(Not) Just Friends

1.       Если закрыть глаза и напрячь воображение, то будет казаться, что на кончиках пальцев застыло тепло, ресницы — мокрые, а спина болит из-за неудобной позы на полу. Покажется, что легким не хватает воздуха, пульсирует под нежной кожей шеи, и пыль оседает крошкой на волосы и тело.       Если закрыть глаза и представить, — что угодно, — то существование в этой унылой оболочке не будет казаться пыткой, а скука на мгновение уйдет. И тогда, возможно, станет чуть проще, не так бессмысленно.       Закрывать глаза и мечтать. Стар любила это дело сколько себя помнит: маленькой, взрослой, живой и мертвой. Наверное, некоторые качества застревают в человеке еще в утробе матери и не утихают даже после смерти. Стар забыла многое: маму, папу, друзей, собственное настоящее имя, но зато она помнит, как приятно было лежать в высокой ярко-зеленой траве и смотреть на небо, которое казалось совсем близким - руку протяни, и коснешься пальцами. И лепестки цветов щекотали кожу, заставляя улыбаться так, что болели уголки губ. Мечтать среди всего этого, как Алиса из мультфильма, и думать, что жизни — нет конца, и что сердце никогда еще не билось так быстро.       Если закрыть глаза и сжаться в клубок, как котенок, тогда мир вокруг не будет казаться настолько пустым и жутким, а все еще останется цветочным полем. Стар никогда не задумывалась об этом, но сейчас, — будучи уже столько лет бестелесным духом, заключенным в плен дома, где мебель покрыта пленкой и слоями пыли — ее не покидает ощущение, что она ужасно жалкая и ненужная. Что мир слишком большой и необъятный, и она теряется в нем, путается в его паутине, из которой не выбраться. Она бы так хотела уйти, но ее держит этот мир, будто приковали цепями к стенам, и даже когда закрываешь глаза и представляешь другую вселенную, где такая же трава и небо действительно можно потрогать, — легче не становится.       Стар моргает и поднимается с пола. Она — дуновение ветра, и ее шаги мягкие, шелестящие, успокаивающие. Она могла бы быть нимфой какого-нибудь леса или мраморным ангелом, коим бы любовались зеваки, но ее участь — жить в маленьком домике среди большого мира да глаза закрывать, мечтая о лете и том, что люди называют «раем».       В доме тихо, светло, спокойно. Так было и будет всегда, и от этого Стар очень устала. Ее призрачная фигура скользит по полу медленно и грациозно, а пальцы задевают укрытую пленкой мебель, ничего, конечно, не чувствуя. Она знает каждую микро-трещинку в стенах и окнах; знает каждую щербинку в полу; знает, где обычно протекает крыша и где особенно холодно по ночам. Она жила в этом доме и умерла в этом доме. Быть может, дом — это и есть такой рай. Или ад. Люди остаются там, где погибли, и никогда уже не смогут уйти, а впоследствии привыкают, думая, что это не такая уж плохая перспектива. Однако Стар считает себя такой же незаметной здесь, как и трещинки на стеклах: их легко замазать или убрать, и совсем ничего не изменится.       В доме тихо, пусто и тоскливо. Застыло. Здесь гуляет только Стар и солнце, в лучах которого танцуют пылинки — вечные спутницы всего старого и ненужного. Дом — тоже призрак; мимо него проходят, не оглядываясь, на него не смотрят, в него не хотят попытаться войти. Даже дворняги отбегают от него, хотя Стар старается подманить их через окно и поиграть с ними. Стар очень любит собак. Собаки же при виде нее только лают и уносятся куда подальше на всех четырех лапах.       Стар останавливается в спальной комнате, садится возле старинных часов и окидывает их усталым взглядом. Ей очень хочется чтобы маятник начал работать вновь, ведь это будет значить, что мир, хоть он и огромен, не стоит на месте. Значит, что Стар не в тюрьме, не в аду или раю, и что она, ха, живет. Ну пожалуйста.       