Одержимость

Теперь я имел возможность наблюдать за ним всегда. Сначала все было довольно мирно, и я не особенно напрягался, разглядывая ломаную синюю линию, — Джун почти безвылазно торчал на своем кладбище. Выходил в город по вечерам, надолго нигде не задерживался. Я было насторожился, заметив, что он зачастил в один и тот же дом, но быстро разобрался, что выбирается он в банк. Хорошо, что это отделение стояло особняком на площади, а не было расположено на первом этаже жилого дома. Да и Джун в основном там надолго не оставался, минут десять-пятнадцать и отправлялся обратно, по пути заскакивая в небольшой продуктовый магазинчик на отшибе — все правильно, есть-то надо. Какое-то время я ломал голову, зачем так часто ходить в банк, но Джун сам обмолвился, что расчет у них каждый вечер и что деньги в их гадюшнике лучше не хранить. Мы встречались два раза в неделю, но мне и этого было чертовски мало. Я ломал голову над тем, как уговорить его переехать ко мне, но мечта казалась недостижимой — Джун не собирался ничего менять и намеков упорно не понимал. Я был готов возить его каждый день на проклятое кладбище и забирать обратно, даже отдал бы половину зарплаты, но он был непреклонен, упорно избегая любых разговоров на скользкую тему. Такое упрямство настораживало, поднимало из глубин души горечь близкого расставания и вселяло неуверенность в завтрашнем дне. Умом я понимал, что наши отношения не вечны, что связывает нас обычная похоть, что разрыв отношений неизбежен… Да были ли у нас отношения? От трех тысяч он не отказался ни разу. Я пытался вести обычную жизнь. Фитнес по вторникам, пиво с друзьями в пятницу, но попытка возродить привычный ритм оказалась слишком натужной. Тренажерка не радовала, с друзьями было скучно, а дома невыносимо тоскливо. На работе я немного отвлекался, окунаясь с головой в новые проекты, меня даже повысили, что не принесло ожидаемой радости — внутри все замирало в предчувствии чего-то нехорошего. Коллеги смотрели сочувственно, особенно сердобольные принимались утешать — как же, какая-то стерва разбила сердце Егору Филимонову. Приходилось сбегать к Жорику, тот насмешливо косился, но молчал. За это я был особенно благодарен и ценил умение держать язык за зубами. Беда нагрянула внезапно. В один далеко не прекрасный день я обнаружил, что синяя линия протянулась в район новостроек на изрядном отдалении от кладбища. В одном доме Джун задержался почти на час, затем завернул еще на один адрес. Хуже всего то, что это была среда, и вечером, когда я ехал на встречу, меня подтрясывало: придет или нет? Джун, как всегда, ждал на площадке. Его задумчивость и отрешенность пугала — слишком отстраненным он был. И даже в постели он как будто бы отрабатывал обязательную программу и продолжал думать о своем. Мне же хотелось кричать. Четверг и пятницу я, не отрываясь, следил за метаниями Джуна по городу. Было стойкое ощущение, что он решил сменить работу на более доходный промысел. Или нашел еще парочку клиентов помимо меня. В субботу я едва сдержался, чтобы не вытрясти из него правду, но побоялся скатиться в слезливые мольбы не уходить. Воскресенье было моим личным адом, я метался по квартире, как зверь по клетке, и чувствовал себя примерно так же. Но Джун целый день торчал на кладбище и не выходил даже за едой. Как бы ни хотел я успокоиться, но гнусный внутренний голос ехидно подсказывал, что телефон можно оставить и под подушкой, чтобы не провоцировать особо нервных любовников. На работе Жорик не выдержал и стал пытать, что случилось: — На тебе лица нет, Егор. Я очень жалею, что поддался уговорам. Я вяло отбивался, уверяя, что все нормально, но судорожно сжимал в руках телефон — Джуна опять куда-то понесло. — В любви такие следилки только помеха, — он кивнул на