Небо в осколках

Никто не захотел оставаться на улице, под открытым небом, и в небольшую прямоугольную комнату набилось столько народу, что стало тесно. Впрочем, это было несущественно — главное, в помещении было тепло. — Вот, господин адмирал, — начальник лагеря широким жестом обвел одинокую лампу, висящую под потолком, затянутые прозрачной пленкой окна и голые стены из желтого пенного материала, — казарма для солдат новой конструкции. Современный материал позволяет развертывать ее в любом месте всего за два часа. Материал, как вы видите, — он похлопал ладонью по чуть пружинящей стене, — полимерная пена и металлический каркас. Направляющие и сжиженный полимер доставляются на место грузовыми вертолетами. Вода и свет проводятся от ближайших источников или, на первое время, используется автономный модуль. Когда к нам прибудет пополнение, мы поставим сюда и мебель. Кальдмеер одобрительно кивал в ответ на слова капитана. Голые желтые стены казались ему жалкими, а света лампы едва хватало, чтобы видеть собеседника, но он еще помнил, что лет двадцать назад даже госпитали на передовой располагались в брезентовых палатках. Но с тех пор уровень его запросов существенно вырос, и желания дальше выслушивать об улучшении культуры быта лагерной охраны у него не было, так что он сказал: — Вижу, комфорт наших солдат обеспечен и вдалеке от родины. Перейдем поближе к цели — я хотел бы посмотреть, как содержатся пленные. — Пожалуйста, господин адмирал, — капитан открыл перед Олафом дверь — не ту, через которую они вошли, а другую, расположенную на противоположной стене. В лицо снова пахнул противно-холодный, полный мелких капелек тумана воздух, и Олаф поправил накинутый на плечи плащ, подумывая, не надеть ли его. В десяти метрах перед ним были ворота в заборе с колючей проволокой, а дальше, насколько хватало глаз, в сгущающихся сумерках виднелись такие же столбы, такая же натянутая проволока, отделяющая людей, похожих сейчас на темную колыхающуюся массу, от остального мира. Дуновение ветра вместе с водяной пылью донесло до Кальдмеера резкую вонь химикалий, смешанную с чем-то тяжелым, и он спросил, брезгливо поморщившись: — Что у вас там, выгребная яма? — Нет, что вы, — удивился начальник лагеря. — котлованы для утилизации трупов. Мы их присыпаем специальным порошком — дороговато, конечно, выходит, но тут уж нечего не поделаешь, приходится соблюдать меры предосторожности… Да, — спохватился он, движением ладони приглашая подойти ближе одного человека из сопровождения, — Иоганн Рем, главный врач. Я думаю, он лучше меня объяснит, каких именно успехов мы уже добились. Главный врач, оказавшийся невысоким, седым старичком самой благообразной наружности, смотрел на Кальдмеера, однако, совсем не так, как остальные. Не было в нем ни боязливости, ни желания выслужиться, только чуть заметное чувство превосходства да легкое пренебрежение. — Через двадцать минут мы будем делать отбор материала, — сказал он, не дожидаясь вопросов, его полный осознания собственного достоинства голос живо напомнил Кальдмееру: такие же обертоны, он слышал у видных профессоров реабилитационных центров для высоких чинов. «Наверняка один из ведущих ученых, — решил Кальдмеер. — Не привык представляться, а если о том, что такой человек работает здесь, не положено знать даже командующему Западным Сектором, то…» Додумывать мысль он не стал, и так было понятно, что исследования, которые проводятся здесь, слишком важны, и не появись он с этой совершенно рядовой, отчетной проверкой, о существовании такого проекта он никогда бы не узнал. Впрочем, это было неважно — все эти загадочные клетки, бактерии, лекарства его никогда не интересовали. Но фраза «отбор материала» интриговала, и, проделав долгий путь, чтобы уехать, не увидев ничего необычного, было бы обидно. Поэтому он ответил: — Я могу подождать. Врач в ответ глянул на него скептически, и спросил: — Вы прошли полный курс вакцинации? Если нет, мы на всякий случай можем ввести вам препарат, — он нарочно не сказал