Однако идут дни, недели, месяцы и года, а Стар все еще продолжает сидеть маленькой полупрозрачной фигуркой перед пыльными часами, стрелки которых застыли на трех часах, а маятник безжалостно неподвижен.       Быть привидением — скука смертная. Да-да, забавно звучит, но на деле ничего веселого нет: только и делаешь, что слоняешься по пустому дому, заставляя занавески и пленку на мебели слегка колыхаться; все из рук валится (в прямом смысле), ничего не чувствуешь. А порой так хочется узнать, как пахнет та или иная вещица или даже целая комната, ощутить, как волосы треплет ветер и горят щеки румянцем. Ей совсем не больно, и если пуля пройдет сквозь нее, то Стар максимум удивится. Ей также неведомо чувство голода, жажды, нужды в теплой одежде, и это странно — не испытывать простых чувств, на которые был раньше способен.       Стар все еще сидит возле часов. Ей требуется проронить слезу, но на это она уже не способна. А за окном метет метель, бушует ночь, потом синий туман забивается в укромные уголки, обнимает пустой дом, где Стар — не хозяйка, а что-то даже меньшее, чем элемент декора.       Она — призрак. Бестелесное существо. Ни сердца, ни мозгов, ни крови по венам. И никакой Гудвин этого всего не подарит.       Часы неизменны с каждым годом. Если закрыть глаза и напрячь воображение, то маятник закачается, мир вокруг забурлит энергией, кандалы спадут и она снова будет сидеть среди зеленой колючей травы и будто нарисованных ребенком цветов.       Если закрыть глаза, то можно представить, что Стар — жива, и что ее руки не проходят сквозь вещи, когда она пытается дотронуться до них.       Но если закрыть глаза, то все, на самом деле, пропадет и покроется темнотой. Стар не уверена, что готова принять эту правду так же, как и то, что ее… смерть… никогда не изменится. 2.       Иногда она поет. Право же, ей следовало стать нимфой, сиреной, феей, — они ведь, как и призраки, тоже сказочные существа, только красивые и волшебные. Она поет тихо, как можно мелодично и медленно, чтобы песня заполняла дом, чтобы хоть что-то заполняло дом. Вряд ли кто-то слышит ее голос, разве что стены; Стар запомнила с детства фразу о том, что «даже у них есть уши». Не помнит, кто сказал ей это, но хочет верить, что это была мать.       — Малыш, говорят, всему есть своя причина. Каждый конец предвещает новое начало, и те, кто раньше был влюблен, вновь будут вместе*… — тихо напевает Стар, самыми кончиками бледных пальцев касаясь часов, стен, окон, всего, от чего так устала и что все равно хотела бы потрогать, вдохнуть, попробовать на вкус. Когда она застывает у окна и поет, с тоскливой улыбкой глядя на мир за окном, то знает — надо заплакать. Хочется заплакать. И когда не выходит, она закрывает глаза и представляет, как по ее лицу медленно скользят капельки-дождинки.       — Говорят, всему есть причина. Говорят, что те, кто любил, воссоединятся…       Стар делает шаг в сторону от окна, не открывая глаз.       — Говорят, ты снова будешь моим.       Стар оборачивается — плавно, не так, как хотелось бы ей.       — Я видела, как ты уходил, видела свет, который погас.       Она жмурится и невесомо ступает по полу, и только солнце знает, что она здесь, что она — не просто оболочка, остаток человека, который уже давно сгнил под землей. Она поет, потому что хочет почувствовать себя хоть кем-то более значащим для мира. Кем-то, кто может заставить маятник закачаться, а звездам упасть с небес.       — По моему дому бродит желание, которое уже начинает гнить…       Стар идет, словно слепая, и с каждым ее шагом пролетает день. Еще шаг — еще день. И еще. И еще.       — И на моей коже остался след негодования…       Стар ведет за собой мир.       — Говорят, всему есть своя причина, и что ты снова возродишься для меня…       Жаль, что мир не хочет идти за Стар. 3.       У Стар есть любимое место в доме — пустая серая комната на верхнем этаже. Там особо пыльно хотя бы потому, что и при жильцах она служила комнатой для гостей, либо сборником хлама, но ей нравится, что там всегда светло — и днем, и ночью. Порой ей немного страшно там, потому что кажется, что стены не только слушают, но и говорят. Они зовут Стар, они спрашивают ее о чем-то, и она не знает, ответить им или убежать.       Стар смешно. Призраки не могут сойти с ума, конечно, и поэтому она в основном проводит время там. В доме есть одна единственная вещь, которую Стар может взять в руки — это старый детский кулон, пластмассовая звезда на веревочке. Может, именно из-за него она и придумала себе такой псевдоним.       В один из дней, соизмеримых ее шагам, Стар снова вплывает в комнате наверху и стоит у окна, смотрит на голубое небо и облака, выискивает в них фигурки. Игрушечная вещица сжата между ее пальцев и поднесена к губам, словно крест у молельщика. Облака тем временем складываются в смешную фигуру щенка.       Ее внимание привлекает машина, которая не проезжает, подобно остальным, мимо дома, а тормозит рядом. Стар с любопытством и удивлением обнаруживает, что из автомобиля по одному выходят трое — мужчина, женщина и юноша. У всех — сумки и рюкзаки в руках, и все они смотрят на дом-привидение. Они замечают его.       Стар с легким испугом наблюдает за ними, приблизившись к стене так, чтобы ее трудно было увидеть с улицы в окне. Легко сообразить, что это семья, и что их заинтересованные взгляды, обращенные к дому, а также сумки и оживленный разговор друг с другом прямым образом намекают на то, что отныне Стар не сможет в одиночестве слоняться по дому. И это осознание обрушивается на нее страхом, — слишком сильным для привидения.       Коренастый высокий мужчина, видимо, отец семейства, отвлекся от разговора с женщиной и обратился к юноше, прислонившемуся к машине и оглядывающему дом. После слов отца парень вздохнул, закатил глаза и полез в машину, откуда вскоре вышел с рюкзаком на плечах и кучей кактусов в горшках — на руках. Стар засмеялась, прикрыв рот рукой, когда увидела выражение лица юноши. Подумала, что не смеялась уже очень давно.       Мужчина подозвал сына к себе и приобнял за плечи, а мать забрала несколько кактусов себе на руки, предварительно закинув сумку на плечо. Они стояли перед домом и смотрели на него, переговариваясь время от времени, а Стар не могла заставить себя сдвинуться с места и отвести взгляд. Это — пугало. Это — ошеломляло. Это заставило ее вдруг всколыхнуться и представить, что ее щеки покраснели, сердце громко забилось… А ведь она даже не закрывала глаза.       Мужчина и женщина отходят от юноши, идут к машине, а тот, в свою очередь, все еще осматривает дом. Стар изучает его: волосы темные, чуть взъерошенные, ярко-красное худи, густые брови нахмурены, и она невольно задается вопросом, что же его волнует.       Потом он поднимает глаза выше, прямиком к окну второго этажа, где находится Стар.       Она на секунду позже понимает, что шок на его лице означает только одно — он ее заметил. 4.       Ей больше не нужно делать шаги, чтобы мир начинал сдвигаться с мертвой точки, а за окном картинка сменялась на дождь, снег, на жаркое лето. С тех пор как небольшая, но такая дружная семья Диаз поселилась в доме, окружающая обстановка словно сделала глубокий вдох и забилась, загорелась, засияла. Ожила, и это не было фантазией и выдумкой девочки-привидения, потому что однажды ночью она решилась выбежать из пустой комнаты, ставшей ее укрытием, и замерла в спальне, где мирно спала чета Диаз, перед старым другом — часами, чей маятник сдвинулся с места и, казалось, бился, как самое большое и теплое сердце.       