вспыхнувший экран, который с потрохами выдал мое занятие. — Какая любовь, о чем ты, — сказал я и снова посмотрел, где обрывается синяя линия. Жора смотрел на меня почти с жалостью: — Да ладно врать-то. Не любя, так не ревнуют, — он постучал по карте, где ломаной кривой отмечались перемещения Джуна. — И не ври, что племянница. Я посмотрел на Жорика, довольного собой тридцатилетнего мужика с обручальным кольцом на пальце и сожалел, что никогда не смогу рассказать все ему. — Все проблемы от недоверия. Поговорили бы, разобрались. Может, не все так плохо? — Ты не понимаешь, — я обнял себя руками, словно защищая от всего мира. — Все гораздо хуже… — Да ладно, что может быть хуже отношений с мужиком? — Жорик подошел, хлопнул по плечу. — Только то, что он спит со мной за деньги, — еле слышно произнес я и похолодел: надо же было ляпнуть. — Фью-у, — Жорик присвистнул и со вздохом сказал: — Попал ты, парень. Я убрал телефон с глаз долой — все равно все запишется, а травить душу еще больше незачем, — стиснул сложенные ладони коленями и уставился на видавший виды линолеум. Жорик молчал, шуршал пакетом с печеньем, шумно прихлебывал чай. — Влюбленным советы давать последнее дело, но я попробую. Вдруг достучусь. И не спорь, — оборвал он мою попытку возразить. — По самую маковку влип и трепыхаешься зря. Нужно принять, как факт, как данность. И ответить в первую очередь себе: чего ты собственно хочешь. Зачем тебе это надо. На какой срок. Потом поговорить со второй стороной. Словами. Через рот. И оттуда уже плясать. Если ваши планы совсем-совсем не совпадают, то лучше расстаться. Вежливо попрощаться и разойтись. Пережить ломку и продолжать жить. А страдать каждый в своем углу последнее дело, как и додумывать за другого мотивы поступков. — Может, я мазохист. — Может, — охотно согласился Жорик и вылил остатки чая в горшок с чахлой фиалкой. — Но вряд ли. Будь мужиком, соверши поступок. — Не подвиг? — я из чистого упрямства противоречил — как признать, что боюсь разговора до трясучки, а пуще того боюсь результата? Отпустить Джуна я был не готов. — Подвиг это не из твоей оперы, — Жорик был безжалостен. — А ты прямо эксперт по подвигам и любовным историям, — огрызнулся я. — Эксперт — не эксперт, но кое-что знаю. Такая страсть выжигает душу, если не трансформируется в более спокойные чувства. Потом на пепле долго ничего расти не может. Я хотел уже снова съязвить, но его лицо вдруг стало таким печальным и беззащитным. Он порылся в ящике письменного стола, достал измятую пачку и вытряхнул из нее сигарету. Затянулся. — Поговори с ним. Расставь точки. Лучше точно знать, что не нужен, чем мучительно думать… — Жор… — Да помолчи ты! Растравил душу! — Сигарету дай, — попросил я и едва успел поймать летящую пачку. — Ты ж не куришь. — Можно подумать, ты куришь. Жор? — У меня сейчас тихая спокойная жизнь, каждую минуту которой я думаю: а вдруг все могло быть иначе? Но гордость! Мы же гордые, — он затушил окурок в многострадальной фиалке и слепо уставился в окно. До конца рабочего дня я пытался сосредоточиться на деле, но ничего не получалось. Все валилось из рук. Пришлось сказаться больным и уехать домой — пока не растерял решимость, нужно действовать. В пустой квартире я немного пришел в себя и попытался спланировать разговор. Тащиться на ночь глядя на кладбище и вызывать Джуна из общей комнаты я не хотел, да и преимущество потеряется. Вызывать на откровенность на своей территории тоже как-то глупо — он чувствовал себя здесь довольно скованно и на откровенность вряд ли пойдет, уж это я просчитать смог. Оставалось одно: ловить на месте преступления, когда отвертеться будет уже нельзя. Принятое решение принесло успокоение. Завтра все будет ясно. Утро выдалось на редкость солнечным и теплым. Впервые