«Когда я просыпаюсь утром, любимая, И солнечный свет слепит мои глаза И что-то без предупреждения, любимая, Ложится тяжелым бременем в мои мысли…»
Стар дрожит, не может удержаться. Губы — тонкая полоска, ладони вспотели, зябко и душно совсем. Она чувствует каждым нервом, каждым волоском, — смотрят. Все, каждый из них. И их много, не счесть. И каждый взгляд колет ее за больное, не дает нормально мыслить и позволяет чувствовать себя, как там говорится?.. Белой вороной. Точно. Родители были не правы, когда разрезали тонкую грань миров ножницами и неловко подталкивали ее вперед, а она вслушивалась в каждый вздох и шорох, надеясь не упасть. Не то чтобы Стар не привыкла к отсутствию зрения, — как-никак, за всю жизнь все равно привыкнешь — но это сдавливающее ощущение беспомощности, это цепкое желание спрятаться и никогда не покидать родной мир не оставляли ее, делая такой же, какой она была в детстве: растерянной, испуганной и дезориентированной, словно выпила слишком много успокоительного сиропа с рук придворного лекаря, и теперь ее пошатывает, а все чувства разом притупились. Тогда ее охватывает еще и страх, ведь ничего не слыша, не видя и не ощущая жить просто невозможно. Родители обрекли испытать ее всю эту гамму чувств снова, когда аккуратно вели по коридору земной школы. Говорили: «поможет»; говорили: «тебе понравится». Стар, которая стояла с тяжелым бременем и дрожащими губами посреди толпы, галдящей там и сям, казалось, что она находится в красном круге с надписью «СЛЕПАЯ» большими черными буквами на лбу. И все глядят на них, читают, шепчутся, а она, словно ищейка, вынюхивает опасность вокруг, ощущает, как шевелятся на затылке волосы от незнакомой атмосферы. И солнце земное жгло кожу; и солнце земное выделяло ее среди всех, как прожектор. Родители были не правы и, возможно, сами это понимали, но Стар надо было двигаться дальше. У нее на плечах — бремя, а в руках — волшебная палочка и дорожная сумка. Поэтому Стар упорно шагает за границы красного круга, идет под прожектором-солнцем вперед, пока директор что-то торопливо объясняет ей, по тону явно чувствуя себя неловко. Особенно когда Стар поворачивает в его сторону голову и затянутыми белой пеленой глазами смотрит. Есть в этом, все-таки, нечто жуткое. Стар вздыхает; на родном Мьюни все привыкли к тому, что их принцесса слепая. Даже прекратили пускать слухи о «проклятье» и «измене» королевы Мун мужу. Мьюнианцы просто поняли, что так иногда случается, что даже волшебные принцессы могут просто взять, да и родиться с каким-нибудь дефектом, с какой-нибудь болячкой, которая непременно будет вызывать шушуканья злых языков. Что даже в волшебстве бывают помарки и неточности. На Земле к этому, похоже, никогда не привыкнут. И, впрочем, Стар никого не винит. Директор отходит в сторону, и в эти мгновения Стар посещают шальные мысли о побеге. Увы, ножниц у нее нет, а родители будут крайне возмущены таким поведением. Бремя же, все дела… — Марко Диаз, это Стар Баттерфляй, ученица по обмену! Не мог бы ты проводить ее до кабинета английского и рассказать, где что находится? Ей хочется спрятать голову в песок, потому что взгляд этого «Марко Диаза» жалит ее, словно большая злобная оса. Аж чесаться хочется, соскрести с кожи эти взгляды, они везде!.. и Стар боится, что сойдет с ума. Прижимает палочку покрепче; что же, вторым заклинанием, которое вбила в нее мать, было заклинание поиска, и не составит труда разобраться самой, что и где находится, да, разумеется, так и надо директору сказать… — Эм… Привет, — ее аккуратно тыкают в плечо, как диковинную зверушку. От прикосновения мурашки бегут вниз по телу и сжимаются губы. — Стар, верно?.. — Будешь пялиться, в жабу превращу, — на одном дыхании выпаливает она, и будь что будет, черт подери. Белая ворона так белая ворона. Солнце печет макушку и остается мягким покалывающим ощущением на голых веснушчатых плечах, а ветерок треплет платье, шепчет Стар на ухо свои воздушные песни. Стар ждет, что ее покинут, и красный круг станет четче. Но потом ее берут за руку — чуть ли не отдирают ладонь от волшебной палочки, — и аккуратно тянут дальше по коридору, начиная муторный долгий рассказ о расположении кабинетов и коридоров. Солнце прячется за облако. Стар становится легче дышать.«… Тогда я смотрю на тебя, И в мире все со мной хорошо.»
