(Not) Just Friends

1.       Самым ранним воспоминанием Марко о матери был отблеск оранжевого огонька свечи на фамильном перстне. Ее руки, такие аристократично бледные, шершавые, измотанные в работе, украшал этот наливной, словно яблоко, камень, и когда за окном сгущалась тьма и они с матерью сидели возле печи, Марко не мог оторвать глаз от перстня: он смотрелся так странно среди бедного убранства их домика и на трудолюбивых руках мамы, так прекрасно и чудно: древний, округлый, похожий на большую каплю крови, упавшую на серебро. Он источал какую-то странную силу, сочетающую в себе и любовь, и ужас. Смертельная красота.       И маленький Марко с придыханием смотрел на это, стараясь навсегда закрепить в голове каждую деталь подобных вечеров: тепло мамы, ее красивые руки и украшение, похожее на жуткий красный глаз, на капельку, которая обязательно появится, если разбить коленку.       Последним же воспоминанием о матери было ее тело, безжизненно лежащее на серых драных простынях с красными каплями в уголках губ и одной большой, словно оставленной в насмешку — на пальце. Единственный на всю деревушку лекарь сделал все, что смог, но сердце женщины не выдержало.       Отец же сухо сказал Марко, что час ее настал. Что такова была воля Божия, и им остается только помолиться за душу несчастной Анжелины, хранить воспоминания о ее чуткости, улыбке и любви, и жить дальше.       Десятилетний Марко понимал, что отец прав, даже когда слезы жгли щеки, когда деревянный гроб опускали в глубокую рыхлую яму. Понимал, крепко сжимая руки, все еще хранящие тепло Анжелины; понимал, удерживая в сознании теплые вечера с отблесками оранжевого на красном. Такова воля Божия.       Вот только… согласен ли он с Его волей? 2.       Оранжевый огонек свечи с каждым годом разгорается в открытое пламя, — очищающее, как говорит отец. Однажды оно унесет с собой всех, не оставит ни пепла, и Марко чертовски боится, когда наступит этот день. Он так не хочет потерять в огне все то скромное богатство, что у него есть: старый деревянный домик с маленьким огородом, скрытым частоколом, самодельный лук, отца и, конечно, перстень, бережно хранящийся в сундуке с остальными вещами покойной Анжелины. Так не хочет потерять в огне все то, что он любит.       В деревушке стало неспокойно. Скот погибает от неизвестной хвори, растения уничтожают вредители, люди заболевают все чаще и все больше свирепеют, не находя утешение даже в стенах церкви. Голод сводит животы острой болью и из леса то и дело доносятся страшные звуки рыщущих в ночи хищников, а в королевстве обстановка накаляется из-за горе-правителя. Хочется крепко зажмуриться и проснуться в каком-нибудь другом, более светлом и чистом мире. И чтобы пока спишь, кто-то ласково гладил по голове и шептал на ухо колыбельные.       Говорят, болезни и горе насылает Дьявол.       Говорят, он прислал в мир людей своих прислужников: бесов и ведьм, и это их глаза свирепо блестят в безлунной ночи среди лесных деревьев.       Говорят, что бесы вселяются в крестьян, сводя их с ума, а ведьмы прячутся под личиной обольстительных красавиц. Они плачут ядом и кровью и являются главным злом и бедой. Новой эпидемией чумы, захлестнувшей каждый уголок королевства.       Говорят, их не исправить и не излечить ничем, кроме как молитвой и священным костром.       Марко не раз видел, как отец в компании других инквизиторов тащит за собой женщин: красивых и не очень, совсем юных и старых, спокойных и бьющихся в истерике. Их было много: в месяц по две-три находились, и каждый раз, когда Марко видел их, он понимал даже своим детским неокрепшим умом — обратно они не вернутся.       Крики и едкий запах гари, разносившиеся по деревне, это подтверждали.       Марко может поверить в то, что загадочные болезни и плохую погоду насылают прислужницы Дьявола, но когда с каждым годом его ум крепнет, а лицезреть искренне плачущих девушек в крепкой хватке отца становится просто невыносимо, мысль, впитанная в него с раннего детства отцом: такова воля Божия, меркнет, бледнеет, словно глаза постепенно слепнут. Словно в Марко самого вселились бесы.       Как велика милость Его, так велико и обличение Его. Он судит человека по делам его.       А человек становится все злее, кровожаднее и безумнее, виня кого и что угодно в своих бедах, — Бога, Сатану, ведьм, — но только не себя. 3.       Среди кишащей невидимой невооруженным глазом жизнью, среди шуршащей под ногами и над головой листвы и свежего лесного духа, который Марко вдыхает полной грудью — спокойно. Все кажется ненастоящим, далеким, и уже не так страшишься таинственных блестящих глаз среди крон и тяжелых ветвей. Покой и музыка живой природы — важнее.       