Теплым весенним днем ее провели по узкой дорожке к высокому забору больницы. Небо было чистое, птички пели, ветер развевал ее длинные волосы-паутинки. И она шла по желтой от солнца дороге, будто попавшая в сказку кроха, ищущая волшебника страны Оз. По обе стороны — родители, держали ее за тонкие хилые ручки, словно конвой, а жадные глаза докторов и охраны ощупывали ее, новую мышку в норке: златовласая, глаза голубые-голубые, большие, вечно грустные. И платье ужасно трогательное, в крупный белый горох, как у маленькой девочки, — вот точно Элли, как ни крути.
Ее привели родители — неплохие люди, но с некой долей высокомерия к остальным. Впрочем, возможно, у всех богачей есть эта доля. Они явились со своей маленькой грустной дочкой к главврачу и просто сказали: «так будет лучше». А она шла за ними покорно, смотря только на свои белые туфельки, и радужки, словно зеркальная гладь, постепенно впитывали безысходность психиатрической лечебницы вокруг. Свыкалась, конечно, потому что душевнобольной не равно тупому. Только плечи дергались и пальцы дрожали, держась за мамину руку — не хотела до последнего отпускать.
Марко приставили к ней по просьбе ее родителей, которые не пожалели на дочь денег: отдельная палата, удобная кровать, возможность звонить родным и питание лучше, чем у остальных пациентов. Можно сказать, ему крупно повезло — проработав в больнице пять лет, он так и не добился существенного роста зарплаты. В тридцать лет хотелось просыпаться с мыслью, что ты состоявшийся умный человек, однако Марко просыпался, думая, что он всегда будет двадцатипятилетним студентом, который заявился в больницу едва чернила высохли на его дипломе. Будто попал в петлю-ловушку времени.
И ладно бы дело было лишь в деньгах. Встретив ее в первый раз — худенькую, маленькую, настоящую бабочку, испуганно вжавшуюся в стул и озирающуюся по сторонам — ему отчаянно захотелось увести ее отсюда.
Когда Марко прошел к своему месту, она даже не взглянула на него; испуганно вздрогнула, шмыгнула носом, опустила взгляд. И ее бы подхватить на руки, увести куда-нибудь в красивый парк, где дорога из желтого кирпича ведет в волшебное царство, где по красным душистым макам бегает озорник Тотошка и где волшебники исполняют все твои желания. Потому что Марко, горько усмехнувшись про себя и стискивая папку с историей ее болезни, понимает: этой
принцессе нет места в сухом унылом Канзасе. Потому что ее родители не правы.
Так лучше не будет.
В карточке значатся имя и фамилия — пустые, ничего не значащие буквы, ибо она зовет себя исключительно «Стар Баттерфляй» и говорит, что прибыла из другого измерения. Не будь Марко психиатром, он бы ей поверил, — потому что она вдруг улыбается краешком рта и смотрит на него исподлобья так, словно приглашает куда-то с собой. В Страну Чудес, Оз или еще куда-нибудь, где ей, уж точно,
будет лучше.
Марко листает ее карточку, вчитывается в длинные мудреные диагнозы, в ее прошлое и настоящее. Спрашивает спокойно и бесчувственно:
— Как твое самочувствие, Ид…
—
Стар, — поправляет. И смешно морщит нос, заставив его улыбнуться.
Марко ловит себя на мысли, что чувствует себя рядом с ней совсем юным. Впрочем, может дело в том, что ей всего шестнадцать и она является воплощением хорошеньких девочек: светлые волосы, светлые глаза, светлое сердце. Такая, которую хочется защищать, целовать в румяные щеки и дарить ей полевые цветы.
—
Стар, — соглашается Марко, поправляя очки. — Как ты себя чувствуешь?
