Есть слова, которые застряли в горле. Есть слова, которые спустя годы причиняют боль.
Полный предсвадебной суматохи замок проснулся задолго до рассвета. Кухарки, горничные, посыльные, садовники, разносчики угля, водоносы и просто рабочие, нанявшиеся в замок на срочную службу. Все они, копошащиеся каждый в своем, словно жучки, создавали удивительно много шума. В Кухонном замке гремели подносы, казаны, и черт знает, что еще. Великий чертог, долгое время пустовавший, приводили в порядок, отмывали от давнишней паутины и пыли. Повсюду, куда ни взгляни, красовались алые драконы и пронзенные солнца. Спрятанный под вуалью молочных облаков рассвет застал принца крадущимся к калитке замка. Он хотел прийти раньше, нарвать свежих цветов в саду (Элия ведь любит цветы), поцеловать еще спящую сестру в лоб и вдоволь насмотреться на ее улыбку. Пока она еще принадлежит ему, пока она еще его Элия. Нет, это все ложь. Он врет даже самому себе. Элия никогда ему не принадлежала. Даже в свободном Дорне не могла принадлежать. Даже если бы могла. Она целовала его в щеку, как брата, не иначе, смотрела на него с легкой прищуринкой чернючих глаз, видя в нем только брата. Он отвадил от нее всех женихов, как другие отводят беду. Она пыталась уберечь его от собственных глупостей, мягко журила и все прощала. И все, чего он хотел, увезти ее за самое далекое море, в самые далекие земли, где нет Рейгара Таргариена, где нет других мужчин. В детстве все мальчики хотели быть Эйгоном Завоевателем, а Оберин хотел быть Рыцарем-Драконом. От историй про сира Эймона его сердце сжимала колючая грусть, ведь на месте Нейрис он всегда видел Элию. Знал бы он, что все так обернется, то стал бы Королевским Гвардейцем. Калитка предательски скрипнула, выдавая поддатого принца с головой. Впрочем, никому нет дела до того, где он ходит, лишь бы в заварушки не влезал, да свой язык придерживал. Этот вонючий город душит его, душит их, только Элия захлебывается кашлем, прячась в подушки, стараясь скрыть свою слабость, а Оберин захлебывается терпким дорнийским, выставляя свое презрение напоказ. "Что за дрянное пойло тут наливают, хорошо, что я захватил с собой дорнийского красного." Нарвав роз, самых ярких, алых, кровавых, принц Дорнийский почти вприпрыжку, как ребенок, ей-богу, перемахнул через двор, и оказался у самой заветной двери. Сердце билось как бешеное, немудрено, после ярой попойки и бессонной ночи лететь по узким улочкам Гавани, красться вдоль стен и думать о том, о чем никогда бы не следовало. Он замер. Нет, не потому, что услышал чьи-то голоса, это было потом, а потому что подумал, что Элия будет совсем не рада. Помятый, в испачканном дублете, пропахший вином и мордобоем, он только расстроит ее. Конечно, Элия ничего не скажет, лишь тихо поблагодарит, но в этих жгучих, любимых глазах отразится разочарование и укоризна. А потом он услышал голоса. Эта женщина, королева, едва различимо что-то рассказывала. Она странно похожа на его сестру. Не внешне, конечно нет, ее серебряные волосы и фиалковые глаза против смольных локонов и очей Элии. Но она такая же тихая, такая же кроткая, и веет от нее также печалью и затаенной грустью. Он бы мог пожалеть ее, но ненавидит. Из-за этой женщины его Элию забирают. Нет, не его, нельзя так думать. За сына этой женщины ее выдают. А теперь она пытается заменить Элии мать, наставляя ее и давая советы. В бешенстве он швырнул нежные розы на пол и пошел прочь. - Она здесь погибнет, Доран, - сверкая глазами Оберин нависал над старшим братом. – Разве ты не видишь? Разве ты не слышишь, как ее душит кашель по ночам, а ведь мы здесь и недели не пробыли. - Если ты увезешь ее и расторгнешь помолвку, Дорн омоется кровью, - Доран говорил вкрадчиво, спокойно, но в глубине его души нарастало раздражение. – Кровью ни в чем неповинных людей. - Так наша сестра – жертва во благо?! Если она здесь погибнет, я сотру этот город с лица земли, я обрушу стены Красного замка, я всех здесь убью! - Не убьешь. Не обрушишь. Ничего не сделаешь. Она наша сестра, но еще Элия – принцесса, и рано или поздно ей пришлось бы выйти замуж. Тебе давно стоило смириться с этим. Оберин