(Not) Just Friends

      Рубериот шмыгает носом и оглядывается: вокруг испуганный народ, жмется друг к другу, тупит взоры и старается не смотреть. У Рубериота трясутся колени и кровь застыла в уголке губ, — отпираться было больно и бессмысленно, но, по крайней мере, он пытался. Глупо, но пытался.       Площадь для казни под открытым небом едва ли не в центре столицы; возвели за сутки, подготовили плаху, подточили топор. Мьюнианцев созвали, чтобы создать моветон, чтобы нагнать страху как можно сильнее. Все, как в земных книгах по истории — Рубериоту удалось прочесть несколько, когда он бежал с охваченного войной Мьюни на Землю. Похоже, королева решила сотворить со своим народом все то, что случилось с ней самой — сломать и вытряхнуть всю надежду. Что же, у нее получается, и так хорошо, что никто и не думает возразить.       Рубериот кашляет и смотрит вперед, на множество ног, на старые платья и грубые штаны крестьян. Притащили даже детей: маленькая девочка с любопытством спрашивает, почему дядю бьют, он же ничего плохого не сделал? А того пинают на сухие горячие доски, бьют сапогом под дых и тащат к плахе. И девочка замолкает, испуганно прячась за материнской рукой.       Все, как на Земле. Конечно. С Земли и началось все это безумие. Война на Мьюни, предательство друзей, родители, запретившие поступать так, как, она думала, будет лучше. Любовь, так и оставшаяся неразделенной, несмотря на все слова и слезы. И злодей, как и в любой сказке, устроивший мясорубку и подчинивший себе главную героиню, вывернувший ее наизнанку, набив вместо мягкого пуха тяжелыми горячими камнями. Только так вышло, что героиня оказалась намного сильнее, но было поздно: на убийстве злодея остановиться она уже не смогла.       Теперь Рубериот сидит на коленях в лохмотьях, обросший и избитый, а над его головой палящее солнце и диковинные птицы родного мира, ставшего тюрьмой для всех и каждого, ставшего адом наяву. Его обезглавят за пособничество предателям и подстрекательство к мятежу, — приказ прямо от королевы. Теперь Рубериот старается вспомнить перед смертью все, что с ним случилось, пропустить сквозь пальцы каждую песчинку воспоминаний. Это все, что у него есть, его последнее желание и воля.       Спасать его некому. Последние, кто еще ратовал за свободный добрый Мьюни, либо полегли еще на войне, либо закончили так же, как и Рубериот через несколько минут; правители других государств предпочли не лезть на рожон и оберегать свой народ, заключив пакты с королевой Баттерфляй и пообещав не совать свои носы куда не вздумается. И вроде бы надо спеть на прощание предсмертную балладу, или хотя бы выкрикнуть что-то провокационное, агитировать общество, но Рубериот осматривает людей, таких жалких и израненных под гнетом ненормальной королевы, и понимает — поздно петь песенки. Его инструменты разбили, дом разнесли в щепки, жену и мать с отцом убили и вскоре отправят и его в мир иной, на глазах сотен и тысяч. Петь, понимаете, как-то не хочется.       Палач проводит пальцем по острию топора и перехватывает мощными загорелыми ручищами рукоять покрепче. Солнце красиво отсвечивает на лезвии, жжет глаза; Рубериот даже рад, что умирает в такой погожий теплый день. Ветер сладко обдувает израненную кожу, треплет волосы, и можно представить, что все это просто дурной сон — не может быть такая прекрасная погода в такой плохой день.       К сожалению, все взаправду: и толпа вокруг, и горячие доски, и боль, и топор над головой. Даже взаправду то, что вскоре толпа расступается, тихо ахая и тут же низко склоняя головы, а по образовавшемуся проходу к месту казни идет сама королева Баттерфляй в сопровождении стражи, выглядящая, словно призрак, мессия Тьмы. Но абсолютно точно взаправду.       Палач падает на колени — даже такое мощное тело боится правительницу. Рубериот же нехотя поворачивает голову, глядя в сторону медленно идущей прямо к нему Стар: покатые плечи, ладная фигурка, тяжелые золотистые локоны и платье тянется черной кровью по сухой земле, когда королева ступает мягко и не спеша к Рубериоту. И что-то темное, с зеленцой, тянется за ней шлейфом, впитывается в волосы и кожу. Похоже на изумруд, на лучи софитов, — волшебно, опасно в своем великолепии. Идет из ее сердца.       