Ее пугало это внезапное соседство, но не возмущало. У нее ведь нет прав на этот дом, она прилагается к нему также, как окна и двери, пусть и новые жильцы этого не знают. Пленки на мебели, как и самой мебели, больше не было — она заменилась новой, более современной и менее изящной. Обои тоже вскоре сменили, полы застелили коврами, а окна скрыли мягкими занавесками, за которыми было очень удобно прятаться, дабы понаблюдать за миром, как то любила делать Стар. И она продолжала, скользила по комнатам ветром, смахивала пыль с заставленных книгами и смешными чучелами полок, пытаясь словить эту энергию жизни, которая наполнила стены. Трудно сказать, сколько они уже пробыли в доме: призраки не чувствуют времени и год для них — секунда, поэтому Стар все еще пугалась, когда с непривычки заставала в ванной комнате кого-то из семьи Диаз (к счастью, всегда во что-то одетого). Вряд ли слишком долго, но даже этого короткого промежутка времени хватило, чтобы дом избавился от поглощающей тоски и тишины.       Стар часто улыбалась. Это было не трудно: улыбка всякий раз появлялась на лице, когда она пряталась за стеной и наблюдала, как утром на кухне суетится мать семейства, Энджи, готовя мужу и сыну завтрак. У нее всегда что-то подгорало — корочка на тостах, омлет, фартук, — но ни муж, Рафаэль, ни сын, Марко, не обращали внимание, покорно съедая стряпню хозяйки и убегая на работу и в школу. Энджи нравились всякие забавные мелочи в декоре, вроде чучела совы или кучи кактусов разных размеров на подоконниках и на полу в гостиной, и Стар была благодарна ей за то, что хотя бы дом начал жить, а прохожие и соседи обращать на него внимание. Энджи была морем, которое могло бушевать, а могло быть спокойной теплой гладью, и она любила своего мужа и сына так, что, наверное, Стар уже никогда не вспомнит нечто подобное из своей жизни, ставшей сплошным черным провалом. Ей только хотелось, чтобы Рафаэль и Марко отплачивали Энджи той же любовью — к счастью, насчет этого не надо было волноваться.       У них есть воспоминания, есть мечты и надежды, есть цели, к которым они идут. У них есть смех, который с каждым шагом пугает Стар все меньше, и есть возможность покидать этот дом, прикасаться к вещам, дышать и пить воду. Может, совсем немного, может, совсем не осознанно, но когда Стар смотрела на них из укромных уголков и ночью, блуждая сквозняком по комнатам, то понимала. Она им завидует. И именно их, в то же время, ей так сильно не хватало.       Если закрыть глаза, то пропадут и кактусы, и красные занавески, и новые шкафы с диванами. Если закрыть глаза, все это исчезнет, и Стар снова будет сидеть одна с закрытыми глазами и песней на губах, в которой говорится, что все имеет свою причину, и что однажды те, кто любил, обязательно будут вместе. А дом продолжит гнить, хороня ее с собой — чтоб, знаете, чтоб уж наверняка.       Иногда она поет, и держит в руках верный кулон-звезду. Это похоже на мольбу перед сном — и в окне, высоко-высоко, полная луна светит на ее полупрозрачную фигуру. За стеной комнаты-убежища, где все еще лежат нераспечатанные коробки с вещами Диазов, спит Марко, и Стар вслушивается в шорохи за стеной. Глаза закрывать почему-то страшно. 5.       Узнавать своих внезапных соседей все интереснее и интереснее. Стар сопровождает их во время завтрака, обеда и ужина, или когда Рафаэль и Энджи смотрят телевизор, а Марко делает уроки в комнате. Ей нравится обитать рядом с этими людьми и думать, что она тоже с ними, что она часть их жизни. Жаль, что они не могут видеть ее.       