Руки крепко сжимают пробитое насквозь плечо. Кровь хлещет клубничным соком, окропляет землю, выкрашивает розы в красный. Стар хочет заплакать, и оно и понятно — для четырнадцатилетнего ребенка подобная боль просто невыносима. Невозможна. И страшно так, что в горле точно наждак застрял.
Однако она не плачет. Вокруг страшная какофония: крики, стоны, лязг металла о металл, режущая уши трель магии. Стар щурит мокрые глаза вперед, лезет из окровавленных ею же кустов, ползет, сдирая в кровь коленки. Глотает упорно этот хренов пресловутый ком в горле — не может. Только пальцы скользят от крови и что есть сил не дают ране разойтись еще больше.
Война на Мьюни пришла слишком быстро, не дав ни вдохнуть, ни выдохнуть. Что-то подобное происходило когда-то на Земле — Стар читала в учебнике по истории Марко. Тоффи был силен и одержим местью за свой угнетенный народ, а сам народ не прочь был исправить свое положение в измерении Мьюни. Стар, прибывшая домой с разбитым сердцем и кучей страхов, окунулась в недетские приключения сразу же и поняла: пора взрослеть. И все, что было раньше, дурацкие шалости.
Ползет, колени болят, волосы сосульками к лицу прилипли. Сердечки поблекли за синяками, губы дрожат. Стар — подбитая бабочка. Слабая, никудышная, убогая дуреха. Еще она потеряла свою палочку, маму и папу, и впереди нее под болотного цвета небесами разверзлась настоящая война. С криками, такими громкими, такими страшными, что ни в одном земном ужастике не показывали. Надо бы проронить слезу, но Стар не плачет: не будет, не будет, продержится, даже когда ноздри режет тяжкий запах гари, даже когда тело опустело без волшебства и хочется сжаться комочком, исчезнуть навсегда.
Ползет, колени в кровь, руки ободраны о кусты и плечо болит ужасно. Ей бы просто доползти в укрытие, просто позвать маму и как нормальный ребенок заплакать, просить существ вокруг о пощаде, просить прекратить рушить ее прекрасный сказочный мир. Да только розы все еще алые-алые, не белые больше, земля сотрясается от тучных страшных тел и в груди пусто-пусто, будто вырвали сердце со всеми сосудами — остаток первого выпавшего паззла из ее идеального мира, не более. Всего лишь отголосок воспоминания о том, кто мог бы поднять ее с земли и не дать плечу гореть огнем.
Стар не плачет, не дождетесь. Крутые бунтарки-принцессы на взрывы не оглядываются. Крутые бунтарки-принцессы хохочут в лицо реальности, убивают наповал улыбками и дарят свет, радость и безумие. Радуги горящие — в счет. И уж точно они не переживают, когда остаются
совершенно одни. Разбитые, раненые и никому не нужные.
Стар прислоняется к дереву и жмурится от боли; на плечо смотреть просто страшно, на битву впереди — невыносимо. Пульсация, охватившая руку столь велика и тошнотворна, что ни много, ни мало она упадет в обморок. Однако Стар держится из последних сил, цепляется за эту темную реальность — единственное, что у нее осталось.
И это смешно, если честно, думает Стар, тяжело дыша. Она и правда никому уже не нужна, даже монстрам, которые совсем недавно мечтали порвать ее в клочья и развеять останки по ветру, — сейчас они все дрались буквально в нескольких метрах от нее, совершенно игнорируя, будто Стар не важнее куста. Она брошена и родителями, которые попросту куда-то пропали, либо уже благополучно взяты в плен или вовсе убиты. Она не нужна Тоффи, отнюдь не радостному при виде разверзнувшейся заварухи, а сохраняющему завидное спокойствие. Она не нужна друзьям, оставшимся далеко-далеко в своих измерениях, не нужна подданным, бросившимся в битву с таким рвением, что их принцесса забоялась даже сильнее монстров…
Она не нужна Марко.