И она отвечает: медленно и плавно, словно поет ему колыбельную. Говорит, что ей не нравятся таблетки, потому что от них сильно болят голова и живот, говорит, что плохие создания ищут ее и мечтают отнять самое ценное. Говорит, что скучает по маме и после молчит, долго глядя ему в глаза своими зеркальными радужками. В такие глаза можно и влюбиться.
Марко спрашивает, откуда она, принцесса из другого измерения. Она отвечает:
— Из королевства Мьюни, где много единорогов и кукурузы.
Марко спрашивает, нравится ли ей там, на что она отвечает что да, нравится. А потом вдруг молчит, смотрит на его лицо чуть дольше, чем положено по приличию, и с улыбкой говорит:
— На Земле, впрочем, тоже неплохо.
Потом она придет к нему еще раз. И еще, и еще. Так надо — ему работа, ей лечение. Она будет рассказывать смешные истории из жизни — придуманной и настоящей, — читать любимые стихи, обнажать перед ним душу и мысли. Он будет задавать бессмысленные сухие вопросы — такие, ответы на которые нужно записать на бумагу, — и потом откладывать ручку, чтобы спросить что-то свое, идущее из самой души, ведь иногда так хочется быть поближе к чему-то столь трогательному и светлому. А она примет — и будет баюкать его своим голосом, светиться изнутри чем-то теплым и обволакивающим, как светлячок, и безмолвно просить унести ее в далекие дали, где сны — сбываются, и где Марко согласится остаться с ней в ловушке-петле. Ведь
Стар Баттерфляй нужна защита.
На, кажется, пятом сеансе она смотрит на него грустнее, чем обычно, и Марко не может не спросить с искренним волнением:
— Что-то случилось? Что тебя тревожит,
Стар?
Она сообщает, что ее мама-королева ищет своей дочери принца, ведь она — уже взрослая, и пора бы остепениться.
Стар молчит, скромно тупит взор. Шепотом спрашивает:
— А ты будешь моим принцем?
Марко не роняет ни слова довольно долго, прекращая постукивать концом карандаша по лакированному столу. В его голове вдруг теряются все мысли, рассыпаются в звездную пыль; губы плотно сжаты и как-то покалывает в груди. Он знает — лучше играть по правилам душевнобольных. Знает, как действовать аккуратно и смягчить недуг Стар, знает, как помочь ей перестать жить иллюзиями.
Марко молчит дольше, чем требуется, и когда ее голубые глаза наполняются слезами, с губ срывается:
— Конечно, Стар. Конечно же
буду.
— Обещаешь?.. — подавшись вперед, радостно переспрашивает она.
— Да, — твердо говорит Марко. — Обещаю.
***
Говорят, правде надо смотреть в лицо. Марко просыпается среди ночи у себя дома и смотрит в потолок: кипельно-белый днем, теперь он окрашен в темно-синие тона ночи. В ночи всегда была правда, разве нет? В этих темных тонах люди предстают такими, какие есть — трогательными, глупыми. И неважно, психиатр ты или псих. Перед темнотой равны все.
Часы в спальне отстукивают тихонько: тик-так, вместе с его сердцем. Идет третья неделя с момента, как Стар появилась в его жизни. Идет четвертый день с момента, как он пообещал ей стать ее принцем.
Марко прикрывает глаза рукой и тихо стонет.
Это ужасно, потому что перед глазами — закрытыми и открытыми, — ее лицо с этими наивными сумасшедшими глазами, в которых он видел кривое отражение чертового реального мира, бьющего так больно, что порой не вздохнуть и не встать. Стар стала его оголенной правдой, собственной ночью, но такой, из которой не хочется выбираться. Будто уснул на том самом маковом поле. И не спасти.