точного названия, намекая, что такая информация адмиралу не нужна, а Олаф не помнил всего списка длинных и непонятных слов из своей медкарты, поэтому просто кивнул, соглашаясь. В то, что ему вколют что-то опасное, он не верил, а вот перестраховаться лишний раз не мешало. — Тогда я вас оставлю, нам нужно подготовиться, — ответил врач и ушел по направлению к дальним строениям. За ним последовали еще четверо — видимо, тоже работники медицинской службы. Пока врачей не было, Кальдмееру выдали марлевую повязку, пропитанную чем-то, пахнущим горько и кисло. Точно такие же надели и начальник лагеря, и его заместитель. Олаф очень сомневался, что такая мера предосторожности может чему-то помочь, но возражать не стал. Когда, врачи, наконец, вернулись, Олаф с трудом смог узнать их. Еще бы — глухие белые костюмы биологической защиты, пластиковые маски и кислородные баллоны наводили на мысль, что о своей безопасности медики заботятся не в пример больше, чем о чужой. Пока помощник Рема делал Кальдмееру укол в предплечье, он спросил у стоящего рядом «профессора», как, почему-то назвал того про себя: — Так в чем же, в общих чертах, заключаются ваши исследования? Только, если можно, без всяких этих ваших научных слов, все равно я половины не пойму, — Олаф улыбнулся, признавая свое невежество. — Я постараюсь адаптировать объяснения для вашего уровня, — усмехнулся Рем, слова прозвучали глухо, отраженные пластиком. Он был явно польщен вниманием к своим разработкам, хоть и не испытывал уважения к Олафу, — не самая редкая слабость среди гениев и фанатиков. — Сейчас мы пройдем в седьмой сектор, о сути исследований я расскажу вам по дороге, — он предложил адмиралу идти рядом с собой, вслед за ними пошли четверо солдат и несколько человек из руководства лагеря. — Итак, — продолжил врач, — думаю, вы, как военный, знаете, что традиционное оружие уничтожает противника довольно «избирательно», и после бомбардировок для окончательной зачистки территории приходится посылать вперед танки и пехоту. Опять же, разрушается вся инфраструктура страны, Союз теряет огромные средства. А как было бы замечательно, если бы можно было занимать территории тихим, бескровным, а главное, дешевым способом! — в голосе его звучало воодушевление. — Вот вы, — обратился он к Олафу, — знаете такое оружие? — Ионизирующее излучение? — предположил Кальдмеер первое, что пришло ему в голову. Данную «технику» армия Союза использовала достаточно широко, да и сам адмирал столкнулся с последствиями остаточной радиации на личном опыте. Врач насмешливо покачал головой. Потом, подумав, Олаф добавил: — Или химическое оружие? С этим я сам работал. А вот о направленных эпидемиях — вы же к этому клоните? — не слышал никогда. Это ведь пока только точечные акции?.. — Действительно, — согласился врач. — Но после того, как мы проведем финальные испытания нашего проекта война никогда не будет такой, как прежде. Я думаю, — он вдруг серьезно, остро взглянул на адмирала, — вам, как командующему этим сектором, может пригодиться в будущем эта информация. Так вот, следующая война будет без танков, кораблей и самолетов. Все, что понадобится — несколько ракет, которые распылят над нужной территорией заражающее вещество. Сначала будут поражены те, кто находился под открытым небом — о, они даже ничего не заметят! В течении двух часов развившийся вирус они передадут воздушно-капельным путем остальным, и только тогда начнут появляться первые признаки болезни. Через трое суток погибнет более 70 процентов зараженных. А потом — все очень просто. Наши солдаты — разумеется, имеющие иммунитет к вирусу — пересекают границы, ведь оказывать им сопротивление будет некому — в армии противника начнутся паника и массовая смертность. И предложат спасительную вакцину тем, кто хочет жить и работать на благо Союза. У этого оружия нет таких неприятных последствий, как радиоактивное или химическое заражение, поражающее наших же солдат, после него не будет затяжных партизанских войн, в которых увязают наши