Йохен и Маргарита

Йохен вглядывался в свою неподвижную возлюбленную, пока боль от переполнявшего его сердце чувства не заставило его закрыть глаза, как каждый раз в БФ-109 против солнца, и позволил себе раствориться в её молчаливой, но такой сильной и всепоглощающей ауре. Сидя на краю кровати, длинные ноги как всегда скрещены, волосы цвета воронова крыла спутаны его нетерпеливыми пальцами всего несколько минут тому назад, Маргарита поднесла сигарету к упрямому рту с изяществом королевы, и сощурилась на день за окном, слишком яркий для непроглядного сумрака её мыслей. Йохен наконец заставил себя открыть глаза и с благоговением коснулся кожи его возлюбленной. Его Галатеи, которая всегда оживала при первом же дыхании его жадных поцелуев, и которая оборачивалась в холодный камень сразу после, будто с отнятием его тёплых рук сама жизнь покидала её. - Почему ты меня не любишь? - Йохен снова попытался процарапать себе путь в её холодный мир, просунул голову под её руки и устроился золотистым затылком у неё на коленях. Вся она в этой её безразличной позе была так же гостеприимна, как кладбищенский камень, не предпринимая никаких попыток признать его присутствие рядом. Маргарита проигнорировала его вопрос, как она это делала на протяжении последних трёх месяцев. Свежи ещё были у него в памяти её слова, когда она размышляла что-то вслух в ответ на этот же самый вопрос, который он наконец-то набрался храбрости задать; она просто начала перечислять что-то, что имело под собой очень даже веские аргументы, что-то о том, что он был оккупантом, и что-то про священный долг защищать свою страну от таких, как он; и ещё что-то очень нехристианское про то, как врагов любить нельзя... - Ну, а чего ты от меня ждал? Я - атеистка. - Криво ухмыльнулась она и подмигнула ему, снова посылая свои крайне противоречивые сигналы, которые всегда сбивали его с курса и бросали прямо к ней в руки, чтобы она снова смогла отравить его своими запачканными никотином поцелуями. - Почему? - снова повторил Йохен, уже громче на этот раз, рискуя быть выставленным на улицу без дальнейших разбирательств, как это всегда происходило, когда он имел неосторожность сделать или сказать что-нибудь, что приходилось ей не по вкусу. Маргарита не утруждала себя с ответами, а может и вовсе не услышала вопроса, и Йохен, в очередной раз разбившись об острые камни её отстранённости и тщательно разыгранного равнодушия, так и остался лежать на её коленях, задумчиво выводя искусным пальцем аса-истребителя развилки голубоватых вен на карте её прозрачной кожи. Только вот она продолжала бить его в каждой схватке, раз за разом, не оставляя даже шанса на надежду, безо всяких самолётов и орудий. Она не принадлежала ему, и никогда не будет - она дала ему это понять с самого первого дня - всегда держа его на расстоянии вытянутой руки; притягивая его в свои обманчивые объятия на короткие полчаса, которых он жаждал с ненасытностью изголодавшегося человека, только чтобы повернуться к нему спиной сразу после, заставляя его повторять с упрямством испорченного ребёнка: "Почему ты меня не любишь?" Все его любили. Йохена было трудно не любить, обожать даже, до боли в груди. Он был рождён в солнечном июле с одной только целью: летать как можно ближе к солнцу, будто само небо искало общества золотого мальчика. Он был не просто хорош, он превосходил все рекорды и вскоре стал самым лучшим, только вот два самых важных человека до сих пор отказывались это признавать. О первом Йохен запретил себе и думать, а второй, как казалось, запретила себе открыть ему своё сердце, как цветок на погосте, решительно выбравший расти в тени с почти самоубийственным упрямством, избегая солнечного света просто потому, что солнце не должно было светить там, где он рос - в царстве смерти и тишины - пусть подобное решение и означало его неминуемую смерть. - Я уверена, что он очень тобой гордится, - наконец проговорила она в ответ на его вопрос, который, он был уверен, она и не слышала. - Просто не знает, как тебе это показать. - Мой отец? Нет. Ему дела до меня нет. Как и тебе. Йохен был в крайне несвойственном ему смурном настроении, которое как ни странно нашло больше отклика в его капризной возлюбленной, чем самая яркая из его улыбок. - Конечно, ему есть дело. Как ему может не быть дела до тебя? - А как тебе