Обычное утро на Мьюни начинается в суете, обычный день проходит также и вечером, кажется, покоя никому в замке все еще нет. Король с королевой решают государственные дела, заключают пакты с соседними измерениями, принимают приглашения на балы и сами приглашают, наблюдают за обстановкой в королевстве и решают, как бы облегчить жизнь особо бедным да не пропустить сквозь плотный барьер магии чудовищ, сбегающих из разных тюрем мультивселенной.
Слуги смахивают полоски пыли с дорогой резной мебели, мраморных плит, витражных стекол и с картин, где изображены предки королевской семьи и она сама в полном составе: король, королева и маленькая принцесса. Все с улыбками, красивые и такие простые для своих-то тяжелых украшений и нарядов, что даже удивительно; им бы сидеть где-нибудь в маленькой избушке, матери — печь пироги своими изящными руками, отцу — охотиться где-то в лесах, а маленькой девчушке с копной каштановых волос и яркой доброй улыбкой носиться по усеянному цветами полю, точно по печенью, обсыпанному разноцветной крошкой, кои так любит маленькая королевна есть вместо завтрака.
Стар смотрит на огромную картину снизу вверх. Ее лицо выражает полную безмятежность и рассудительность, как и положено королеве. Как это было у Мун, ушедшей в мир иной полтора года назад из-за болезни, вслед за мужем. Стар хочется думать, что в дело вмешалась судьба, забрав мать к отцу, лишь бы они всегда и везде, даже после смерти, были вместе. Так легче плакать.
— Ваше Высочество, все в порядке? — спрашивает одна из служанок, Мириам, взволнованно взирая на королеву. Стар тепло улыбается ей, и старая женщина оттаивает, не может не растянуть губы в ответ — Стар любят все в королевстве, особенно Мириам, служившая в замке Мьюни еще с женитьбы Мун Баттерфляй и почти что сроднившаяся с королевской семьей.
— Да. Все просто
превосходно, Мириам, — выскребывает из себя Стар ложь. — Вы не устали? Мне кажется, Вам следовало бы присесть отдохнуть.
Мириам только добродушно отмахивается, на что вторая служанка, гораздо моложе, улыбается и продолжает очищать раму картины, стоя на стремянке.
— Полно Вам, королева. В этом теле хоть и нет прежней красоты и свежести, зато оно все еще преисполнено энергией!
Стар вежливо смеется и снова смотрит на картину. Улыбки — ее, Марко и Санни, — белые-белые, яркие, очень живые и обещают, клянутся в том, что все в Мьюни будет вот так: хорошо, без тягот и излишеств, без кошмаров в лесах и в сказочной безмятежности жизни.
Но Стар сжимает затянутые в лазурные перчатки пальцы, Стар сглатывает озорницу-слезу. Стар страшно. Стар боится, что улыбки растекутся воском с картины, упадут тяжелыми слезами на землю и Мьюни покроет темнотой как когда-то давным-давно, и ей придется наблюдать за тем, как ее народ бьют тяжелые булавы, раздирают когтями и зубами, как кровь летит на траву клубничным соком. Стар страшно — и не только за себя, потому что теперь под ее покровительством тысячи тысяч и
двое самых главных, самых нужных, потерять которых не хочется даже в кошмарном сне.
Вот только кошмары не спрашивают ничего и никого. Они обрушиваются на голову, въедаются в поры, забираются червями под кожу и съедают изнутри всех, и взрослых и детей. Стар иногда плюет на все — на свою королевскую осанку, на диадему в тяжелой прическе, на первые морщины под большими глазами, — и просто прячется в глубинах замка, или под одеялом, или в комнате дочери, стискивая ту, как самое ценное сокровище. И слезы жгут, скатываются по щекам, покуда всполохи былого проносятся в голове, словно кадры из кинопленки. Стар знает как это — Марко показывал еще тогда, на Земле. В сладкие четырнадцать лет, когда страшиться рогатого монстра было нормально, и чего Стар почему-то никогда не делала.
Теперь Стар тридцать семь лет, она замужняя женщина, мать, правит богатым королевством и запоздало боится. Боится, как трехлетний ребенок, что в ее комнату влетят, скрутят дочь, нашпигуют Марко кинжалами, а ее повесят перед собственным замком на глазах сотни подданных. Боится она и темных теней от свечей, когда встает ночью бродить по длинным коридорам и луны, больше не горевшей сочным рубиновым, и острых концов деревьев вдали. Ей хочется верить, что палочка спасет, что магии все подвластно — да только не вытравить смуту в душе ни одним заклинанием. Это как рак — нужно только привыкнуть и через силу улыбаться, чтобы родные не теряли надежды.
Но родные все знают. Знает Марко, когда обнимает ее перед тем, как погаснет свет в спальне, знает Саншайн, удивительно умная не по годам. Знает даже старушка Мириам, что подтверждается в ее взгляде. Они не надеются, они просто есть рядом, потому что так будет всегда, потому что так приказала судьба, связала нитками их сердца и души. И вот тогда Стар считает свой страх реальной проблемой, утягивающий во тьму самых дорогих вслед за ней, однако поделать, увы, ничего не может.
Она смотрит на нарисованную мордашку дочки и не может не улыбнуться тепло и любовно. Саншайн ужасно похожа на отца: темные волосы, смуглая кожа и острый ум, и только голубые мамины глаза да звездочки на пухлых щеках выдают в ней принадлежность к роду Баттерфляй. Завтра ей исполнится четырнадцать, а значит Стар придется передать ей палочку. Пусть этого делать ужасно не хочется.