силы и которые невозможно выиграть, пока остаются в живых аборигены. Создание этого оружия перевернет мир так же, как когда-то перевернуло его открытие пороха! — Это было бы потрясающе, — совершенно искренне восхитился Кальдмеер. Открывающаяся картина была слишком… великолепна. — Но, если подобное до сих пор не было реализовано, значит, возникли непредвиденные трудности? — Вы зрите в корень, юноша, — одобрительно засмеялся «профессор», а Олаф усмехнулся — так его не называли уже лет двадцать. — Конечно, у нас были трудности, но мы их успешно преодолели — как видите, как вирус, так и вакцина уже разработаны, и все наши солдаты надежно защищены. Да, — ответил он на вопросительный взгляд адмирала, — не только в лагере, но и на всей территории Хексберга. Но, конечно, в отношении вас нельзя было допустить ошибки — лучше уж вы будете привиты два раза, чем ни одного. Не беспокойтесь, это не опасно. Увлеченный разговором, Кальдмеер не сразу заметил что они уже дошли до нужных ворот. Глухо лязгнули петли, проскрипели, открываясь, створки, и адмирал первым шагнул за ограду. — Единственно, Департамент трудовых ресурсов потребовал сократить потери материала при введении вакцины зараженным. Сейчас выживают около 75 процентов, и то, если со времени заражения прошло не более 60 часов. Но эту неприятность мы быстро преодолеем, так что ваши таланты стратега скоро никому не будут нужны, — пошутил врач. — А теперь, — он посмотрел в ту сторону, где пленных уже поднимали с земли пинками и тычками прикладов, — начнется, собственно, сортировка. Советую вам посмотреть — здесь прекрасно видны все стадии поражения. Врач отошел к своим коллегам, уже осматривающим первых выстроенных в очередь пленных, а Кальдмеер, кивнув ему, наконец, огляделся вокруг. Лагерь производил хорошее впечатление — здесь не было ничего лишнего, только кусок земли и неба, огороженного оп периметру дешевой колючей проволокой, и Олаф даже не без удовольствия подумал, что за экономию ресурсов капитану стоит выдать небольшую премию. Серые, облепленные грязью, шатающиеся тени шли мимо врачей, после быстрого визуального осмотра получая награду — пару торопливых глотков из принесенной солдатами бочки, наполненной водой из шланга. Степень посинения и признаки близкой смерти не слишком интересовали Олафа, и, пару минут понаблюдав за этой очередью, он ощутив лишь брезгливость и скуку и решил вернуться к своей роли проверяющего. — Капитан, — спросил он моментально возникшего рядом с ним начальник лагеря. — Вы выполняете нормативы питания для пленных? — он глянул на Руперта, и тот понятливо зашелестел прихваченными с собой бланками приказов, отыскивая нужный. Олафу не понравилось, с каким задумчивым выражением его адъютант смотрел на пленных, но решил оставить разбор душевных состояний до лучших времен. — «Тридцать пять грамм зерновых в на человека в сутки», — зачитал он. — Э. никак нет, — капитан чуть порозовел и опустил взгляд на носки своих ботинок. Олаф уже было приготовился делать хмурое лицо как тот продолжил: — Я предпочел придерживаться параграфа об экономии ресурсов, поэтому питание не выдается. Смертность высока, это нерентабельно… — Что ж, — Олаф покачал головой, давя улыбку, — я не зря хотел выписать вам премию. А теперь, пожалуй, и прослежу, чтобы ваши таланты организатора нашли свое применение не только здесь… — Благодарю, господин адмирал, для меня честь… — рассыпался в благодарностях начальник лагеря. Олаф, взмахом ладони прервав грозивший затянуться монолог, спросил: — Здесь у вас только гражданские? А то и посмотреть-то не на что… — Нет, что вы! Здесь есть — во всяком случае, были еще вчера — и военные, из разных родов войск. Посмотрите, попадаются интересные экземпляры, — с видом завзятого коллекционера уверил его капитан. Адмирал оглянулся вокруг, с вновь вспыхнувшем интересом рассматривая местных обитателей. Возможно, здесь была одна из последних возможностей увидеть живьем представителей каких-нибудь экзотических подразделений Хексбергской