— «
Иногда я хочу свесить ноги с подоконника своей палаты и прыгнуть, посмотреть, что будет. Вдруг я… смогу полететь, знаешь, на моих крыльях? Или съесть больше таблеток, или сделать петлю-ожерелье… особенно, когда думаю о маме… но… потом, медсестра приходит и говорит мне, что пришло время отправиться к тебе на прием, и я чувствую, как мой живот сжимается в теплый-теплый узел, а дышать становится трудно, но улыбаться хочется до боли в щеках… Сразу как-то и таблетки не нужны, и подоконники. Что это за чувство такое, доктор? Это плохо? А ты чувствуешь то же самое, когда узнаешь, что скоро я приду с тобой поговорить?..»
Ее голос стоит звоном в ушах, даже страшно. А рядом — уже по-настоящему — слышно, как посапывает Джеки, его жена, которую он
любит. Любит давно и сильно, конечно. Но думает о Стар. Слишком много, слишком часто, слишком непрофессионально. О том, как доверчиво она рассказывает ему о своей жизни и фантазиях, о своей Стране Оз в голове, как симпатичен румянец на ее щеках и как лучики-морщинки появляются в уголках ее глаз всякий раз, когда она улыбается.
Это ужасно.
— «
И ты ведь будешь моим принцем, правда? А потом станешь королем, о, я уверена, ты будешь прекрасным королем, доктор Диаз…»
Снова она. Привет, слуховые галлюцинации, такие ужасные и прекрасные сразу. Стар — концентрация простоты и взращенного в стенах больницы заразительного безумия, красоты и нежности исколотых иголками рук. Она должна поправиться, обязана; она ведь такая очаровательная… И у Марко так кисло во рту, противно от своих мыслей; он убирает руку и смотрит в потолок: совсем не к месту хочется услышать ее голосок, скучать по ее освещающей весь реальный мир теплой энергии. Смотрит на спину Джеки, снова стонет.
Это ужасно.
Марко — тридцать лет. Он женатый мужчина, добившийся в жизни не много, но столько, сколько когда-то хотел: работы мечты, женщины мечты, даже хреновых кубиков на прессе, заработанных благодаря занятиям карате. Марко тридцать лет, и он не волшебник, который смеет со всей смелостью и уверенностью что-то обещать потерянным детям. Часы продолжают мирно отстукивать его век.
— «
Ты принц, а я принцесса. Все по-настоящему, доктор, и все будет хорошо. Почему ты так смотришь, будто не веришь мне? Я разве не права?»
Марко тридцать лет, и он уже давно не наивный студент. Он не молод, и он стареет с каждым часом. Горько усмехнувшись темноте, он думает, что, чтобы это понять, ему понадобилось всего-то — взять на попечение шестнадцатилетнюю больную девочку, в которую он непростительно, неправильно и непрофессионально влюбился.
***
— Совсем скоро коронация, — однажды на сеансе говорит ему Стар, явно волнуясь и перебирая пальцами ткань больничной рубашки. Марко же так больно смотреть в ее доверчивые глазки, что открыть рот и сказать хоть одно слово кажется пыткой.
Хочет ли он быть ее принцем?
Хочет. Но не может.
— Стар… — ее имя прокатывается на языке осколком стекла. Того и гляди закапает кровь прямо на стол. — Я… Извини, но я больше не могу быть твоим принцем. Так же, как и не могу больше лечить тебя.
Она молчит, хлопает глазами и продолжает смотреть на него, отчаянно хватаясь за обломки своего идеального волшебного мира. Он рушится, как карточный дом; облезает, как старые обои. Оставляет Стар любоваться реальностью: ей шестнадцать лет. Она уже где-то месяц лежит в психбольнице. Она не принцесса. И Марко —
не ее принц.
— Ты обещал.
— Прости. Бывает так, что люди не могут сдержать обещания.
— Ты обещал.
— Пойми, Стар:
так будет лучше.
— Ты обещал.
Потом за ней закрывается дверь. И еще одна, и еще. А Марко остается далеко-далеко за стеной, навсегда потерявший билет в страну Оз, где ему могли бы подарить все: и храбрость, и мозги, и деньги. И сердце.
