Йохен и Маргарита

Маргарита была странной женщиной. Йохен бросал на неё затаённые взгляды из своего угла рядом со столом, наблюдая за тем, как она рисовала таинственные кроссворды в своём блокноте. Она позволяла ему наблюдать за её чужестранной жизнью как будто из-за стекла, в обмен на почищенную картошку и отсортированные овощи. Она едва говорила с ним, неизменно погружённая в свой таинственный мир, пахнущий свежей землёй и только что скошенным сеном. Он из кожи вон лез, пытаясь понять её, пытаясь стать к ней ближе, но чем больше он старался, тем больше терялся в тумане её неизменного, тщательно оберегаемого одиночества и лабиринте недомолвок и недосказанных мыслей, что она задумчиво предлагала ему вместе с неохотным рукопожатием прохладной руки. Она была так далека от всех его предыдущих подруг, сладких и пушистых как взбитые сливки на кофе по-венски, таких же воздушных и лёгких, как он сам. Маргарита же была штормовым фронтом, тёмным и не прощающим промахов, только вот по какой-то странной причине именно эта её чуждость и необъяснимость и прельщала его больше всего. Не было в ней ничего сладкого или мягкого. Она вся будто состояла из углов, со слишком остро очерченными скулами, со слишком строгим размахом тёмных бровей, что соединялись в одну линию горизонта, резко пересечённую двумя вертикальными морщинками, когда она задумывалась над чем-то; с ключицами, идеально расчерченными как гордый размах крыльев его БФ-109. А когда она сидела, скрестив ноги как сейчас, Йохен мог поклясться, что видел её собственные победы, отмеченные едва заметными блоками домино на ровных пальцах её босых ног. Она была безупречно начерченным произведением искусства боевой машины, точная до детали и созданная, чтобы забирать чужие жизни. Йохен провалил механику в лётной школе; он никогда не мог понять всех этих чертежей и схем. И как он провалил тогда механику, так и проваливался сейчас, и только безнадёжно вздыхал над своими бессчётными поражениями. Однажды, утопая в тягучих водах её безмолвия, он начал болтать какую-то бессмыслицу, больше говоря с самим собой, чем с его безразличным собеседником, о чём-то настолько неважном и безумно глупом, что-то о своей базе и товарищах, и о лейтенанте-командире; о соседних дивизиях и о том, как повезло тем, кого расположили в городе... Он забыл закончить предложение и запнулся на полуслове, когда - впервые за две недели - он разглядел искру любопытства в её глазах. - Ну? Что же ты замолчал? Продолжай, - мягко подтолкнула его Маргарита, и даже улыбнулась, правда улыбкой полевого доктора, который вот-вот отпилит несчастному солдату ногу, ничего ему при этом не говоря. - Тебе это интересно? Моя жизнь на авиабазе? - Йохен склонил голову на сторону как щенок, которому только что бросили превкусную сладость, и теперь он отчаянно пытался вспомнить, что же он такого сделал, чтобы снова её получить. - Bien sûr. - Её улыбка стала напоминать улыбку Чеширского кота. - Сколько вас там всего человек, говоришь? И расскажи-ка мне поподробнее о ваших Мессерах. Это всё так интересно! Йохен говорил без умолку как казалось на протяжении нескольких часов в тот день. А затем она вдруг придвинула свой стул к его и отвела волосы у него со лба, почти с любовью, хоть и по-предательски; и тут он не сдержался и выболтнул, что солдаты, что стояли на посту охраняя мост, оба жутко любили выпить, и что чудом было то, что оставшиеся повстанцы из сопротивления ещё до них не добрались, и не взорвали этот треклятый мост ко всем чертям. Чеширский кот был доволен, а Йохен был доволен вместе с ним, пусть и стоял одной ногой в могиле её чар, ни капли об этом не подозревая. Маргарита вдруг протянула ладонь, взяла его руку, покрытую бронзовым загаром, в свою, холодную и обветренную, и потянула его наверх, на второй этаж, где была её спальня, как русалка утаскивая свою завороженную жертву всё глубже и глубже, на самое дно океана. Йохен напрочь забыл о своём по праву заслуженном шампанском, шагая назад к своей базе в оранжевом зареве заката. Мысли его были заняты только одним: угольным шёлком её волос, навсегда замаравшим его прозрачное сердце, и что он наконец-то услышал, как бьётся её, тщательно сокрытое за стальной бронёй грудной клетки, прижимавшейся к его на несколько драгоценных мгновений. Почти сто сорок девять. Почти...