Марко, теперь уже взрослый восемнадцатилетний юноша, пригибается, наполовину скрываясь в зелени пышного куста. Натягивает тетиву, крепче держит стрелу, прищуривается; гладкошерстный маленький олененок неподалеку, сунувший свой мокрый носик туда куда не следовало, отлично поможет утолить голод сегодня вечером. Марко не жестокий, нет, — но и ему тоже жить хочется.       — Давай же, — шепчет он себе, стараясь изо всех сил не шуметь и точно прицелиться в длинную оленью шею. Пенька впивается в и без того огрубевшие пальцы, а тело замирает, дыхание останавливается.       Но, к сожалению, выпущенная стрела врезается в дерево, а не в шею оленя, который тотчас стремительно убегает. Марко ругается и спешит за ним, стараясь не терять след в виде примятой травы. Олени очень редко появляются в этой части леса, и Марко не хотелось бы упустить добычу. Шкуру и мясо молодого оленя неплохо будет продать подороже, оставив, конечно, кусок и себе, коего хватит надолго.       Когда вдалеке он замечает темную фигурку олененка, то не смеет более отвлекаться ни на что: все его чувства обострились, глаза прищурились, руки приготовили лук и стрелу. Марко даже не смотрит себе под ноги, полностью отвлеченный охотой и маячащим неподалеку, навострившим уши олененком. Из-за этого он не замечает под ногами корягу и, запнувшись об нее, чуть не падает, — как раз через секунду после того, как отпускает тетиву.       Стрела свистит в воздухе, разрубая тишину и уютное спокойствие леса. Олененок не успевает скрыться и с протяжным жалобным звуком падает на землю, поверженный вонзившийся в бедро стрелой. Марко же в это время прислоняется к ближнему дереву и шипит от боли; щиколотка глубоко оцарапана острой веткой, торчащей из коряги, и кровь промочила штанину. Боль жжет ногу и то накатывает, то отступает. Что же, так ему и надо за свою невнимательность.       Марко делает глубокий вдох и утирает рукой лоб. Олененок тем временем пытается убежать, до смерти напуганный и явно испытывающий боль посильнее, но не может — слишком маленький. Ему остается только беспомощно трепыхаться в яркой зелени, оставляя глубокие борозды в земле копытцами и слушать, как беспокойно зачирикали птицы и как не спеша Марко ковыляет в его сторону, превозмогая боль в ноге. Нужно как можно скорее прикончить оленя и обработать рану, а то, упаси Боже, в кровь попадет зараза, и Марко на собственной шкуре испытает мучения бедолаг, которые отправились на небеса по подобной нелепой случайности.       Вдруг, буквально из ниоткуда, на маленькую полянку выплывает низкий светлый силуэт, и Марко инстинктивно застывает на одном месте, а потом, спохватившись, ныряет за соседнее дерево, не выпуская лук ни на секунду. Подбитый олененок беспомощно и испуганно трепыхается на траве со стрелой в бедре, и Марко борется с жалостью к нему, первым делом решая следить за незнакомцем, оказавшимся в этот ясный день в лесу.       Возможно, это еще один охотник, нагло решивший забрать чужую добычу; возможно, это зверь, прибежавший на запах крови, и Марко нужно немедленно уходить; возможно, это просто ветер и солнце играют со зрением Марко злую шутку. Но когда таинственный призрачный силуэт обретает вполне четкие и ясные очертания, Марко широко распахивает глаза и от неожиданности едва ли не роняет лук. Даже сильная боль в ноге притупляется.       На поляну, одетая в графитового цвета потрепанную накидку да в обычное крестьянское платье, выходит девушка.       Марко боится даже глазом моргнуть. Боится, да, и страх ползет под его кожей как тысячи крошечных червячков, будто он умер, похоронен давно, и черви вгрызаются в его плоть, пробираются сквозь кожу и кости к остаткам сердца. Казалось бы: что такого страшного в низенькой худенькой девушке, даже если ее появление в лесу столь необычно? Однако Марко не может проигнорировать свой страх, который в него посеяли с раннего детства и который сильнее грешных размышлений о Боге и о том, как Он слишком часто бывает слеп и несправедлив.       Она не идет, нет, она выплывает на полянку: несмело, торопливо, но до зависти грациозно. Так танцуют семена одуванчиков в воздухе, так опадают медленно и околдовывающе снежинки наземь. Марко может видеть, как ее накидка и платье колышутся на ветру; может видеть, как ее длинные волосы — жидкое золото — струятся по плечам. Ее тонкая фигура направляется к олененку, опасливо озираясь по сторонам, и Марко очень вовремя (с ужасно быстро бьющимся сердцем) успевает скрыться за толстым деревом.       Незнакомка, вышедшая невесть откуда и невесть зачем, двигающаяся словно плывущий по водной глади лебедь и краше любого из ангелов, коих можно увидеть в деревенской церквушке на росписях, более чем подходит под описание тех самых прислужниц Дьявола. Ведьм.       — Тихо, маленький, тихо… — слышит Марко приглушенный нежный голос. — Ты же знал, что здесь гулять опасно... Ну все, все, не бойся, сейчас я тебя осмотрю…       Марко настороженно прислушивается и медленно выглядывает из-за дерева. Девушка присела возле раненного олененка, одной рукой поглаживая его по голове, а второй слегка касаясь стрелы в бедре животного. Рука Марко тянется к ножу, прикрепленному сзади к поясу. Он ждет, что сейчас на поляне средь бела дня произойдет нечто ужасное: может, красавица тотчас обратится в злобное кровожадное чудовище; может, она добьет олененка; может, одним касанием руки она превратит все, что ее окружает, в пыль. Однако ничего страшного и паранормального не происходит: Марко удивленно наблюдает за тем, как олененок успокаивается, как девушка ласково проводит по его голове рукой и как вытаскивает из-за пазухи небольшой мешочек, внутри которого оказывается серая, аккуратно сложенная ткань и коричневый пузырек с неизвестной жидкостью.       — Так, сейчас я вытащу стрелу, хорошо? — обращается девушка к олененку как к разумному, что еще больше удивляет Марко. Нет, она точно не из этого мира, осталось только убедиться, из какого именно. — Только не шуми! Тот, кто это сделал, — она касается стрелы, — может быть рядом, и нам следует быть аккуратными.       Марко на это лишь хмыкает и продолжает наблюдать за ней. Вот она открывает пузырек, легонько взбалтывает его; берет сложенную ткань, капает несколько капель на нее и прикладывает к месту ранения, второй рукой хватаясь за стрелу. Удивительно, что олененок нисколько не сопротивлялся ее действиям, даже, кажется, еще больше успокаивался.       — Потерпи, маленький, — ласково бормочет девушка, хватая стрелу и плотнее прижимая ткань к ране. Рывок, дерганье олененка, успокаивающий невнятный шепот — и стрела валяется на земле, откинутая девушкой так, словно та выпачкана в грязи. Далее незнакомка извлекает из мешочка какие-то травы, подкладывая их под ткань к ране.       Марко достает стрелу. Натягивает тетиву и как можно тише показывается из-за дерева, борясь с болью в ноге и опасениями. Хватит, — увиденного ему более чем достаточно для того, чтобы разобраться с ней. За голову ведьмы дадут гораздо больше, нежели за невинное убитое животное.       Олененок испуганно вздрагивает и поворачивает голову в сторону Марко — слышит его, конечно, даже если тот старается ступать мягче. Олень начинает испуганно дергаться, издавая звуки, и пытается подняться, а девушка непонимающе всплескивает руками и сыплет вопросами, пока, наконец, не оборачивается, встретившись взглядом с Марко.       Сказать, что она красива — преуменьшить правду. Сказать, что таких девушек в деревне никогда не было и не будет — ничего не сказать. И Марко пытается держать себя в руках, не смотреть в большие голубые глаза, на светлые ресницы, румяные щеки и тонкие, чуть приоткрытые губы; пытается помнить настояния отца и заговорщицкий шепот, прокатывающийся от языка к языку каждого напуганного горожанина, но девушка, испуганно взирающая на него, слишком, нереально прекрасна.       А значит лук опускать ни в коем случае нельзя.       — Одно лишнее движение, и я выпускаю стрелу, — как можно тверже говорит Марко.       Она молчит, облизывает губы, не сводит с него глаз. На ее взмокший лоб упали золотистые пряди, когда она дернула головой вправо, возможно, на секунду подумав о том, чтобы сорваться с места и сбежать. Марко ожидает, что вот-вот она обернется каким-нибудь лесным животным и набросится на него, либо нашлет агонию. Но этого не происходит, и вместо злости и ненависти Марко видит на ее красивом веснушчатом лице только искренний, почти детский страх, будто ее поймали за шалостью вроде воровства чужих яблок или порчи соседского частокола. Эта реакция заставляет его усомниться в своем решении. Ненадолго, конечно.       — Что вы здесь делаете? — спрашивает Марко, останавливаясь в двух метрах от нее и целясь ей в грудь. — Всем известно, что молодым женщинам и детям нашей деревни запрещено появляться в лесу.       Девушка молчит, нервно сглатывает и комкает в пальцах влажную ткань. Олененок испуганно прижал ушки и приблизился к ней поближе.       — А я, — несмело решается она, — я не из вашей деревни…       — Тогда откуда?       Девушка смотрит на лук также, как заяц смотрит на загнавшего его в угол волка. Может, ее чувства действительно искренни, но отец столько раз говорил Марко об обманутых ведьмами людях, которых околдовали такие же прекрасные лица и умилительный «искренний» испуг, что верить незнакомке из леса удается с огромным трудом.       — Отвечайте, — настойчиво говорит Марко, — что вы делаете одна в лесу и откуда прибыли?       