Она наблюдает за Рафаэлем, за Энджи, за маленьким щенком, которого хозяин дома однажды принес домой и который тут же заметил Стар и побежал на нее, — к счастью, она успела скрыться с глаз Диазов.       Она наблюдает за Марко. Много. Чаще, чем за остальными, внимательнее, чем за остальными. Наверное, это плохо и невоспитанно, похоже на помешательство, но Стар ничего не может поделать с собой и продолжает смотреть за ним, словно ангел-хранитель: как он делает уроки, как подпевает песне из зубной щетки по утрам, как разговаривает по телефону с набитым начос ртом. Узнает по детали о нем каждый раз и радуется, зная, что видит его таким, каким вряд ли его видят другие. Настоящим. Потому что люди всегда ведут себя так, как есть, находясь в четырех стенах вдали от чужих глаз.       Он робкий, забавный и неиспорченный парень. Он занимается карате, неплохо учится, умеет готовить и скучает по друзьям, оставшимся в родном городе. Он любит своих родителей, «Побег из Шоушенка», толстовки и хорошие розыгрыши; не любит спать при свете, мокрые носки, какого-то «Джереми „Гребанного-Мудака“ Бирнбаума» и когда родители обращаются с ним, как с маленьким ребенком. А еще он может увидеть ее, и поэтому Стар приходится быть вдвойне осторожней, пусть желание показаться ему на глаза становится все четче, сильнее, проходится шепотом по стенам, потому что однажды, — так вот случается, — закрывать глаза и представлять, что она может выйти вместе с Марко на улицу и как ни в чем не бывало схватить за руку, засмеяться в унисон, просто…       Невыносимо. 6.       — Марко-о-о! Мы уходим, не забудь закрыть дверь и погулять с малышо-о-ом!       Стар прижимает ладошку ко рту, выглядывая из-за занавески. Марко так забавно морщится и раздражается, что воспринимать его всерьез трудно. Когда он выходит из комнаты, Стар следует за ним, слушая, как тявкает щенок внизу, провожая чету Диаз, и, естественно, несется в ее сторону, едва ее фигура застывает на верхней ступеньке лестницы. Марко старается его унять и остановить, а Стар торопливо прячется за стену, все еще улыбаясь.       Но от игр в прятки всем свойственно уставать.       — Эй, ну все, хватит… — доносится до нее сквозь собачий лай голос Марко, и Стар думает, что он, верно, пытается успокоить щенка.       — Хватит, хорошо? Это начинает надоедать.       Она невольно прыскает в кулак.       — Покажись мне на глаза.       Улыбка тут же сходит с ее лица, а рука медленно опускается. Если бы она была сейчас живой, из плоти и крови, то в миг бы ощутила, как ей стыдно, страшно, как у нее колотится в груди и пересохло в горле. Она чувствует себя застигнутой на преступлении, пойманной с поличным. А еще — ужасно растерянной.       — Серьезно, я тебя уже давно увидел. Просто прекрати бояться и покажись.       По голосу понятно — Марко и сам беспокоится. Стар же лихорадочно соображает, что делать.       — Я не боюсь… — нерешительно говорит она так, чтобы ее услышали. — А вот если выйду, то уже ты испугаешься.       — Уверен, что все не настолько жутко, как показывают в кино, — выдержав паузу, говорит Марко. — В противном случае я попрошу родителей отвести меня к психологу, который убедит, что все это был сон.       Стар улыбается. Если закрыть глаза, то все, действительно, не так страшно и ошеломительно. И она жмурится, делая плавный шаг в сторону, — в живой, не стоящий на месте мир. 7.       — Так как, говоришь, тебя зовут?..       — Стар, — она с улыбкой протягивает руку к бегающему вокруг нее щенку и тут же одергивает ее, понимая, что погладить животное не сможет.       — Прямо так и зовут? Необычное имя.       — Ну, это… Не совсем имя. Я предпочитаю звать себя так уже давно. Я не помню свое настоящее имя.       