армии, которых больше вряд ли кто-то встретит. Кальдмеер, в некотором роде, был, как и всякий человек на кабинетной работе, любопытен, и даже мнил себя ценителем редкостей. Таковыми он полагал уникальные, единственные в своем роде события, происшествия, факты, впечатления. На его жизненном пути попадалось немало занятных событий, и воспоминания о переставших существовать, уничтоженных армией Континентального Союза видах войск, каких-нибудь удивительных, экзотичных формах погибших империй или странных конструкциях сбитых самолетов грели ему душу. Вот и здесь была надежда пополнить свою «коллекцию» новым образчиком. Пленные один за другим проходили мимо медиков, а затем те, кого оставили в лагере, скапливались в одном угла «загона», в то время, как их товарищи, еще не прошедшие осмотра, стояли по другую сторону от живой цепи из охраны, тщательно следящей, чтобы группы не смешивались. Еще несколько солдат подгоняли вяло плетущуюся очередь, поднимали тех, кто не мог или не хотел встать. Кальдмеер пошел туда, где скопились еще не осмотренные пленные. Капитан и Руперт, отставая на несколько шагов, последовали за ним. Олаф выискивал глазами что-нибудь интересное, необычное. Ему подумалось, что было бы неплохо встретить здесь бойца из полулегендарного подразделения горных стрелков Хексберга — разведке Союза так и не удалось получить сведений об этом малочисленном отряде, но Олаф знал, что в плен попало несколько человек. Почему бы им было не оказаться именно в этом лагере? На краткое мгновенье на краю сознания промелькнула мысль о том, что здесь мог бы оказаться и тот, отправленный им не берег пилот-самоубийца. Олаф вспомнил о нем впервые за эти дни, но настроение, начавшее налаживаться, вдруг испортилось. Откуда-то появилось раздражение, и Кальдмеер, зябко передернув плечами, со злостью сплюнул на землю. Неясные мысли и побуждения он старался сразу изгнать из своего разума, не поддаваясь влиянию подсознания, как и советовал его психолог во время ежегодного «отдыха» в медицинском центре. Вот и сейчас он, как учили, прикрыл глаза, сосредотачиваясь на простых, понятных ощущениях: плескала вода под ботинками, за ворот, холодя шею, текла холодная капля, а влажный ветер принес химический запах… Неудобные мысли отступили, и Кальдмеер, встряхнувшись, будто сбросив с плеч что-то тяжелое, зашагал дальше — он приметил, что невдалеке завязалась какая-то потасовка. Несколько заключенных испуганно бросились с его дороги в сторону, но он не обратил на это внимания. Подойдя ближе, Кальдмеер увидел, что зрелище, и впрямь, интересное. Два солдата безуспешно пытались поднять с земли одного из пленных. Проблема заключалась в том, что пленный категорически отказывался вставать, а солдатам явно не хотелось руками поднимать сопротивляющееся тело, хорошо перемазанное грязью. В результате дело ограничивалось громкими и выразительными ругательствами — причем, с обеих сторон, пленный тоже достаточно цветисто выражался — и подбадривающими пинками. Кальдмеер остановился в десяти шагах, наблюдая. Увлеченные своим делом, солдаты его не заметили. Вокруг них образовалось пустое пространство, все пленные пытались убраться подальше от возможных неприятностей, и только этот, видимо, желал умереть прямо сейчас и, желательно, насильственным способом. Адмирал неверяще усмехнулся — его всегда забавляла способность некоторых людей сражаться даже тогда, когда это не только невозможно, но и гарантированно приведет к гибели. Он снова вспомнил сумасшедшую атаку на авианосец, и подумал, что народ Хексберга богат на безумцев. Ему вдруг захотелось узнать, к какому же роду войск — в том, что это не гражданский, Олаф не сомневался — принадлежит этот пленный. Из-за сумерек и того, что человек полусидел на земле, повернувшись к адмиралу спиной, понять отсюда что-либо было сложно. Он подошел ближе, махнул рукой застывшим солдатам, сказал: — Достаточно, — а потом спросил жестко, уже у пленного: — Имя, звание! Пленный обернулся к нему, и Кальдмеер застыл, глядя