Она шмыгает носом и внезапно воинственно взмахивает волосами, отчего капюшон, накинутый на голову, падает назад, открывая вид на растрепанную светлую макушку. Чуть более испуганно, чем хотела, она говорит:       — Я просто прогуливалась, и не более! И мой дом… Я… Я не собираюсь рассказывать всяким незнакомцам, где живу, тем более вооруженным!       — В таком случае мне придется отвести вас к властям. Думаю, с ними вы согласитесь разговаривать.       Воинственность девушки после этих слов тут же сменилась на страх, троекратно усилившийся и даже заставивший ее податься вперед к Марко, от чего тот инстинктивно отступил на шаг, нацелив острый конец стрелы прямиком на нежную белую шею. Руки предательски дрожат: Марко никогда еще не держал "на мушке" живое, разумное существо, никогда не хотел убивать человека. Но... это-то ведьма. Разве ее должно быть жалко?       — Прошу вас, не надо! Пожалуйста, мне… Мне нельзя покидать лес, я не должна показываться людям!..       — Ведьма, — выплевывает Марко, готовя себя выпустить стрелу. Тут и суда не надо, проще просто покончить с этой болезнью, с катализатором новой безумной чумы, отнявшей у него мать.       — Прошу вас! — маленькие ладошки цепляются за накидку, губы искривлены. Говорят, в минуты отчаяния ведьмы способны буквально на все: сломать человека пополам одним словом, призвать голодных хищников разорвать обидчика на кусочки, испариться в мгновение ока, оставив после себя черный горячий след. Но девушка напротив — столь необычайно прекрасная, что с ней не сравнился бы даже перстень Анжелины и она сама, — лишь цепляется худыми ручками за одежку и в ее голубых глазах читается неподдельная мольба. Она не шепчет тайный заговор, не плюется проклятиями. Она боится, как любой обычный человек.       — Умоляю, позвольте уйти, — говорит девушка, в ужасе глядя то на стрелу, то на хмурое лицо Марко. — Я вышла в лес нарвать цветов на… На чай, да, мой отец очень любит чай из лесных цветов! Он серьезно болен, и у меня н-никого кроме него нет, и тут еще моего друга р… Ранили… И вообще, я могу вылечить вашу ногу!       Марко вскидывает брови, когда она замолкает и кивает в сторону его раненной щиколотки. Хмурится еще сильнее, а пальцы уже затекли стискивать лук.       — Думаете, я столь глуп, что доверюсь ведьме? Либо вы добровольно идете со мной, либо я выпущу стрелу.       — Знаете, что! — раздраженно восклицает девушка и почти сразу испуганно прижимает ладонь ко рту; не время и не место показывать характер, особенно когда каждое твое движение приближает твою смерть все ближе. — Простите, я… Я не… — она машет руками перед бледнеющим и краснеющим лицом, в страхе путаясь в словах, и в этот момент выглядит еще более очаровательно, — ах, ладно. Я клянусь, что не собираюсь причинять вам вред! Предлагаю сделку: я вылечу вашу ногу, а вы покинете лес и никому не скажете о том, что видели.       — Пытаетесь заговорить мне зубы? Будьте спокойны, уж позаботиться о себе я смогу, а заключать сделки с дьяволовым отродьем — удел последнего негодяя.       Она возмущенно сопит на его слова, а олененок тем временем подрывается с места и уносится оттуда во всю силу своих коротких худых ног. Марко с огромным удивлением наблюдает за тем, как маленький пушистый хвостик вскоре исчезает за многочисленной зеленью леса; как же это возможно, стрела ведь глубоко вонзилась, и рана должна была надолго замедлить маленького олененка!..       — Вот… — нерешительно подает голос девушка, глядя вслед оленю, — видите? Я могу и вам помочь, как бы ни была глубока рана.       — Господи помилуй…       — Так что?       Марко решительно ступает ближе и натягивает тетиву так, чтобы стрела уж точно глубоко пробила сердце; ранее он сомневался, но собственные глаза не обмануть. А ужас на лице девушки проступает вместе со слезами в уголках ее глаз.       — Не надо! Прошу вас, умоляю, мой отец останется совершенно один, он действительно очень болен, и я — единственная его надежда на выздоровление! Неужели вы настолько жестоки, что отнимете жизнь сразу у двоих человек?!       Марко нерешительно мнется на одном месте, задетый ее словами. Внимательно глядит на девушку — на соленые дорожки слез на ее щеках, на искривленные губы и руки, отчаянно вцепившиеся в плечи. Мешочек, который она принесла с собой, лежит позади, и наверняка там могло быть то, что легко бы заставило Марко склониться над землей, закашляться кровью и Бог весть как еще медленно и мучительно начать умирать. Ведь говорят все — отец, пасторы, епископ и запуганные люди в деревне — что ведьмы зло, скверна, обман и что от них следует очищать мир во имя Господа, ибо только Он волен решать, кому следует покинуть мир и истечь кровью, а кому легко бежать по насыщенному зелеными оттенками лесу, точно тому молодому оленю.       