— Стар, верно? Она слышит это второй раз за день и улыбается как можно шире. На нее опять смотрят, да — но чесаться от этих взглядов не хочется. — Из другого измерения, миссис?.. — Просто Энджи, дорогая, просто Энджи, — говорит женщина с придыханием и жмет руку Стар. — Из… другого измерения?.. — Я принцесса Мьюни, мис… Энджи. Надеюсь, это никак вас не стесняет? — спрашивает она. Ей нравится, как пахнет в доме у Марко — пряностями и свежескошенной травой. Ей нравятся руки Энджи и Рафаэля — шершавые и сухие, которые если пожмешь, сразу почувствуешь себя «своим». Может, и не было никакого красного круга?.. — К нам приезжал мальчик из Румынии, одержимый бумажными самолетами, — по доброму хихикает Энджи, все еще не отпуская ладошку Стар. У нее начинают болеть щеки еще сильнее, но не улыбаться трудно — люди напротив буквально источают заразительную жизнерадостность. — Не думаю, что найдется кто-то страннее, чем он. — Марко, ты провел со Стар экскурсию по дому? — говорит мистер Диаз с четким акцентом. — Вообще, я думал, что Стар захочет сначала перекусить. — О, не беспокойтесь об этом! — бодро восклицает она и взмахивает волшебной палочкой. — Я умею наколдовывать еду, погоди-и-ите!.. Но вместо еды наколдовывает ораву маленьких лазерных щенков. Однако, вместо ожидаемых укоров и возмущений она вновь получает нечто совершенно иное от Диазов: смешки и умиление над щенками, ободряющее похлопывание по спине и удивительно вкусное угощение минут через тридцать под названием «начос». Ей все отчетливее перестает казаться, что родители совершили серьезную ошибку и что она — большой такой дефект в мире людей. Если они все такие, как Диазы, то не надо бояться, что все взгляды будут прикованы только к тебе, — белых ворон, оказывается, целая стая. — Что это? — с искренним детским восхищением спрашивает Стар, когда в ее руку осторожно вкладывают горячую треугольную закуску и она отламывает зубами первый кусочек. Вкус у нее острее и четче, так что удовольствие от угощения вызывает растерянность и желание слопать все, что такое же по вкусу, как треугольное лакомство. — Ч-что… Что за заклинание ты использовал, чтобы создать такое? — «Тысяча и один рецепт точка ком», вот что за заклинание, — смеется Марко, затем протягивает еще один чипс. Стар хватает его и тут же съедает, как маленький зверек, опасающийся, что у него отберут угощение. Позже Марко проводит ее по дому, и Стар создает себе комнату, а перед тем, как пойти спать, искренне благодарит всю семью за помощь и доброту. Она вновь чувствует на себе взгляды, всех трех пар глаз… И понимает — все хорошо.«Только один взгляд на тебя, И я знаю, что наступит прекрасный день.»