Больно. Стар опускается на бок раненным плечом вверх и предательски всхлипывает; крутые девчонки же терпят, не плачут, не жмурятся от взрывов, не мечтают просто уснуть и не проснуться. Крутые девчонки всегда — волосок к волоску, улыбка снисходительная, платье не помялось в битве.
Стар не крутая девчонка. Совсем.
И она роняет на землю слезу, закрывает глаза. Чертовски больно, конечно, но не из-за плеча, к черту его. Больно в груди, пусто; сердце больше не колотится от адреналина, тело отяготила усталость, набила виск
и свинцом, а глаза запорошило мокрыми колючими слезами. Ее тошнит; горло забито рыданиями, и это самое отвратительное чувство — когда ты уже готов заплакать, но не можешь, как бы не старался.
И дело совсем не в ране, источающей горячую кровь. Ей хочется кричать не из-за всепоглощающей пульсации в руке, а из-за лица Марко в ярко-желтом свете дома на Земле, оставшегося навсегда в ее воспоминаниях и выбивающегося теплом из разрухи и тьмы войны вокруг. Ей хочется царапать землю ногтями, хочется завыть в небеса — потому что крутые девчонки не в силах вынести такую боль. Лучше подорваться или сдохнуть от тяжелой булавы, уж точно.
Стар всхлипывает, прикусывает губу. Не нужна она никому, что бы там ни пел Рубериот, что бы там не говорили ей лизоблюды из замка и школы на Земле. Все, кто был нужен
ей исчезли, все, кому была нужна
она забыты вовсе. А мама говорила: крутая девчонка в качестве принцессы никому не нужна. С подбитым плечом и неразделенной любовью к простолюдину из глупой убогой планетки — и подавно.
И это настоящая правда, о которой никому не захочется спеть, а если решился — готовься к смерти.
Стар думает о Марко. Так глупо; он сейчас на Земле со своей девушкой, в безопасности и тепле. Плечо болит сильнее, рыдания застревают солью во рту. Может быть он и грустит по ней, но найти ее не сможет, ибо мать Стар забрала с собой всю магию с Земли, все, что оставило бы лазейку, но и это не помогло: Тоффи оказался слишком умен и силен, чтобы так просто обмануться.
К ней приближаются тяжелые копыта и лапы, гремят цепи и тяжело, с рычанием дышат. Все ближе-ближе-ближе… Страшно так, что легкие сжимаются до минимальных размеров, а желудок делает сальто. Она крепко закрывает мокрые глаза, покуда монстры идут к ней, словно акулы на запах крови, и невесело усмехается, думая:
хоть кому-то она нужна.
Небо застилает довольным глубоким смехом Тоффи.
Стар позволяет себе заплакать ровно до того момента, как ее грубо сдергивают с земли и ведут на казнь.
***
Она просыпается с таким диким криком и рыданиями, что в ее хоромы сбегается вся семья Диаз, но первым, естественно, в комнату влетает Марко, — сонный, в помятой пижаме, но готовый всыпать любому злодею по самое не балуй. Когда он обнаруживает Стар сидящей на своей постели и глотающую слезы, он бежит к ней с вопросами-вопросами-вопросами, а голоса у обоих дрожат.
— Ну все, все, успокойся, — Марко неуклюже обнимает ее, гладя по дрожащей спине, и Стар стискивает в кулаках его пижаму, жмурясь до цветных блесток перед глазами. В комнате зажигается свет; мистер и миссис Диаз вбегают в комнату с кухонной утварью под руками и воинственным выражением на лицах.
— Стар, тише, тише,
все нормально,
я с тобой.
Нет, Марко. Ничего не нормально. Ничего
.
Плач не стихает даже когда его руки так близко, и сердце стучит под кожей и костями, напоминает, что Стар все еще жива и все еще рядом с ним.
Завтра она должна ему признаться.