не стал ничего отвечать. Брат все равно ничего не поймет. Доран не был рядом, когда они плескались в водах Садов, он не был рядом, когда они учились скакать верхом, он не был рядом, когда они поверяли друг другу самые сокровенные тайны под яркими звездами Дорна, он никогда не был рядом, и сейчас не должен быть. Не будь его, Оберин бы ни за что не отдал бы Элию. Вчера он видел, какая обида сверкала в глазах сестры. Будущий свекр удостоил ее аудиенции. Она вышла из тронного зала побледневшая, готовая расплакаться, а он ничего не мог сделать. «Все, хорошо, правда», тихо ответила она на немые вопросы. Элия всегда говорила тихо, когда не могла совладать с голосом. Или, когда врала. Все не хорошо. Совсем нехорошо. Просто все они предпочитают этого не видеть. Просто все предпочитают заплатить малую цену, и пускай эта цена – его сестра. Его добрая, ласковая, нежная сестра.***
Она была прекрасна в своем подвенечном наряде. Атласное платье, с тугим корсетом, расшитое золотыми солнцами и янтарем, сквозь легкие рукава просвечивают тоненькие ручки, а под струящейся вуалью скрыто склоненное личико. Но все украшения блекли в сравнении с ее улыбкой, обращенной, к сожалению, не ему. Надо запомнить ее такой, счастливой, невинной, прекрасной. Доран вел ее к алтарю, а Оберину казалось, что к плахе. С каждым ее шагом все внутри обрывалось, все туже сжималась невидимая удавка. Он стоял чуть ниже Рейегара, готовый принять плащ с пронзенным солнцем из этих елейных рук. Вонзить бы кинжал ему в самое горло, по самую рукоять, чтобы она никогда больше так на него не глядела. Но Оберин лишь сильнее сжал кулаки, еще немного и из-под ногтей потекут алые струйки. Своей ядовитой усмешки он не оставит никогда, потому оскалился прямо в индиговые глаза кронпринца, надеясь лишь, что Рейегар окажется лучше других мужчин. А иначе… Ты пообещал быть хорошим братом. Ты пообещал ей. Она была совсем рядом, ближе чем за весь этот долгий день, стояла против Рейегара и улыбалась, боги, за эту улыбку он готов был отдать свою жизнь. Доран откинул вуаль с ее лица и ониксовые глаза засверкали ярче всех свечей септы. На него она никогда так не посмотрит, никогда не поклянется быть его, никогда не пообещает любить вечно. Они принесли свои клятвы друг другу, но клятвы – слова, а слова – это ветер. Ветер, такой переменчивый и ненадежный. Он не мог больше смотреть на кронпринца и его принцессу, на толпу внизу тоже и едва ли не в первый раз в жизни обратил свой взор на богов. Семеро. Семь обличий одного. Всю жизнь он молился Воину, чтобы дал отваги, мужества, ну и всего остального, молитвы давно забыты. Может стоило молиться Деве? Женщины куда милосерднее. Он окинул взглядом каменное изваяние с драгоценностями вместо глаз. Еще с утра сестра ставила ей свечи, но больше она не ее покровительница. Как раньше он этого не понимал. Богохульная мысль крепко засела в непокорной голове дорнийского принца. Он любит ее ни как сестру и ни как женщину. При всей своей распущенности он не мог и представить ее в своей постели. Он не мог ей даже признаться в своем чувстве, ибо глубину его не выразить словами. Он любит ее как божество. Священное божество, сошедшее на землю, утопающую в грехе. И сердце Змея отозвалось учащенным стуком. Она – прекрасная Дева, милосердная Мать. Она – все то святое, что у него есть. Если не ей поклоняться, то кому?***
Все смешалось: перекошенное злобой лицо Серсеи почему-то на хрупкой шее Эшары Дейн, пьяная рожа Баратеона как-то странно совмещало в себе строгие черты Тайвина Ланнистера и собственно робертовы. Слишком много он выпил, слишком много всего и сразу. Но надо было убить эту щемящую боль. Да, он убил ее, иначе убил бы Рейегара. Теперь Оберин мог лишь дурацки смеяться и кривить тонкие губы в усмешке, пьяной, совсем не ядовитой, разве что чуточку. Иные его побери, как она льнет к нему, Черные каскады волос сливаются с черным шелком таргариенского камзола. А он, да заберите его уже наконец иные, глядит на Элию так равнодушно. Проклятый принц, проклятый принц. Может пригласить ее на танец? Но он едва мог бессмысленно тыкать ножом меж расставленных пальцев: любимая с детства игра. Он обвел своими черными глазами зал. Струпный король так и не явился на свадьбу собственного сына, зато все остальные так веселы, или же в усмерть пьяны. Он, неверное, тоже кажется веселым. Он словил полный сестринской любви взгляд и, улыбнувшись, отсалютовал ей полным до краев кубком. Что же братец смотрит так укоризненно? Доран если не единственный, то один из немногих, выглядел совершенно трезвым и задумчивым. Даже вечно витающий в своих драмах и трагедиях Рейегар был на удивление разговорчив. - Тебе стоит уйти. - Мне? С чего вдруг? – небольшая оплошность ватных рук и вино потекло мимо рта. - Ты слишком много выпил, братец. Тебе пора. - Может еще сказку на ночь расскажешь? – Оберин саркастично вскинул брови. – Не дашь погулять на свадьбе собственной сестры? Я был хорошим мальчиком. - Пир почти закончен. Иди, проветрись да проспись. Страх, что Доран разгадал его влечение, его любовь и теперь уже его веру, окатил Красного Змея ледяной водой. Еще немного и он совсем бы протрезвел. Пир закончен, значит скоро провожание. Он и сам не хотел бы смотреть на эту мерзкую традицию (раньше она ему нравилась, даже очень). Он снова брел по узким и опустевшим улочкам столицы, сжав в руке свадебный плащ невесты. Простой люд тоже гулял в честь блистательного принца и его дорнийской жены. Все кабаки были напрочь забиты, а в борделях было не протолкнуться. Да его туда и не тянуло. Зачем нужны развратницы, когда любишь святую. Дойдя до какого-то тупика в самом сердце Блошиного конца, дорниец понял, что не может сделать больше ни одного шага. Отхлебнув еще немного золотистого пойла, что здесь зовут борским, он присел на грязную солому, поджав под себя ноги. Может какому-нибудь бедняку приглянутся его кольца или сапоги и тот перережет его оливковую глотку во сне? Это было бы милосердно. Оберин свернулся калачиком, накрывшись ее плащом. На нем герб его дома, солнце, пронзенное копьем, но, если бы Оберин выбирал герб себе, то было бы окровавленное сердце, разорванное драконом. Элия верно вышивала его сама, бесконечно протыкая дрожащие пальцы иголкой. Принц поглубже закутался в шуршащую ткань и закрыл уставшие глаза. Так легко было представить, что она совсем рядом. Плащ из ее прошлой жизни насквозь пропах жасмином, апельсинами и прогретой солнцем кожей, так пахнут только соленые дорнийцы. Ему хотелось захлебнуться, утонуть в воспоминаниях и ароматах. Останься Оберин в замке и всю ночь в каждом скрипе ему слышался бы скрип их кровати, а в каждом стоне – ее стоны. Сутки закончились там же, где и начались. Словно мирозданье завершило свой извечный круг. Принц снова воровато крался в замок, снова с винными пятнами на одеждах и вкусом пепла во рту. Сегодня он сделает то, что хотел вчера. Нарвет цветов, еще больше чем вчера, лучше, чем, вчерашние, поцелует ее в щеку, или в кончик носа, так похожего на его собственный, и ничего не скажет про свою любовь. Принцесса Рейегара сидела на веранде и мило болтала с Дораном. От одного их вида становилось легче на сердце. Будто они все еще одна семья. Ему хотелось бы в это верить. Но раскалывающаяся голова не дает забыть, Элия теперь драконова жена. Даже ее платье, на запахе, как принято в столице, черное, с красное вышивкой на рукавах и вороте, даже оно кричит об этом. Она щебечет голубкой и глаза, два черных рубина, что так любят Таргариены, светятся изнутри счастьем и благодатью. Может благородный, прекрасный Рейегар не так уж плох, раз с ним она счастлива? Он даже цветы ей подарил. Опять опоздал. Индиговые, таких Оберин никогда не видел, нежно лиловые, фиалковые, странные мертвые цветы. Он сжал свои никудышные розы в руке, до шипов в коже, и поцеловал ее в висок, хотя бы это брату разрешено. Не волнуйся, я знаю свой долг. Ты так любишь это дурацкое слово. Я буду хорошим братом. Она беззаботно перебирала его цветы на коленях, а он готов был умереть от щемящей боли. Милая сестренка, ты никогда не узнаешь, как сильно я тебя люблю. Пушистые ресницы дрогнули. Это мой дар. Это моя жертва, которую так больно и сладко принести. Она улыбнулась. А на его губах снова застыла ядовитая усмешка.