Господь умерщвляет и оживляет, низводит в преисподнюю и возводит; Господь делает нищим и обогащает, унижает и возвышает.       Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай, ибо Он причиняет раны и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют.       Да, на все Его воля, и только Он смеет решать, кого следует лишить всех надежд и даже жизни, а кому дать еще один шанс. И Марко, сколько себя помнит, ни за что не хотел примерять на себя роль Бога…       — Пожалуйста, — шепчет девушка, склонив голову.       …так же, как и не хотел бы отбирать чью-то жизнь. 4.       Ветер бьет в лицо теплом, играет с лепестками и зеленью, путается в волосах. Ее пальцы, аристократично бледные, совсем как у Анжелины, вздрагивают, но безукоризненно аккуратно затягивают ткань на раненной щиколотке. Приложенные к ноге травы, промоченные странно пахнущей жидкостью из пузырька, приносят странные ощущения — покалывающие, но вместе с тем приятные. Марко бы скривиться от отвращения к самому себе, уйти, схватить эту ведьму с собой и представить на суд, однако он ничего не делает, а только угрюмо молчит, сидя на земле, пока юная красавица умело обрабатывает его рану и время от времени робко глядит на его лицо. И это так странно, так неправильно и вопреки словам всех и вся, что начинает болеть голова.       — Могу ли я…       — Продолжайте, — вздыхает Марко, поморщившись от стрельнувшей в ногу внезапной боли. Да уж, дойти до дома будет испытанием.       — Могу ли я узнать ваше имя? — тихо продолжает она, заправив за уши длинные пряди. — Хотелось бы знать того, кто смиловался надо мной.       Марко медлит, но подумав, все же называет свое имя. Девушка мягко улыбается. Представляется сама.       — Стар? — повторяет он, ненамеренно усмехнувшись. — Вы не смеетесь?       — Нет! — задетая его насмешливым тоном, говорит она и осуждающе добавляет:       — А вы, похоже, едва сдерживаете свой смех.       — День выдался до смехотворства странным, — оправдывается Марко, — и явно не самым удачным для меня. Поранил ногу, упустил добычу, взял грех на душу, сжалившись над ведьмой…       — Не надо, — вдруг морщится она.       — Что?       — Не зовите меня так.       — Но ведь это правда.       — Я предпочитаю звать себя человеком, которому просто известно чуть больше, чем остальным, — недовольно отвечает Стар и складывает вещи в мешочек. Накидывает капюшон.       — Ведьмы и близко не стоят к людям, — сдержанно отвечает Марко, с трудом поднимаясь с места — нога еще отчетливо ноет и болит.       — По вашему то, что я только что сделала, не признак человечности? — начинает злиться она и добавляет:       — Везде и всегда есть исключения из устоявшихся правил. Те, кого вы кличите ведьмами, не обязательно убивают каждого, кого встретят на своем пути.       — Вам просто повезло, что я оказался столь добр и тяжко ранен, — фыркает Марко, вскидывая лук на плечо. А девушка, рассеяв злость, ярко улыбается, и солнце ложится на ее волосы, превращая их в золотые нити, делая ее еще прекраснее, будто специально. Утверждая ее слова.       — Прекратите, рана пройдет уже к завтрашнему утру. И… спасибо за вашу благосклонность, Марко. Вы оказались таким же исключением из правил, как и я.       — Да уж, — буркает он, чувствуя, как начинает болеть живот. Придется сегодня вечером довольствоваться похлебкой из местного трактира. Еще бы на нее денег наскрести…       Стар, выдержав паузу, охает и тянется за пазуху накидки, выуживая все тот же спасительный мешочек. Вскоре на ее мягкую нежную ладонь ложатся высушенные лепестки неизвестного ранее Марко цветка.       — Я хоть и обижена за своего друга, все же понимаю, что вы ранили его не со зла, — Стар делает шаг вперед и Марко вдруг ощущает, как подозрительно теплее стали его щеки и как покалывает что-то в груди от этих больших голубых глаз. Что же, раз все колдуньи были так хороши собой и добры (по началу, естественно), то неудивительно, что очарованных ими было так много.       — Если примете чай из этих растений, то чувство голода пройдет. Они отлично помогают восстановить силы и облегчают боль.       — Откуда вы пришли? — вновь спрашивает Марко, смотря ей прямо в глаза. Стар осторожно берет его за руку и ссыпает лепестки на огрубевшую ладонь. — Я не могу смириться с тем, что вы ведьма. Они… Они другие.       — И люди тоже в последнее время совсем изменились, — отвечает Стар, отступая шаг за шагом назад, и Марко хотел бы поймать ее, уцепиться за голубую ткань ее платья, как человек цепляется за остатки сна. Сна, в котором все намного лучше, чем в реальной жизни. — Они стали злее, нетерпеливее и будто ослепли от страха, трепыхаются на одном месте, как подбитые зверьки… Но я ведь о том и говорю — всему бывают исключения из правил. И некоторые звери находят в себе силы подняться и бежать как можно дальше. Прощайте, Марко.       