может не быть? Она тихо вздохнула и снова спряталась за облаком сизоватого сигаретного дыма. - Сейчас не время и не место для этого, Йохен. Война идёт, если ты не заметил. - Между нашими странами может. А мы тут причём? К тому же, для любви всегда есть время и место. Она только погладила его волосы рассеянным жестом, будто жалея ребёнка, который ещё не понимал слишком многих вещей, и снова направилась к своему столу, чтобы снова засесть за свои таинственные кроссворды, состоящие из странных букв и чисел, и которые она наотрез отказывалась обьяснить ему, как настойчиво он не спрашивал. Нагой, босоногий математический гений, рисующий новые комбинации для лесных людей, приходивших из ниоткуда и исчезающих в никуда. Они были странными типами, с неизменно сдвинутыми бровями под ленинскими кепками, с пистолетами, небрежно спрятанными за пояс, и с испепеляющими взглядами, которые они бросали на пилота в те редкие четыре раза, когда он натыкался на них на ферме Маргариты. Они всегда сидели в темном кругу и шептались о чём-то глухими голосами, отравляя воздух вокруг едким дымом их дешёвых папирос; жадно вцеплялись мозолистыми руками в "кроссворды" Маргариты и шипели новые проклятия в адрес фрица, поглядывая на него с нехорошим блеском в глазах. Маргарита же брала у них из рюкзаков стопки перевязанных бечёвкой бумаг и беспечно бросала их себе под ноги. С их страниц на Йохена так же нехорошо глазели кроваво-красные кляксы букв, призывающих к восстанию и присоединению к Французскому Сопротивлению, что-то о коммунистической партии и о чём-то ещё, что Йохен никак не мог прочесть из своего угла, где Маргарита позволяла ему сидеть к едва сдерживаемому неудовольствию своих "лесных друзей." - Не троньте его, он нам нужен. К тому же, паренёк едва понимает французский, - Йохен разобрал её бессовестную ложь в мурлычущей мелодии её французской речи. Она смотрела повстанцам в глаза с бесстрашием и вызовом, достойными восхищения, и молча двигала стопку бумаг к такой же стопке газет, лежащих рядом, в которых эти самые бумаги и исчезнут на следующее же утро. Йохен уже знал, что наверняка услышит про "чёртово Сопротивление и их чёртову пропаганду" парой дней позже от командира взвода, и что-то о том, как кто-то подорвал мост и что в отместку теперь Гестапо наверняка расстреляет новых заложников. Йохен, безусловно, понимал, что к чему, но вместо того, чтобы сказать хоть слово, закрывал свои янтарные глаза и притворялся на этот раз, что едва понимает немецкий. - Они - коммунисты? Повстанцы? Сопротивление, да? Поток его вопросов был прерван безоговорочным ультиматумом, что он никогда больше не увидит её, если только хоть раз ещё обмолвится о её "лесных друзьях." Йохен согласился на капитуляцию, как только терпкий ликёр её поцелуев скрепил договор: ничего не говори, и ничего не спрашивай. С Маргаритой можно было жить только настоящим, но разве не так всегда бывает на войне? Йохен постепенно становился философом под одурманивающим гипнозом его блестящего соперника, и вскоре понял, что ему куда больше нравилось делить с ней многозначительное безмолвие, чем обмениваться привычными шутками со своими товарищами на базе. Что же до тех городских девиц, к которым Маргарита его сначала посылала? Завороженные блеском его крестов и новой формой, внутри они были такими же пустыми, как яичная скорлупа: такими же фарфоровыми, гладкими и бесполезными. Нет, ему нужна была она, и только она одна, и пусть она будет тёмной и отстранённой, закрытой и временами надменной, да хоть врагом его заклятым, кем она сама себя так рьяно провозгласила - он не променял бы её даже на обожание всего мира. Потому что, кому было известно, может, в её словах о его отце была и доля её собственных чувств? Может, и она не знала, как позволить себе проявить ту непозволительную слабость, называемую любовью, какой он так от обоих жаждал? Йохен запретил этим мыслям беспокоить его, как и вопросу, почему она и вовсе решила пустить его в свой загадочный мир, тогда, в тот самый первый день, когда повела вслед за собой наверх, к самому небу... Такие приглашения всегда следовали исключительно за его ежедневными "докладами" о положении дел на базе, но Йохен тем не менее тщательно разделял две вещи в своём уме с упорством приговорённого человека. Ничего не говори, и ничего не спрашивай.