на знакомые, тонкие черты, на черные глаза, как и прежде, полыхающие яростью. Время замедлилось, потекло тягучими каплями, перед глазами Олафа замелькали, наслаиваясь на реальность, смутные образы, недавние воспоминания. Сердце забилось тяжело, часто, беспокойно, Кальдмеер все смотрел и смотрел в эти бездонные глаза, не пытаясь разобраться в том смятении чувств, что охватило его. За три дня лицо пилота еще больше осунулось, под глазами залегли тяжелые тени, заострились скулы, и даже под слоем грязи видна была восковая бледность кожи. Дышал он неровно, с трудом втягивая воздух в легкие. Олаф был и рад встретить вновь этого отважного человека, поразившего его воображение, и хотел бы ему лучшей судьбы, чем этот лагерь смерти — но что поделать, именно сюда попал пилот, а Кальдмеер в свое время не озаботился отметить ему в сопроводительных документах, что он может представлять ценность как военный специалист. Кто-то кашлянул рядом, привлекая внимание выпавшего из реальности адмирала. Олаф, будто пробуждаясь ото сна, обвел взглядом лица стоящих рядом людей, безрадостную картину перечеркнутой проволочными заборами земли, низкое, свинцово-серое небо… И картина эта, пусть и не привычная, но правильная, находящаяся в пределах нормы, вдруг вызвала приступ тошноты. Подобострастные, толстощекие физиономии солдат; испуганные глаза пленных, горящие на будто иссушенных длительной болезнью лицах; даже грязь и дождь, уже почти неотличимые друг от друга, — все это вдруг показалось Кальдмееру отвратительным. Он почти с ужасом вгляделся в маленькие, бегающие глазки капитана, обеспокоенного молчанием и странным поведением начальства — и тут же отвел взгляд, испытав омерзение. В виски билась непрошенная мысль: разве этого заслуживает тот отчаянно-смелый человек? Неужели судьба его — умереть здесь, под открытым небом, а потом гнить в холодной, мокрой земле? Но удивление сменилось уверенностью: этого не случится. Судьбы тысяч людей менялись по одному росчерку его пера, и сейчас Олаф сам мог решать, кто какой участи достоин, он мог исполнить роль Судьбы, Богов, да что там, хоть Высшей Справедливости. Такая мелочь, как сохранить одну-единственную жизнь, ему была по силам, и Олаф улыбнулся своим мыслям. Власть над судьбами, уже давно переставшая кружить голову, вдруг снова обрела свою манящую притягательность. И от того, что желание помочь было незнакомо-чистым, незамутненным служебной обязанностью или корыстью, адмирал почувствовал себя необычайно-легко, почти счастливо. Пленный так и не ответил на вопрос, молчал, смотрел упрямо, но больше не демонстрировал своих знаний в области дриксенской обсценной лексики. Узнал он Кальдмеера или нет, было непонятно. И адмирал, натянув на лицо привычную, отстраненную, чуть высокомерную маску, обернулся к начальнику лагеря. — Сейчас, сейчас, господин адмирал, — зачастил капитан, его заместитель, торопливо вытащив из кармана небольшой планшет, стал торопливо перелистывать страницы, выискивая нужную графу. — У нас, конечно, не на всех есть данные, но этот, — кивнув на пленного, пояснил начальник лагеря, — судя по комбинезону, из истребительной авиации, а их списки нам переслали. — Вот, пожалуйста, — найдя, наконец, нужный лист, обратил на себя внимание заместитель. — 9-ый авиаполк… место базирования… у нас нет фотографий или описаний, но это либо капитан Ротгер Вальдес, либо капитан Филипп Аларкон, — он, будто извиняясь, развел руками, — точнее сказать не могу, пленный отказался называть свое имя. Кальдмеер все время, пока искали информацию нет-нет, да и поглядывал на пилота. Он заметил, как вздрогнул, когда зачитали имена, пленный, как в линую сжались губы, как еще больше сгорбились плечи. Адмиралу даже показалось, что и более-менее ровно сидеть ему тяжело, но, припомнив, как тот отстаивал свое право умереть на месте, подумал, что не все так плохо. — Обстоятельства попадания в плен тоже неизвестны, — покаялся, будто признавая свою ошибку, начальник лагеря. — Но мы можем, если нужно, в