Они находятся в его комнате, друг напротив друга. Марко не сводит с нее глаз, и по его лицу нельзя понять, что он чувствует; впрочем, один только факт, что он сейчас разговаривает с привидением, равнодушным совсем не оставит. Стар же начинает понимать, как же это неуютно, когда ты всем своим естеством ощущаешь взгляд, направленный на тебя, и стыдливо опускает голову, стараясь переключить внимание на счастливо лающую собаку, которая бежит — но уже не от Стар. Сегодня, похоже, день открытий. Все шаблоны рушатся с треском.       — Я думал, ты… В смысле, вы… более прозрачные, — бормочет Марко, откровенно пялясь на нее.       — А я думала, что вы более пугливы.       — Ну, эм… Считай, что я очень крутой и смелый парень, которого ничто не берет, — Марко нервно смеется и кашляет, выдавая свое, мягко говоря, удивление всему происходящему. Щенок прыгает на постель и наконец затихает, не сводя больших глаз-бусинок со Стар.       — Я видела, как ты испугался той совы на часах в гостиной, — замечает Стар, сдерживая улыбку. — Ты взвизгнул, как девочка. Значит, ты притворялся?       Марко густо краснеет и хмурится, заставив Стар робко улыбнуться.       — Выходит, ты всегда и везде следишь за нами? — недовольно спрашивает он, исподлобья смотря на Стар. — И когда спим, и когда едим, и когда моемся?       — Не всегда, — говорит Стар, отводя взгляд. — Я… уважаю ваше личное пространство.       — Как мило. Воспитанное привидение.       — Просто я забочусь о своем чувстве прекрасного, — хмыкает Стар, скрестив руки на груди. — Не хотелось бы увидеть то, что заставит меня от вас шарахаться.       Они смотрят друг на друга и, помолчав, вдруг смеются. Наверное, это похоже на вырезку из какого-то фильма, на сказку, но Стар простительно. Ведь она вышла прямиком из страшилок и так давно хотела, чтобы хоть немного — совсем капельку, — у нее болело где-то в животе от хохота.       — Да уж, — отсмеявшись, начинает Марко, а Стар любуется его веселой улыбкой и темными глазами. — Это самое странное знакомство в моей жизни.       — В моей тоже, — говорит Стар, а потом, спохватившись, поправляется:       — То есть, я имела в виду… Эм, в моей…       — Я всегда предпочитал думать, что «умереть» означает вообще перестать существовать. От человека ни остается ничего, кроме могильного камня и воспоминаний у родственников и друзей, и его никогда и никто не сможет увидеть, — перебивает Марко, видя, как она смущена невольно задетой темой. — Но ты все еще здесь, и я говорю с тобой, вижу тебя. Ты существуешь, и ты рядом, поэтому, что бы там ни было, в моем понимании ты… Ну, живешь.       Стар смотрит на него, не в силах сказать ни слова, а стены вокруг внимательно слушают его слова и, как только тишина провисает над ними, насмешливо шепчут Стар: «ты пропала, маленькая девочка». 8.       — Слушай, я надеюсь, ты не собираешься, типа, мстить моей семье и выжить нас из этого дома? Родители вбухали в него кучу денег, а я уже успел стать любимчиком учительницы английского, — беспечно говорит Марко, не отрываясь от записывания конспекта. Стар же лежит на полу по старой привычке, и кулон маятником качается перед ее глазами.       — Зачем мне это?       — Ну, духи бывают недовольны, когда нарушают их покой. Может, мы выглядим для тебя наглыми захватчиками, покусившимися на твою территорию!       — Тебе пора прекратить смотреть фильмы. Я тут со скуки с ума сходила, пока вы не появились. Знаешь, как скверно быть запертым в четырех стенах немыслимое количество времени? И ведь никакой техники у меня не было.       — Да уж, — усмехается Марко и замолкает. Стар глядит на него и думает, что, наверное, у него очень теплые руки. Ей, на самом деле, здорово не хватает тепла.       — Слушай… — медленно протягивает Марко, не смотря на нее. Стар приподнимается и крепче держит пластмассовый кулон. — Извини, конечно, за такой вопрос, но… Как давно ты?..       — Мертва? — твердо заканчивает Стар.       — Прости, — Марко морщится и качает головой. — Не отвечай, если не хочешь.       — Нет-нет, все нормально, — улыбается она. — Я, на самом деле, совсем не помню. Что для тебя час, для меня меньше секунды. А все, что происходило до моей… смерти… выглядит черной бездной, и кажется, будто я всегда была… Вот такой.       Марко облизывает губы и поднимает голову, глядя на ее лицо. Стар не может сдержать улыбку при виде него.       — Давай, спрашивай.       — Ты помнишь, как умерла?       — Неа. Просто однажды оказалась здесь, в одиночестве.       — И никто сюда не приходил? Я имею в виду, еще жильцы были?       Стар отрицательно качает головой. Марко смущенно чешет затылок.       — Мда… Это все довольно грустно.       — Не так чтобы. Мне, конечно, хотелось узнать, кем я была и кто мои родители, но я не могу покинуть дом.       — Не можешь? — удивляется Марко и откладывает тетрадь и ручку на стол, полностью вовлеченный в разговор. — Почему?       — Не знаю! Я пыталась выбежать отсюда много раз, но как только переступаю порог, меня будто затягивает обратно и дальше ступить просто не получается!       — Ты хочешь уйти в… иной мир?       — Рай и ад? — Стар невесело усмехается и оборачивается, глядя в окно. Первые звезды загораются на небе. — Смотря что подразумевают под собой эти слова. Может, там еще тоскливее и хуже, чем здесь? И… — она закусывает губу и испуганно смотрит на Марко, — вдруг я была настолько плохим человеком, что не заслужила попасть ни в одно из этих мест, а быть веками в заточении этого дома?       Марко сминает губы в полоску и хмурится, а затем внимательно оглядывает ее. От этого взгляда Стар прошибает настолько живыми и четкими эмоциями, что становится страшнее, чем когда-либо. Они длятся всего мгновение, но их более чем достаточно, чтобы потерялся дар речи и мир начал сужаться.       — Ты не похожа на плохую, — качает головой Марко и ободряюще улыбается. — Просто, быть может, этот дом слишком тесно связан с твоей прошлой жизнью? Может, ты здорово любила его и стала кем-то вроде хранителя?       Стар, все еще растерянная из-за неожиданных эмоций, только бормочет:       — В самом деле, прекращай смотреть фильмы. А то еще начнешь кидаться в меня солью и водой.       Марко на это только смеется.       — Извини. Больше никаких странных вопросов.       В комнате воцаряется тишина, и Стар думает с улыбкой, что молчание в доме никогда не казалось ей таким сладким и приятным.       — Знаешь… Мне всегда казалось, что, когда глаза закрываются и все погружается во мрак, то после того, как откроешь их, мир начнет казаться совсем молодым, будто только что нарисованным… Звучит жутко странно, да?       Марко оборачивается к ней и, подумав, добродушно отвечает:       — Таким, как мы с тобой, простительны странности. 9.       Спустя еще две недели, полных разных несуразных ситуаций вроде «прекрати так внезапно выплывать из стены, Стар!» и «нет, мам, со мной все в порядке, я не разговариваю сам с собой» они сидят в его комнате и вполне по-дружески болтают, будто так и надо. Будто Стар и впрямь живая девушка, которая просто живет с ним в одном доме, и все ее видят, все знают, что она здесь. Ей кажется, что с Диазами так всегда — они входят в твою жизнь так, будто только их и не хватало, и время с ними течет быстрее обычного, будь ты хоть призраком, хоть человеком. А самое главное — тебе с ними комфортно.       