемую «сортировку» проводили каждый день, по вечерам. Сначала в сектор входила охрана: осторожно, держа пленных на прицеле. Людей оттесняли вглубь, заставляя скучиваться в дальнем конце загона. Потом появлялись более важные гости — один за другим входили врачи. Одетые в белые защитные костюмы биологической защиты, с лицами, закрытыми масками противогазов, с баллонами сжиженного воздух аза спиной. Пленных выстраивали в колонну и проводили одного за другим мимо медиков. Трое врачей всегда стояли в стороне, записывая что-то в небольших блокнотах с твердыми целлулоидными страницами, двое — осматривали пленных, время от времени отделяя кого-нибудь и отправляя в группу, которая должна была покинуть лагерь. Защитные костюмы на врачах были надеты не зря. Большая часть пленных явно была чем-то заражена — слабость и головокружение чувствовали все, у многих был жар, затрудненное дыхание, лихорадка, потери сознания. Каждый день в лагерь доставляли новых людей, и эти симптомы с завидной регулярностью возникали и у них. Уже через два часа новоприбывшие начинали задыхаться. Убыль населения в этом секторе тоже была регулярной: по нескольку раз в день охрана вытаскивала тела умерших — у них были осунувшиеся, посиневшие лица — на последней стадии болезни, которая продолжалась от нескольких часов до нескольких дней они уже не могли дышать. Впрочем, были и счастливчики, которых эта неведомая зараза обошла стороной. Вот их-то и отбирали врачи на ежедневных осмотрах. — Вы знаете, говорят, что в первый день всем что-то кололи, — разговорчивый мужчина подсел ближе к Вальдесу, заговорил тише. — А потом уже и следующие заразились. Эх, как умирать-то неохота!.. — Вы же здоровы, — бросив взгляд на собеседника, хриплым голосом ответил Ротгер. — Вас, наверное, сегодня заберут, — на этих словах он закашлялся, сгибаясь пополам и заваливаясь на бок. Легкие у него словно жгло изнутри уже второй день, и любая попытка заговорить вызывала длительный, натужный кашель. К тому же и ребра, как Вальдес предполагал, сломанные, отзывались на каждый вздох острой болью. — Что ты, что ты! — мужчина засуетился, взволнованно заморгал, худое, длинноносое лицо его приобрело огорченно-испуганное выражение, и даже ежик волос на голове, казалось, поник. Он суетливо подхватил Ротгера под плечо, укладывая его головой к себе на колени. Сокрушенно вздыхая, переждал приступ кашля, приговаривая что-то успокоительное, и, когда Вальдесу стало лучше, и он смог дышать чуть свободнее, помог ему вновь сесть ровно. — Да, до вечера вы может, и не доживете, — грустно констатировал он. Вальдес на это только отрицательно мотнул головой — пусть разум и требовал согласиться, сердце отчаянно хотело жить. «Три дня прожил, неужели не дождусь наших? Нет, врешь! Выживу! Не я сгнию — эту заразу внутри сгною!» — Вальдес покрепче сжал зубы. Надежда на подход войск была тем, что грело его ночами, когда тонкой коркой льда покрывалась промокшая ткань комбинезона. И пусть один из прибывших вчера пленных говорил, что был на окраине Хексберга, когда в него вошли танки — Ротгер не верил этому. Потому что, если бы он перестал верить, не осталось бы смысла жить. Если Хексберг был взят, то за что же тогда погибал Аларкон?! Нет, Ротгер не верил слухам. — А вот меня заберут. Как думаете, куда отправляют здоровых? — задал животрепещущий вопрос все никак не желающий замолчать собеседник. — В лабораторию. Выяснять, с чего вы такой живучий, — мрачно пошутил Вальдес, и по вытянувшейся физиономии понял, что озвучил чужие мысли. Усмехнулся одними губами. — Не дрейфьте, неужели умирать здесь лучше, чем попасть в лабораторию? Глядишь, еще по дороге убежите. Он кивнул в сторону солдат, как раз начавших вытаскивать трупы. Каждый день в мир иной отходило до нескольких сотен человек, тех, что на фоне голода и плохих условий не сумели справиться с болезнью, и охрана в несколько приемов вытаскивала за территорию лагеря их тела. Вот и сейчас два солдата открыли своеобразные «ворота», так же затянутые проволокой и принялись подтаскивать к выходу лежащие рядом неподвижные тела. Еще трое стояли с автоматами наизготовку, а с невысоких, наспех сколоченных вышек за пленными колючими, ощущаемыми даже спиной взглядами следили пулеметчики. Потом солдаты пошли между пленных, выискивая тех, кто лежал и не подавал признаков жизни. Трупы вытаскивали за пределы колючей проволоки и укладывали ровными штабелями в ямы, выкопанные в двадцати метрах от ограды. Каждый вечер очередная яма присыпалась замлей, и на смену ей экскаватором рыли новую, попутно утрамбовывая землю, ставшую для кого-то братской