Палочка — лакомый кусок для таких, каким был Людо. Палочка — красная точка на груди Саншайн, дар и проклятие одновременно. Всучить ее дочери
страшно не хочется, отправлять ее на Землю пожить у бабушки с дедушкой годик-другой — еще сильнее. Но Санни так упрашивает, плачет, клянется вести себя разумно и примерно учиться… Стар может доверять дочке, ибо она гораздо более рассудительна, нежели Стар в ее годы, но ведь
страшно. Ударить бы по дурацкому сердцу кулаком, чтобы не чувствовало, чтобы прекратило часто-часто стучать.
Стар на прощание склоняет голову Мириам и удаляется. У нее руки дрожат, ноги не сгибаются и в горле — словно шерсть проглотила. Нужно проверить, как проходит подготовка ко дню рождения принцессы и где, собственно, сама виновница торжества, но все, что хочется сейчас Стар — крепко зажмуриться и проснуться в маленьком домике маленького городишки на Земле. Чтобы тревоги встречать улыбкой и смехом.
***
— Ты здесь.
Стар, до того распускающая длинные волосы в полутьме комнаты, рывком оборачивается и сжимает кулак, слабо мерцающий синевато-сиреневым. Ее тело натянуто пружиной и глаза ничем не выдают пронзивший насквозь страх.
— Ого! Ну, примерно такое я и ожидал увидеть, если опоздаю к ужину, — низко смеется Марко, прикрывая дверь. — Извини, граф Баг оказался ужасно несговорчивым занудой.
Стар облегченно вздыхает и убирает всполох магии. Трет переносицу.
— Извини. С этой подготовкой и предстоящей поездкой в Конфетное королевство нервы ни к черту.
— Согласен. Но, по крайней мере, ты любишь сладкое, что значительно облегчит нам задачу.
Стар качает головой и идет к мужу, шелестя шелком длинной сорочки по полу. В жухлом свете свечей Марко выглядит старше своего возраста и уставшим, хоть и губы разводит улыбка. Они обмениваются коротким поцелуем и Марко вдруг вытаскивает из-за спины подарочный сверток, от вида которого Стар вопросительно приподнимает брови.
— Гляди, что прислал гонец от моих родителей — подарок Санни. Правда, давай договоримся, в следующий раз ты перепроверяешь состояние ножниц у гонца, потому как из портала он вышел без одной руки и седой…
— Что там? — с любопытством прерывает Стар, показывая на яркую вещь в руках мужа, отдающую ни с чем не сравнимой земной энергией. Марко мягко улыбается и откладывает сверток на прикроватный столик, затем неспешно освобождается от тяжелой королевской одежды.
— Что-то красное, теплое, мягкое и удобное. М-м-м?..
— Что? — удивленно улыбается Стар. — Они сохранили ту твою толстовку? Серьезно?!
— Ага. Еще там есть земной плеер, последняя модель. Ума не приложу, откуда у них деньги на него. Надеюсь, Саншайн его не сломает, когда прибудет на Землю.
— Ей понравится, — заверяет Стар, а у самой тремор появляется, голос дрожит.
Марко подходит к ней и кладет большие теплые руки на плечи. Стар не смеет смотреть ему в глаза, потому что он безошибочно, лучше всех определяет, когда ее сердце скручивает тугой обруч страха, когда вся магия становится похожа на запутанный комок оголенных проводов и когда губы сжимаются в тонкую линию.
— Пожалуйста, — он просит ее, почти умоляет. И когда Стар осмеливается взглянуть на его лицо, то открывает рот, задерживает дыхание. — Пожалуйста, Стар,
посмотри на меня внимательно.
Она смотрит и
видит то, что так долго упускала из виду, что так долго скрывала в собственной душе, прятала под слоем кожи и мяса в качающей кровь мышце. Она видит в лице Марко отражение собственных страхов; видит, как кошмары оставили глубокие борозды шрамов на его лице, как пролегли мрачными кругами под глазами, как любовь и страх за дочь ложатся мрачными тенями на кожу. И в этот момент внутри Стар прорывает плотину — она начинает плакать, заливаться горячими слезами и вжимает в сильное тело, теперь уже точно зная — она не виновата. Это не рак, доставшийся только ей одной, она не обуза, не дура, застрявшая в прошлом; это все может быть эпидемия, может быть проклятие, но оно пролегло нитями между каждым самым близким, самым нужным. Стар, Марко, его родители. Дочь.
— Стар,
я знаю, — тихо говорит Марко, гладя ее по спине, позволяя слезам капать на кожу. — И еще я знаю, что все пройдет хорошо. Что жизнь будет течь так, как будем вести себя мы, и что нам нечего бояться, потому что мы любим друг друга и любим нашу дочь. Понимаешь?
Стар кивает. Она — взрослая женщина, которой хочется звонко смеяться от мысли:
она не одна.
***
— Не-е-ет! Это же был всего один единственный раз, больше такого не повторится! Я не сбегу больше, обеща-а-аю! Прошу-прошу-прошу, только не отправляйте меня в школу Святой Ольги для шальных принцесс!
— Тыковка, мы не собираемся отправлять тебя туда, — смеется Стар, приобнимая хныкающую дочурку. — Ты отправишься на Землю, на практику. К бабушке и дедушке.
И палочка ложится в маленькие ладошки Саншайн — смело и крепко. Не отнять.