Спустя неделю на Земле Стар узнает многое. Например, люди не едят только «начос» и пугаются чуть ли не до смерти, если на их заднем дворе устроить бой с монстрами. Они не передвигаются на каретах и розовых облаках, предпочитая железные жуткие «ма-ши-ны», — в них пахнет бензином, так сказал Марко. И не все такие добрые и жизнерадостные, как Диазы, потому что обычных черных ворон все равно намного больше. Стар шмыгает носом, сидя в тени деревьев позади школы и сжимая волшебную палочку в руке. Трава здесь жесткая, земля грубая и сухая; ей становится как никогда неуютно, как в первый день на Земле. В голове белый шум — ядовитые слова девочки Бритни о том, что «Марко может понравиться только слепой». А ведь это неправда. Марко и его семья — прекрасные люди, и наверняка имеют много друзей. Нормальных, зрячих друзей. Прекрасные дни, понимает Стар, в этом мире надо беречь. Прекрасных людей — тем более. Но что делать, когда сам ты далеко не прекрасный, и смотришься рядом с такими, как криво пришитая к ткани заплатка? — Стар! — знакомый голос заставляет ее приподнять голову и осторожно сесть на земле. Пустота перед ее глазами словно дрожит, — а может, это всего лишь слезы. — Стар, послушай меня… — Марко, я ненавижу жалость, — твердо перебивает она, выпрямляя спину. По звукам понимает, что он присел рядом. — Она не нужна мне. У меня волшебная палочка в руках, я не та, кого жалеть надо, понимаешь? — Бритни не думает, прежде чем сказать, — виновато и раздраженно говорит Марко. — Я не из жалости с тобой общаюсь. И уж точно не из жалости тебя приняли мои родители. Стар чувствует — он лукавит. Но с чем конкретно, не может понять. — Тогда почему? Я ведь… твою комнату разрушила. Крышу сломала. А Людо с его монстрами… — Наверное, именно поэтому, — хохотнул Марко и подвинулся ближе. — На Земле совсем нет магии, а людям иногда так хочется чего-нибудь ненормального, выходящего за рамки… Они стараются сами создать нечто подобное, нечто волшебное, но у них не получается. Все равно что деревья будут учиться ходить. Стар пытается представить, как это — деревья ходят. Она никогда не видела деревьев, поэтому ей хочется верить, что они все же способны взять да и пойти. Если им помочь, разумеется. — Я рад, что ты появилась на Земле, — говорит Марко как-то слишком медленно и задумчиво, и Стар вдруг вытягивает руку вперед, неловко нащупывая сначала шершавую ткань его одежды, а потом гладкую мягкую кожу, натыкаясь на кончик его носа и наконец дотрагиваясь до губ. На себе она ощущает его взгляд, а под подушечками пальцев — тепло земного солнца и улыбка Марко, который ей рад. Действительно рад.«Прекрасный день…»
— Как, говоришь, называется это? — переспрашивает Стар, наклонив голову набок. Ее губы испачканы мокрой розовой массой, холодной и освежающей, сладкой до такой степени, что ноют зубы. Марко взял ее с собой прогуляться по городу, чтобы Стар привыкала к нему и не чувствовала себя лишней. Такие мысли посещали ее не раз и не давали спокойно спать по ночам. — Мороженое. — Мо-ро… — Мо, — Марко смотрит на нее взглядом, от которого, кажется Стар, она могла бы получить двухдневную чесотку, но это было совсем не плохо, — ро, — его рука ложится на ее, ту, что держит рожок с мороженым, а вторая аккуратно вытирает с щеки каплю холодной сладости, — же, — и Стар тотчас дотрагивается пальцами до щеки. Не холодная — горячая, точно она весь день под солнцем простояла. — но-е! — Ага, понятно, — Стар вскидывает голову и прислушивается к звукам вокруг. Дети кричат и смеются; машины сигналят и пыхают газом; шелестят деревья и все вокруг дышит, часто-часто, будто в последний раз. Эхо-Крик — не вся Земля, но Стар думает, что везде в этом мире жизнь кипит быстро и шумно, не давая опомниться и прочувствовать каждую мелочь. Люди