кратчайшие сроки подать запрос… — Не нужно, — процедил Кальдмеер, и добавил с мрачным весельем: — мы с ним уже знакомы — он брал на таран «Ноордкроне». И просто чудо, что промахнулся. Капитан захлопал глазами, заместитель выронил карандаш — что и говорить, аудитория не оценила юмора. Но капитан быстро справился с удивлением, и лицо его, несколько мгновений выражавшее сложную мысленную работу, прояснилось. — Господин адмирал, может быть, вы хотите… — он понимающе улыбнулся и не окончил фразы, ожидая, что высокое начальство само выскажет пожелания, в какой именно форме хочет получить моральное удовлетворение. Но адмирал, как бы не был сейчас далек он от мыслей о всем казенном, не мог не попытаться найти «законных» путей. Он спросил, будто не заметив вопросительных интонаций: — Когда вы последний раз предлагали пленным получить лечение и добровольно отправиться на работу в Союз? — капитан как-то сжался, глаза его забегали, и Кальдмеер, не рассчитывавший на правдивый ответ, добавил: — Мы испытываем нехватку человеческих ресурсов, и даже экспериментальный лагерь не освобожден от поставок рабочих. — Сегодня утром, — заявил капитан, решив, видимо, что проверить его слова не представится возможным. — И желающих не было ни одного. А недобровольно мы набираем в других секторах, — он обернулся в сторону медиков, осматривающих последних заключенных, и добавил: — Сбор материала закончился, сейчас и проведем опрос, — он коротко кивнул заместителю, отдавая приказ вновь собирать разбредшихся пленных. И продолжил, довольный своей находчивостью: — Я думаю, начнем с этого. Он подошел к пилоту на шаг ближе, и, брезгливо поморщившись, ткнул его носком сапога, привлекая внимание. — Выражаешь желание сотрудничать и принимаешь условия… — монотонно зачитал он по памяти из какого-то документа, но его прервал поток ругательств с уже знакомым Кальдмееру Хексбергским акцентом. Адмирал едва сдержал улыбку, совсем не удивленный такой реакцией, а вот капитан едва ли не вытаращил глаза, уставившись на такого неблагодарного аборигена. — Плохой характер, — улыбнулся-таки Олаф начальнику лагеря, предлагая списать все как шутку. — Вы преуменьшаете, господин адмирал, — тут же согласился тот. — Сколько я их перевидал, а ни у одного не было ни капли благодарности за то, что мы для них делаем, да и жизнь свою они не ценила, безумцы, одним словом! Кальдмеер помолчал, многозначительно бросил взгляд на все еще находящихся неподалеку солдат, и, понявший его верно капитан тут же отослал их. Когда они остались вдвоем — считать за свидетелей адъютанта и пленного пилота, определенно, не стоило, — адмирал, чуть понизив голос, сказал: — Этого пилота я забираю. Сделаете коридор до машины — чтобы никаких лишних глаз. А с документами… — Оформлю его как умершего, — быстро ответил тот. Все было решено, и Кальдмеер глянул на пилота. Ему не понравилось то, что он увидел: за какие-то минуты силы ушил из того, кажется, оставив его вместе со злостью и желанием бороться. Сейчас он уже не сидел, а лежал на земле, бессильно вытянув ноги, прижимая руки к груди и устремив мутные глаза к небу. Было совершенно ясно, что он болен, но насколько это серьезно, Кальдмеер не знал, и это обеспокоило его. — Ни к чему это, господин Кальдмеер, — сзади раздались шаги, и к ним присоединился освободившийся главный медик. Он покачал головой, глядя на пилота, а потом продолжил: — Я отсюда вижу –прогрессирующая болезнь, осложненная шоковым состоянием и переохлаждением. Скоро наступит терминальная стадия. Жить будет еще часов шесть — может, семь, от силы. Так что вам стоит подумать, нужны ли вам такие неприятности… — Как — семь? — Олаф, не ожидавший таких прогнозов, спросил первое, что пришло ему в голову. Ему не хотелось верить, что все было напрасно, и счастливый случай, и его добрая воля — все пропадет из-за какого-то микроскопического, видного лишь под электронным микроскопом вируса. — Молодой человек, вы сомневаетесь в моей квалификации? — оскорбился профессор. — Да будет вам