за три недели небо очистилось и не сеял нудный дождь — начало лета в этом году не задалось. Жорикова программка показывала, что Джун на кладбище. Я терпеливо ждал, когда же он сорвется на другой конец города, но Джун, как назло, торчал на одном месте. Поэтому я чуть не прозевал тот важный момент, когда он отправился на остановку автобуса. К кому бы он ни ездил, добираться ему приходилось самому. Я сел в машину, непослушными руками повернул ключ в замке зажигания и тронулся с места. Внутри нарастало чувство неизбежности. Новый район был почти необжитым. Вокруг ровными рядами стояли многоэтажки, заселенные хорошо если наполовину — кризис. Квартиры раскупались неважно, застройщики пытались выдумать плюшки, на которые бы повелся народ, но, кажется, это не очень удавалось. Кроме денег на ипотеку, нужно было наскрести и на ремонт, в голом бетоне жить не станешь. Я припарковался возле нужного дома. Он ничем не отличался от остальных, но казался холодным и неприступным: то ли крепость, то ли тюрьма. Я отдавал себе отчет, что это всего лишь шутки подсознания, но ничего поделать не мог и, подавив в себе острое желание сбежать, зашел в подъезд. До консьержей здесь было ой как далеко. Острый запах свежей побелки ударил в нос. Я остановился на минуту, раздумывая как искать нужную квартиру, но выше этажом стукнула дверь, даря подсказку. Никогда еще два лестничных пролета не казались мне такими бесконечными! В животе что-то мелко и противно дрожало. На площадке второго этажа дверь слева оказалась прикрыта не плотно. Она медленно качнулась и снова ударилась о косяк — сквозняк. Я очень осторожно приоткрыл дверь, готовый в любой момент сбежать. Солнце щедро освещало голую бетонную коробку. Здесь не было перегородок и межкомнатных дверей, только входная и несущие стены. Да огромное, почти во всю стену окно, возле которого спиной ко мне стоял Джун. Он опирался ладонями на черновой подоконник и смотрел на улицу, купаясь в солнечных лучах. Один. — Пришел? — глухо спросил он, не оборачиваясь. — Да, — я подошел ближе. В бетонной пустоте шаги отдавались гулко, как в пещере. Я обнял его сзади. Прижал к себе. Он не сопротивлялся. Молчал. Я мог бы стоять так целую вечность, напряжение постепенно отпускало, и с каждой минутой становилось легче. — Купил вот, — вдруг сказал Джун. — И гражданство. Он не сделал попытки повернуться и продолжал стоять, как стоял. Я прижал его к себе сильнее и ждал продолжения, хотя и так понял все. Но хотелось услышать это от него. — Я не смогу больше с тобой встречаться, — вдруг выдал он. — Ремонт придется делать самому… И вообще, пора завязывать с… На меня вдруг снизошло спокойствие. Если бы я не прижимался грудью к его спине, то, возможно и поверил бы сбивчивой речи Джуна. Но его сердце колотилось так сильно, что это чувствовал даже я. Чувствовал и не верил ни единому слову. — Любовника позови помочь или друзей, — подсказал я и провел носом по его затылку, волосы пахли бетонной пылью. — Нет у меня никого, — отрезал Джун. — А я? Ну ладно, любовником можешь не признавать, а другом? Я ведь реально могу помочь с ремонтом, знаешь, сколько я в своей жизни стяжек залил и метров обоев поклеил? Да я плитку в ванной сам клал, скажи, разве плохо? Я правда много чего умею и очень хочу помочь. Не прогоняй только, сделаем мы тебе ремонт по высшему разряду. Или хочешь, наймем кого-нибудь, у меня денег отложено, хотел машину поменять, но ерунда это все, старушка еще бегает, зато квартира будет конфеткой… Джун развернулся в моих руках, прижался всем телом и затрясся-засмеялся хрипло, с надрывом. Я понимал, что выгляжу смешно, но продолжал уговаривать, настаивал на своей полезности и гладил, гладил по вздрагивающей спине… Пока не понял, что он плачет, пряча лицо на моей груди…