Быть может, она все-таки наслала на него колдовской туман, запутала его, такого молодого и глупого, но Марко не уходит с места до тех пор, пока фигура в накидке не исчезает из поля зрения среди деревьев, оставив после себя вместо черных горячих следов на земле лишь мягкую примятую траву и засушенные лепестки диковинных цветов, которые Марко должен отпустить, прогнуться перед теми самыми правилами.       Но он, конечно, этого не делает. 5.       — Последние три дня ты очень задумчив, сын, — начинает Рафаэль, закрывая дверь и снимая с себя плащ. В их маленьком доме жарковато этим вечером и почти темно. Слабый желтый огонек масляной лампы плохо освещает убранство дома. — Что с тобой происходит? Ты знаешь, что всегда можешь поделиться со мной своими думами.       Марко морщится, продолжая точить нож и размышлять о своем. Происшествие в лесу преследует его везде и во всем: в снах, в окружающем мире, в луке и стрелах и в розовом шраме, оставшемся на щиколотке вместо глубокого ранения всего за какие-то сутки. Конечно, Рафаэль был прав — Марко всегда мог с ним поделиться своими мыслями и они бы вместе помолились, упросили Господа отпустить им грехи и дать шанс на исправление. Но то, что сделал Марко, непростительно. И даже Рафаэлю, который в сущности был хорошим человеком и прилежным отцом, понять решение сына не удастся.       Что ж, он и сам не до конца понимал.       — Все хорошо, отец, — равнодушно отвечает Марко, когда Рафаэль присаживается на место рядом. У Рафаэля Диаза грубая серая рубаха, тяжелые сапоги и брюки, на которых, как и на плаще, навсегда останутся серые очерки пепла и бурые пятнышки красного, сочного. Совсем как рубин на перстне.       — Прежде мы часто беседовали, ведь, как известно, беседа благочестивого — всегда мудрость, а безумный изменяется, как луна. Видно, что тебя что-то тревожит.       — Ныне тревожны все. Время такое.       Рафаэль согласно кивает, а помолчав, с улыбкой добавляет:       — Мыслями ты уже не в нашей бедной деревушке, а где-то далеко, в царствие Господнем. Мечтательное выражения лица не первый день… Ты, случаем, не влюбился, сын?       Нож чуть не соскальзывает с точильного камня, грозясь порезать пальцы. Марко широко распахивает глаза и удивленно глядит на отца, непроизвольно краснея.       — Мне… нет дела до подобных глупостей. Я отдаю всего себя охоте и учебе, — отозвался Марко, потупив взор.       — Ну что ж, не хочешь говорить, так не говори! — хохотнул Рафаэль и поднялся с места, похлопав сына по плечу. — Надеюсь, девушка, пленившая твое сердце, умная и хозяйственная.       Марко хмурит лоб, прикрывает глаза. Отца следует перебить, заверить, что он не прав, что Марко еще не встретил подходящей девушки и нет ему до этого дела, но происшествие в лесу слишком свежо в памяти, и от него не сбежать и не спрятаться. Марко понимает — он должен забыть о Стар, выкинуть ее из головы, словно она была не более, чем видением.       Но Марко не делает этого. И днем после уходит в лес на охоту со слабой надеждой увидеть ее. И на следующий день. И днем после.       — Марко? — в конце-концов, раздается за спиной тоненько и мелодично, отчего по его коже пробегает теплая стая мурашек: наконец-то. Обернувшись, он вновь видит ее в той же накидке, с длинной сверкающей косой и улыбкой, обезоруживающей без всяких заклинаний. Не сон, не видение.       Марко, на самом деле, последние несколько лет не делает очень многого. 6.       Их странная дружба завязывается среди покоя и музыки живой природы, лесного шелеста и буйства красок. Лес не так страшен, как пугают в деревне. В нем дышится, живется легче и… искренне, что ли? Во всяком случае только там Марко может говорить все, что думает, и слова рвутся наружу, исчезая в пении птиц и шорохе листвы деревьев, — не услышит, кажется, сам Господь Бог.       Так странно, что Марко с каждым днем все реже задумывается о том, что скрывает преступление, общается с ведьмой. И еще страннее, что в итоге он убеждает самого себя в словах Стар — она не ведьма, а человек, которому просто дано чуть больше, чем остальным. Ведь на его глазах каждый день происходит чудо: Стар обожает лес и использует его дары в помощь «местным жителям»: варит снадобья, делает ванночки и компрессы, плетет венки из цветов, названия которых Марко при всем желании с первого раза не произнесет. Она юная — всего шестнадцать — и веселая, любящая жизнь и смелая, когда дело касается ее близких. И из-за ее жизнелюбия и тепла, коего чертовски не хватает в деревушке, Марко бывает в лесу чаще, чем у себя дома. Стар притягивает его к себе, как магнит, — колдовство, не иначе.       