могилой. Если же пленный не мог встать, но еще дышал, то его загодя клали у ограды — чтобы, придя через некоторое время, не нужно было далеко идти за трупом. Недовольные, злые от бесконечного дождя и своей муторной работы солдаты, вяло переругиваясь, протащили мимо Вальдеса и его собеседника труп. Тащили за ноги, голова тела билась о землю, еще не успевшие окоченеть руки, будто живые, скребли, набирая комки грязи. Лицо было опухшее, в синих пятнах, безошибочно указывающих на причину смерти. Товарищ Вальдеса, болезненно морщась, отвернулся. Вальдес хотел было поступить так же, но заставил себя смотреть прямо в это мертвое лицо. И, когда труп вдруг издал длинный, тихий стон, вздрогнул всем телом. Солдаты досадливо посмотрели на некстати ожившего и торопливо сложили его на кучу умирающих: подходило время смены, и никому не хотелось оставаться здесь и лишней минуты. В ближайшем городе их ждал приятный вечер и бесплатные развлечения в виде выпивки и девочек — командование не скупилось, победители должны были получить доставшееся им по праву. Современная война демонстрировала и современные же скорости и уровень комфорта. Не успели отгреметь залпы орудий, как по городам отправились отряды, собирающие ценные предметы — и не только предметы — для Союза. Пленные еще не знали об этом, но уже второй день уходили к чужим берегам груженые живым «товаром» переоборудованные сухогрузы, а еще вчера созданные публичные дома не знали недостатка в работницах. — Вот так — лучше, чем неизвестность? — спросил Ротгер у мужчины. — Кто его знает, кто его знает… — задумчиво ответил тот. — Здесь умирают при своих, и все — как герои, а там? Одному, как подопытной крысе… Кто его знает, кто его знает… Автомобиль остановился. Кальдмеер оправил китель и, распахнув дверцу, чуть рисуясь перед встречающими, молодцевато шагнул вперед, спрыгивая на землю. Увы, красивый жест пропал даром. Сочно чавкнула глинистая почва, принимая дорогие ботинки адмирала, а вверх взметнулся фонтан маслянистой, желтой жижи, щедро покрывая крупными каплями брюки. Кальдмеер так и застыл, огорченно глядя на свою испорченную одежду. Переступил, стараясь вытащить все больше завязающие ботинки из трясины, вздохнул, и только тут заметил, собственно, встречающих. Несколько десятков человек торопливо семенили в его сторону от развернувшихся неподалеку сборных зданий казарм. На всех были прорезиненные плащи с капюшонами и высокие сапоги, так что разобрать, каких они были званий, было затруднительно. Один маленький, толстенький человек уже вытаскивал на ходу из кармана белый платок. — Господин адмирал! — причитал он суетливым, тонким голоском. — Господин адмирал, как же так! Разрешите вам помочь, — он, только успев добраться до Олафа, тут же принялся вытирать потеки грязи с его формы. Кальдмеер стоял неподвижно, позволяя разобраться с этой маленькой проблемой. Вокруг засуетились остальные, помогая. Сзади подошел Руперт, замешкавшийся с багажным отделением, и накинул Олафу на плечи плащ. Когда брюки были по мере возможности почищены — впрочем, вода продолжала затекать внутрь ботинок, и Кальдмеер предположил, что время инспекции сократится прямо пропорционально ее количеству в его обуви — адмирал, наконец, предложил встречающим представиться. Толстячек с платком оказался капитаном Карлом Далдером, начальником «фильтрационного лагеря номер 41.2». Когда он говорил своим веселым, заискивающим голоском, казалось, что он улыбается весь — от пухлых губ и румяных щек до маленьких светлых глазок. Кальдмееру он не понравился сразу. Потом ему были представлены различные заместители и начальники рангом поменьше, все они после официального представления совсем одинаково тянули ладони для рукопожатия. Судя по довольной физиономии Далдера, мероприятие шло по расписанию. Впрочем, когда из задних рядов вдруг начал проталкиваться высокий, седоволосый человек, лицо капитана перекосила брезгливая гримаса. — Господин адмирал, разрешите представиться, — заголосил мужчина, и стало понятно, почему капитан так морщится. Говорил этот человек, хоть и на языке Союза, но с чудовищным акцентом, сразу выдававшем в нем представителя «аборигенного» народа. Был он явно штатским — одетый в длинное черное пальто и фетровую шляпу, он казался шагнувшим с одной из старых черно-белых картин. Круглые очки в золотой оправе добавляли ему сходства с героями экранов прошлого века. — Алвин Крезье, губернатор города Эльче, — он пробился, наконец, к адмиралу и церемонно, как делали, вероятно, во времена кальдмееровских прабабушек, снял шляпу. Руперт бдительно сопел за плечом, готовый в