Возможно, это слишком странно и неправильно, возможно, глупо на что-то надеяться, но Стар не будет обманывать себя. У нее впервые такое необычное состояние: ходить трудно, смотреть на него дольше, чем обычно, трудно, и вот-вот грудь сдавит от нехватки воздуха, живот скрутит узлом, щеки покраснеют. Так бывает, когда сидишь слишком близко к человеку, ставшему центром мира. По телевизору и в журналах миссис Диаз говорилось, как это называется, и поэтому Стар, украдкой бросающая взгляды на тараторящего Марко, а позже ночью сидящая у его постели и наблюдающая за тем, как он спит, ставит себя перед фактом: она влюбилась. Влюбилась в мальчишку, который первый увидел ее и заставил не закрывая глаз верить в то, что она жива.       — Ты мухлевала! — возмущенно восклицает Марко, глядя на карты перед собой и глотая чипсы. Стар хлопает в ладоши и гордо задирает подбородок, отвечая:       — А вот и ничего подобного! Честная победа честного привидения! Просто кто-то не умеет играть в карты.       — Чтоб ты знала, меня никто не мог переиграть, — недовольно буркает Марко и отворачивается, хрустя чипсами. Стар смеется и подплывает к нему поближе. Как бы ей хотелось шутливо взъерошить ему волосы, или коснуться плеча, или дотронуться до мягких щек, или…       — Марко, ну ладно тебе. Подумаешь, тебя обыграла девчонка, у которой даже мозга нет, это не повод так грустить!       — Очень самокритично, Стар, — фыркает он, взглянув на нее.       — Но ведь правда, здесь — она указывает на свою голову, — пусто. В смысле, ты сам как-то сказал, что сквозь меня видно почти всю комнату.       — Так, и что же ты хочешь? — переводит тему Марко, резко развернувшись к ней и заставив ее смущенно отшатнуться на место. — Мы ведь на желание играли.       — Пройдись в наполненных водой ботинках по дому! — радостно говорит Стар, широко улыбнувшись, и откровенно смеется над Марко, увидев его полный ужаса взгляд.       — Категорически отказываюсь! Тем более, в прошлый раз ты приказала мне принять душ одетым, и я сказал, что больше ничего с водой проделывать не буду! Это был настоящий ад.       — Ла-а-адно, — протягивает Стар. — Тогда… Хм, переночуй на крыше!       — Стар, на улице пятнадцать градусов мороза. Ты же не думаешь, что я всегда хожу в теплой толстовке?       — Ой… Извини, я же совсем не чувствую перепадов температуры… Тогда…       Она замирает, вспоминая свое самое главное, самое заветное желание. Вряд ли из него что-то выйдет, но… Но, быть может… С кулоном же получается…       — Стар? — нарушает неловкую тишину Марко и подается вперед. — Все хорошо?       — Да… То есть, не совсем… — она делает глубокий вдох и смотрит на него, а потом тихо говорит:       — Я… Я хочу… Марко, можешь, пожалуйста, обнять меня?..       Он вздергивает брови и хлопает глазами, смятенный ее просьбой. Да, казалось бы, простая просьба — но как же Стар было страшно. Неуютно. И грустно. Вот он сейчас, превозмогая неловкость и страхи, обнимет ее и наверняка она ничего не почувствует: у Марко в руках останется пустота, воздух, — все то, чем является Стар.       И как бы он не показывал ей, что она настоящая, что она существует и является для него большим, чем пустой бесплотной фигурой, как бы Стар не жмурилась и не представляла, что ее сердце бьется, правда не оставляет их и имеет свойство бить очень больно. Даже если боли ты больше не испытываешь.       Однако Марко пододвигается к ней раньше, чем она успевает по привычке зажмуриться и напрячь воображение, на которое сейчас надеется больше, чем когда-либо еще. Кулон из рук не выпускает.       Марко подается вперед, заключая в объятия Стар. И она широко распахивает свои глаза — потому что чувствует, что его руки находятся у нее за спиной, а теплое человеческое тело прижимается к ее. И сердце Марко бьется громко и часто-часто. За них двоих.       Стар чувствует себя так, как думала, что уже не способна. И почему-то для этого ей больше не нужно представлять, что вокруг душистые цветы, трава щекочет ноги и кровь приливает к щекам.