Он — первый настоящий друг в ее жизни, которого ей очень не хватало. Стар всю жизнь прожила в лесу вместе с родителями и легко догадаться, почему: все женщины в ее роду обладали сверхъестественными силами, и когда-то давно отец и мать Стар решили уберечься в лесу от гнева огня инквизиции. Однажды Стар с легкой грустной улыбкой поведала ему о матери: о том, какие она творила чудеса, как талантлива и сильна была, но, шутка ли, погибла от дурацкой неосторожной царапины, пустившей в кровь заразу. После этого Марко старался следить за Стар еще внимательнее — вопреки предрассудкам, ведьма оказалась так хрупка.       Стар делилась с Марко многим: показывала съедобные коренья, ягоды, учила быстро и легко залечивать раны; показала старую книжку с истрепанными коричневыми страницами, передающуюся в роду Стар от матери к дочери, но листать ее при нем все-таки отказалась. Марко, в свою очередь, делился с ней добычей и рассказывал о крестьянской жизни, с тяготами которой Стар никогда не была знакома. Так прошли месяцы, а потом она, поборов страх, все-таки пригласила его в свою хиленькую, обвитую плющом избушку в чаще, где Марко и обнаружил ее престарелого больного отца, который упорно улыбался сквозь боль и вгонял дочь в краску вопросами о ее «скорой женитьбе с этим молодым человеком».       — Я делаю все, что в моих силах, — признается Стар после того, как в очередной ясный день они с Марко покидают ее маленький домик. — Но я еще слишком слаба. Мама перед смертью успела научить меня многому, но этого хватает лишь на то, чтобы облегчить его боль.       Марко поджимает губы, сочувствующе глядя на Стар. Ее отец, прежде сильный и крепкий охотник, слег год назад от приступов удушья, которые сопровождают его и по сей день. Если не быть рядом во время приступа, он умрет, и от того каждую прогулку Стар завершает как можно скорее, боясь прийти домой тогда, когда будет слишком поздно.       Марко несмело берет ее за руку и сжимает пальцы. Ему понятна эта боль, когда родной человек умирает на твоих глазах и в сущности ничего нельзя с этим сделать.       — Может, в твоей книге найдется способ?..       — Думаешь, я не искала? — горько усмехается Стар. — Я даже пыталась придумать собственное заклинание или использовать темное, но не могу. Слишком мало опыта и склонна я лишь к светлой магии.       — А насколько... темная сильна? — спрашивает Марко, присаживаясь на камень возле маленького ручейка и закатывая рукава льняной рубашки. Стар прикасается к воде кончиками пальцев и задумчиво поджимает губы. Концы ее длинных волос темнеют при соприкосновении с водой.       — Темная ведьма научена связи с загробным миром. Она способна воскрешать из мертвых, общаться с умершими, насылать смертельные проклятия и болезни. Темная ведьма создана для разрушений, белая же — для созиданий. Как две стороны одной монеты, отражения в зеркале. Сильных и слабых, по умолчанию, нет, — монотонно рассказывает Стар и вздыхает, взглянув на небо. — Пользоваться темными заклинаниями белая ведьма просто не может. Была только одна такая, сочетавшая в себе и свет, и тьму.       — Ты рассказывала про нее, — кивает Марко, любуясь переливами света на золотых волосах Стар, ее спокойным округлым лицом, губами, движения которых заставляют сердце на секунду замереть. — Эклипса, кажется?       — Да. Она была способна и к темной, и к светлой силе. Мама говорила, что ей даже был известен секрет бессмертия и она все еще где-то живет, объявляясь на главном шабаше по случаю восхода Кровавой Луны раз в шестьдесят семь лет…       — Ну все, хватит, — мотает головой Марко и присаживается рядом с ней у бережка. Стар выглядит такой грустной и взволнованной, точно ручеек, по которому она водит пальцами. Иной раз к ним обоим возвращается общий страх — страх огня, того самого, который разрушит образовавшуюся между ними связь и все то, что они любят.       — Все. Будет. Хорошо, — заверяет Марко, схватив Стар за плечи и заглядывая ей в глаза. — Это не просто слова, это обещание. Я столько раз видел, как ты за одни сутки излечиваешь столь глубокие раны, оставляя от них маленький шрам, что не могу сомневаться в твоем потенциале. Ты сильнее, чем думаешь, Стар.       — Марко, лечить животных — это одно. То, чем болен мой отец, слишком сложно для начинающей… Ведьмы.       — Твой отец крепкий человек, и он очень сильно любит тебя, — улыбается Марко, кладя теплую ладонь на холодную щеку Стар, из-за чего она краснеет. — Он не позволит себе сдаться и оставить тебя.       — А ты? — вдруг шепчет она, краснея сильнее. — Ты меня не оставишь?       И когда Марко вместо ответа медленно целует ее, опускает на колючую траву и ловит вздох удовольствия с губ, он вновь обещает ей этим — не оставит. Потому что это его выбор, его последнее нарушение устоявшихся правил.       Его воля.