Королева Стар Баттерфляй — красива. Королева Стар Баттерфляй — рано осиротевшая, но не сломленная. Королева Стар Баттерфляй — хранитель Мьюни, его правительница и его кошмар. И она для своих подданных является воплощением искусства такого, какое возникает из добра, испытавшего на себе слишком много бед и горестей. Королева Стар Баттерфляй спокойна, легка и, разумеется, беспощадна. Иначе бы предателей, кои мерещатся ей всюду, было бы намного больше.       Она поднимается по доскам к плахе, стража по пятам следует за ней. Застыв шахматными фигурами возле палача, они предоставляют королеве обойти Рубериота и встать напротив него. Он невесело усмехается — а вот и госпожа Смерть собственной персоной, и только теперь замечает в руках королевы нечто красное и изорванное. Спустя несколько секунд раздумий до него доходит, что это, и он морщится, будто ложку соли проглотил, не запивая.       Королева Стар Баттерфляй, при всей своей красоте и величии, все равно остается той, кого когда-то сделала война: сошедшей с ума, не поддающейся правилам девчонкой.       — Готов раскаяться в содеянных преступлениях, узник? — холодно спрашивает Стар, сжимая красную ткань пальцами. Рубериот тяжело дышит и смотрит наверх; Стар мрачной тенью сокрыла солнце, не позволяя более им наслаждаться.       — Я виновен лишь в том, что не нашел в себе сил помочь мьюнианцам бороться с Вами и дальше, королева, — дерзко отвечает Рубериот, и глаза Стар на секунду блеснули ядовито-зеленым.       — Ты мерзкий предатель, — тем же тоном отвечает она, и пусть ее голос не громкий, все равно кажется, что он эхом облетает весь Мьюни, забирается в каждый дом и в каждую голову, как отрава. — Мьюнианцы должны знать, что бороться следует с такими подлыми преступниками, как ты. Теми, кто не держит слово и бросает тех, кого обещал оберегать.       Рубериот вздергивает бровь и шокировано наблюдает за тем, как королева медленно присаживается на колени перед ним, не обращая внимание на свое красивое темное платье и грязь под ногами, и накидывает на узкие тощие плечи бывшего менестреля красную старую тряпку. Точнее, толстовку.       — Вот так все и закончится, Марко, — шепчет королева, глядя в красные запавшие глаза Рубериота, а тот смотрит на скрытое тенью от шляпки лицо королевы с треснувшими бледными сердцами и ничего не выражающим взглядом трупа. Ее тонкие губы поджимаются — кроваво-красные бутоны, возможно, даже ядовитые, если поцеловать. И она бы и дальше являла собой пришедшую за Рубериотом Смерть, если бы ее тонкие пальцы не дергались, поправляя толстовку на теле менестреля, а губы-бутоны не дрожали, выдавая то, как слаба все же внутри деспотичная, темная королева.       И Рубериота отпускает к ней ненависть. Зачем? Он все равно умрет, а она навсегда останется покинутой и обманутой девочкой со слишком большой силой в руках. А так же любовью, которой просто не суждено было случиться.       Почти все, как на Земле, наверное…       — Этого можно было избежать, если бы ты держал обещания… — бормочет Стар, смотря в глаза Рубериоту, но видя совсем не его, а кое-кого другого. — Если бы ты выбрал меня. Но ты предпочел предать.       — Ваше высочество… — начинает Рубериот, однако ему прямо в лицо злобно шипят:       — Я любила тебя!       Тогда он сдается и опускает голову, пока Стар в бреду продолжает винить его, — нет, конечно, Марко — во всех бедах. Солнце печет голову, греет сталь топора. Что же, по крайней мере, будет меньше крови.       У Рубериота нет больше ничего. И в этом он очень бы хотел винить Стар, но когда она стоит перед ним, такая никудышная и поломанная от и до, то все обвинения рассыпаются в пыль.       Стар поднимается, утирает незаметно глаза; толстовка все еще на Рубериоте, а его самого склоняют головой к деревянной конструкции. Палач хватает топор.       — Последнее слово, предатель, — непреклонно восклицает Стар. Ее глаза — темно-синие, с зеленцой и застывшими слезами.       Рубериот вздыхает, поднимает голову в последний раз и смотрит на нее сочувствующе, ничуть не пытаясь умолять о пощаде.       — Он умер, Стар, — совершенно спокойно, будто отвечает на вопрос о любимом цвете, говорит Рубериот. — Умер еще четыре года назад. Прости.       Стар едва заметно вздергивает бровь и отходит в сторону, загораживая собой солнце. Рубериот закрывает глаза и вдыхает запах Мьюни и дерева в последний раз. Все, что у него есть в песчинки-секунды.       Толстовка падает на доски. На нее брызгает кровь.