любой момент отодвинуть человека, забывшего о приличном для разговора с вышестоящими расстоянии. Олаф едва смог сдержать просящуюся на лицо улыбку, но все же сохранил подобающий моменту и высоте своего положения образ. Спросил, внезапно вспомнив: — А это не с вами я должен был встретиться сегодня? — названия городов он еще не успел запомнить твердо, да и не собирался — все равно скоро у них появятся новые, дриксенские имена. — Да, да, господин адмирал! Я так рад, что вы не забыли! — истово закивал губернатор, не торопясь надеть шляпу. — Я как узнал, что вы будете здесь, сразу решил — зачем ждать, господин адмирал человек занятой, лучше добраться сюда самому, не отнимать много времени! — По его черепу, покрытому тоненькими редкими волосками, текла вода, отдельные капли катились по переносице и, как с трамплина, срывались с кончика длинного носа. Кальдмеер, вынужденный лицезреть все это с самого близкого расстояния, чуть слышно фыркнул. — Что ж, это замечательно, мы можем совместить наш разговор с посещением лагеря, — заявил Кальдмеер. Начальник лагеря тут же гостеприимным жестом указал на маячащие в подступающих сумерках бараки охраны и они, наконец, отправились к цели своей поездки. Пока они шли эти пару сотен метров, Кальдмеер успел узнать много интересного как о трудностях управления городом во время «дружественных военных действий», как выразился губернатор, так и о сложностях захоронений особо крупных партий военнопленных — и капитан, и губернатор говорили не переставая, перебивая друг друга и стараясь единолично завладеть вниманием адмирала. Монотонное бормотанье капитана чудесно оттенялось взвизгами и раскатами губернаторовского баритона. — Господин э-э… Крезье, — прервал этот шум Кальдмеер. — Кто и когда рекомендовал вас на должность губернатора? — Господин полковник, Маэрсон, — быстро ответил тот. — Позавчера, как только его танковая часть разместилась у нас. — Хорошо, — сказал Клаьдмеер. — А почему рекомендовали именно вас? Чем вы занимались до освобождения города нашими войсками? Тут губернатор замялся, опустил глаза, полез куда-то за пазуху, но его тут же крепко взяли за локти — с одной стороны человек из охраны Кальдмеера, шедший в нескольких шагах от адмирала, с другой — вечно настороженный Руперт. — Нет, нет, ничего! — зачастил Крезье. — Это только бумаги! Документы, сметы, отчеты… Его все же быстро обыскали, Руперт запустил руку ему под плащ и торжественно вытянул оттуда пухлую папку. Кальдмеер кивнул, но в руки бумаги не взял — кто его знает, какая зараза могла притаиться на безобидных пожелтевших от времени листах. Процессия вновь тронулась с места. Заполучив свои документы обратно, губернатор вытащил один из листов и продемонстрировал его Олафу. Судя по фотографии, красовавшейся в левом верхнем углу, а также жирным фиолетовым печатям, испещрявшим этот лист, перед ним был документ, заверяющий личность Крезье. — Что это? — спросил Кальдмеер. Они уже подошли к территории лагеря, и его больше занимал вопрос, как долго продлится инспекция, а не то, кем в юности был будущий губернатор какого-то городка. Все равно решения принимать будут военные власти, так не все ли равно, каким завитком будут подписаны, в итоге, местные документы? Если не справится этот, то на теплое местечко будет совсем не сложно найти более разумного человека. — Лист из картотеки полиции, господин адмирал, — подобострастно, но с какой-то едва заметной гордостью ответил губернатор. — Здесь основные вехи моей биографии. Позвольте, я зачитаю, — он поправил очки и начал читать: — Получил экономическое образование… в тридцать два впервые был пойман на взятке. отсидел два года… в сорок вновь арестован, осужден за хищение государственных средств в особо крупных размерах… на пятнадцать лет отбывания срока в колонии общего режима… амнистирован… — Достаточно, — отмахнулся Кальдмеер. — У вас хорошая биография, вы нам подходите. Давайте, я подпишу ваши документы. Он поставил широкий росчерк на подставленных документах, и, счастливый новым назначением, губернатор отправился искать машину, на которой он мог бы добраться до своего города — в условиях военных действий гражданскому населению, независимо от занимаемой должности, было запрещено без особого разрешения военных властей пользоваться транспортом. — Что ж, с этими делами закончили, — вздохнул Кальдмеер. Дождь прекратился, но в воздухе повисла противная водяная пыль, от которой становилось трудно дышать и начинали ныть переломанные когда-то ноги. Он обратился к ждущему его начальнику лагеря: — Ну, капитан, чем вы меня порадуете? Откуда начнем осмотр?