***

7.       Он бежит через лес как можно быстрее — до больно сдавливающей груди, до нехватки воздуха, до отяжелевших ног. Цепляется за колючие кусты, ветки, запинается о коряги, но все равно бежит через темный лес, превозмогая боль и усталость. Небо затянуто чернотой, нет ни звезд, ни луны — и от этого еще страшнее. Ведь во тьме огонь всегда горит еще сильнее и еще ярче.       Марко не знает, как так получилось, что он будто очнулся ото сна и окунулся в реальный мир. Безмятежность и чудо дней, проведенных со Стар, растаяли слишком быстро: кто-то проследил за ним и за Стар и донес на нее, в итоге заявившись толпой в ее маленькую избушку. Позже туда прибежал и напуганный Марко, застав лишь опрокинутую мебель, разбросанные тут и там травы и лепестки да бездыханное тело Ривера, отца Стар.       Марко пришел слишком поздно, но зато быстро понял, где искать Стар. Он еще никогда так сильно не боялся и не нервничал. С минуты на минуту оранжевое пламя охватит и сожжет все, что он так сильно любит.       Деревья вырастают перед ним мрачными тенями, а ветви кривыми когтями оцарапывают кожу в кровь. В такие времена, когда все идет наперекосяк и рушится с треском и крахом, стоит помолиться. Но Марко давно перестал это делать — зачем? Бог не услышал его — ни когда он был маленьким мальчиком, беспомощно наблюдавшим за умирающей матерью, ни когда вырос и упустил девушку, ставшую настоящим живым чудом, а не тем, которое якобы где-то есть далеко, в недосягаемом простым смертным царстве.       Ноги замедляются, мышцы наливаются горячей тугой болью, но Марко упорно бежит вперед, пока наконец деревья не остаются позади и перед глазами не расцветают огни родной деревеньки. Он останавливается на несколько секунд отдышаться и затем пускается бежать дальше, прекрасно зная, где проводится процесс ведомства. Там-то уже собралась толпа — напуганная, алчная, такая жалкая. И там, в окружении вооружившихся факелами старцев и инквизиторов, он с ужасом видит привязанную к деревянному столбу Стар, упорно старающуюся выбраться из тугих веревок.       Марко проталкивается сквозь толпу шокированных крестьян; его прошибает страх, пробирается от пят и трепещет в горле; ему в нос бьет тяжкий запах страха, огня и жженной травы; перед его глазами — оранжевые отблески, самое раннее воспоминание, ставшее кошмаром, который вот-вот убьет его личное чудо. Все, что он любит.       Он подбегает с задней стороны столба к которому привязана Стар, взбирается по горке хвороста и сена, наваленной вокруг девушки, и крепко обвивает ее руками спереди, плотно прижавшись животом к деревянной конструкции. Она дрожит, плачет; прекрасная даже сейчас и хрупче хрусталя. Сердце бьется так часто и дыхание сбилось — и у него, и у заплаканной, растрепанной Стар.       — Ш-ш-ш, спокойно, спокойно, Стар, я здесь, — бормочет Марко, крепче прижимая руки к ее телу. Девушка плачет, громко всхлипывая, и в истерике говорит:       — Они нашли меня, забрали меня у отца… О-они… Они ворвались в дом, все разрушили, и мой папа… Мой папа умолял их отпустить меня!.. О господи, Марко, мой отец, он же…       — Я здесь, — как можно тверже шепчет ей на ухо Марко и целует в шею, — Я не брошу тебя, Стар. Успокойся.       — Они нас убьют, Марко, — заходится рыданиями Стар. — Они не пощадят никого.       — Что ты творишь, сын?! Уйди, не мешай исполнять приговор! — растерянно, но непоколебимо восклицает Рафаэль, не выпуская из крепкой руки зажженный факел.       Инквизиторы позади него, словно голодные шакалы, ходят вокруг да около, выжидая, когда же все-таки прольется хоть чья-нибудь кровь. Именно их глаза блестят во тьме. Быть может, это они — лесные чудовища, отродья Дьявола.       Марко в ответ ничего не говорит, только тяжело дышит и крепче прижимается к Стар, целует ее в висок и щеку, пробуя на вкус ее слезы. Надо же, ни разу не яд.       — Он безумен! — восклицает один из пасторов, скрюченным пальцем тыча в сторону столба. — Мальчика околдовала эта проклятая прислужница Дьявола! Свела с ума! Придется и ему пройти через процедуру очищения.       Рафаэль в ужасе отступает, толпа галдит, а Марко и Стар ежатся от внезапно нахлынувшего порыва ледяного ветра. Он ерошит волосы Стар, покрывает кожу мурашками, разгоняет темные плотные облака на небесах, открывая вид на кроваво-красный диск луны. Ее луч светит прямо на Стар, — так похожий на рубин фамильного перстня Анжелины.       Огонь затухает от порыва ветра, не позволяя сгореть той, в ком спустя столько лет сосредоточились и свет, и тьма. На щеках Стар вдруг отчетливо проступают яркие округлые символы.       И одна за одной из толпы, как из ниоткуда, выплывают темные, грациозные фигуры.