известно, что через мои руки прошла не одна тысяча зараженных, и я могу с уверенностью сказать вам, что при таких состояниях восемьдесят процентов умирают через шесть часов, а остальные двадцать — еще через час! Кальдмеер тяжело опустил ладонь на плечо медику, сжал пальцы, вцепляясь в жесткую и скользкую ткань комбинезона. Начальник лагеря понятливо удалился, отправившись выполнять задание. Руперт последовал за ним. — Понимаете, мне нужно, чтобы вы ввели ему лекарство. То самое, про которое вы говорили, — Олаф отпустил возмущенно дернувшегося профессора и закончил с непривычными для себя, не требовательными, не приказными, а прочти просящими нотками в голосе: — Господин профессор, мне нужно, чтобы этот пленный выжил. — Что ж, — старичок смотрел на Олафа как на чудака, и явно считал, что тот не понимает, о чем говорит, — как пожелаете, лекарство я введу, но ни за что ручаться не буду — время уже пропущено, теперь шансов на выздоровление почти нет. Кальдмеер уцепился за это «почти». Он, по своей должности, знал, что, если надавить как следует, любое «почти», как правило, превращается в «обязательно». — Тогда не будем терять времени, — сказал он, и врач подозвал своего помощника. Пока пленному делали укол, вернулся начальник лагеря с двумя крепкими солдатами. Они легко подхватили слабо стонущего от, видимо, болезненных для него прикосновений пилота и понесли к воротам. Кальдмеер, сопровождаемый врачом, пошел следом. — Ему нужны будут хорошие условия, вы знаете об этом? — спросил тот у Олафа. — Тепло, чистота, хороший уход — у него, помимо всего прочего, еще и внешние повреждения. Знаете, если он выживет, я очень сильно удивлюсь… Олаф недаром достиг высоких постов, он умел быстро находить варианты решений. А потому он сугубо деловым тоном ответил: — Может быть, вы подскажите, где в этих местах можно найти подходящее место? Желательно, конфиденциально. А лечение… Раз уж вы лучший в этих краях специалист данного профиля, не согласитесь ли вы вести этого больного? Оплата, естественно, на ваше усмотрение. — Ох, и зачем вам это надо? — вздохнул профессор. — Ну, да ладно, насчет подходящего дома вам стоит поговорить с губернатором соседнего городка, он занимается такими вещами, а ведение вашего пленного… — он вздохнул еще раз. — Только из интереса к этому случаю — мы еще не ставили экспериментов по лечению последних стадий в хороших условиях. Сегодня уже ничего сделать нельзя, только ждать, так что, если больной выживет, пришлете за мной машину завтра утром. — А что же оплата? — они уже вышли за территорию лагеря, и подходили к машине. Кальдмееру не терпелось побыстрее уехать отсюда. — Эх, молодой человек! — засмеялся, внезапно развеселившись, врач. — что вы можете мне предложить! Ваша протекция мне ни к чему — мы из слишком разных сфер. Так что оплата — совершенно обычная, в денежной форме, — и он назвал сумму, раз в десять превосходящую ту, на которую Кальдмеер рассчитывал. — Отлично. До завтра, — Олаф кивнул, соглашаясь, и стараясь не думать о количестве нулей в гонораре медика, поспешил к машине. Пилота уже донесли и как раз сейчас с помощью Руперта пытались аккуратно — то есть, не замарав салон больше, чем необходимо, и в то же время не сложив его на пол — поместить его на заднее сидение. У пленного, судя по всему, была высокая температура, и он плавал в бреду, лишь время от времени замечая, что делается вокруг, а потому не сопротивлялся. Казалось удивительным, что еще совсем недавно он был достаточно здоров, чтобы препираться с охраной. Олаф решил непременно уточнить у профессора, с чем связаны подобные перепады. А пока он поспешил сесть на заднее сидение, рядом с постоянно норовящим упасть куда-нибудь вбок пилотом, мысленно благодаря судьбу за то, что послала ему такого понятливого адъютанта — Руперт не только не оставил пленного в машине сопровождения, но и сам уселся на переднее сидение, уступая место сзади для адмирала. Кальдмееру отчего-то не хотелось сейчас расставаться с почти спасенным им пилотом.