заняты своими делами, и взглядов на себе она совсем не ощущает, разве что Марко, конечно же, смотрит на нее, осторожно ведя за собой. Ей нравится земной ветер — он, должно быть, красиво развевает ее волосы. И мо-ро-же-но-е очень вкусное, — на Земле еда все-таки волшебная, Марко ее обманул. — Что это? — Велосипед. Осторожно, можно пораниться... — Ве-ло… И для чего он? — с нервной улыбкой спрашивает Стар, когда они останавливаются у конструкции с горячим железом и грубой шершавой резиной шин, хрустящей по камушкам под ногами. Откуда-то льется музыка, играют на гитаре; Стар будто попала в кино. Марко осторожно берет ее за руку и тянет за собой. Стар не упадет, конечно, но ей так приятно его внимание, что можно прикинуться беззащитной. Пусть она всегда это ненавидела. Она хочет держать его за руку всю прогулку. Она хочет, чтобы он всегда так крепко держал ее за талию, как сейчас, когда усаживает на не совсем удобное «сидение» и садится спереди. Она хочет чувствовать его улыбку пальцами, слышать его смех вперемешку с музыкой, и быть самой счастливой, когда ве-ло-си-пед едет по незнакомому ей, невидимому, но прекрасному миру, навстречу теплому дню и приключениям. На Земле, он говорил, магии нет. Но не уточнял, есть ли она в людях. — Держись крепко! — говорит Марко, пока колеса съезжают, виляют, петляют, будто живя своей жизнью и кипя энергией, как и все вокруг. Стар прижимается к его спине и крепко сцепляет руки спереди. — Я бы так хотела увидеть то, мимо чего мы едем, — тихо говорит Стар, но так, чтобы он ее слышал. — Видеть этот ве-ло… Ну, эту штуку, на которой мы едем… Видеть тебя, свои руки и ноги. Небо над головой и волшебство Земли. — Увидишь, — обещает Марко, — Я буду твоими глазами. Стар влюбилась в него не когда он начал описывать едва ли не каждый пролетающий мимо камень. Не когда он неумело шутил над ее испуганным вскриком, когда ве-ло-си-пед подпрыгнул по пути. Стар влюбилась в него, когда они все-таки свалились с железной тяжелой конструкции и ловили улыбки друг друга руками. Почему-то ей казалось, что именно так и должен выглядеть мир.«Когда день, который мне предстоит пережить в будущем, Кажется, невозможно встретить, Когда все, кроме меня, Всегда, кажется, знают выход…»
— Правда или действие? — Стар потирает испачканные сырным соусом руки и облизывает губы в предвкушении. Ей не сидится на месте, ведь в воздухе витают запахи вкусной еды, вечера и хвойного освежителя воздуха миссис Диаз. А еще рядом Марко, и видела бы она его лицо, то не смогла бы сдержать злодейский смех. — Черт с тобой. Правда. — Кто-о-о… — Нет, — Стар чувствует, как он напрягся, и его напряжение невольно перепадает и ей. Дотрагивается до щеки, чтобы удостовериться, что все еще улыбается — нельзя сейчас отступать назад. — Тебе-е-е… — Нет-нет-нет!.. — …Нравится! — Лучше бы выбрал действие, — бурчит Марко. Раздается хруст начос и шипение колы. — Можешь не называть имя, я ведь не изверг. — Не будь в этом так уверена. — Ну же, чем быстрее скажешь, тем быстрее все закончится! — подумав, она берет палочку и заклинанием включает тихую успокаивающую музыку. Так, как ей кажется, сразу становится легче для откровений. — Итак, какая она? — О, ее очень трудно описать, — заговорщицки начинает Марко, отпивая колы. Певец со своей песней о девушке с северных земель*** как нельзя кстати подходит и будто подначивает Марко продолжать. — Я вообще сомневаюсь, что такие девушки существуют. — Почему это так жутко звучит? — смеется Стар, падая на созданный ею же маленький островок подушек на полу. — Как бы то ни было, но это правда, — кола мягко опускается на пол. — Она… веселая. С ней не скучно, даже когда просто сидишь рядом и молчишь. Стар глубоко вздыхает. Ее чувства точнее и острее, так что ревность удается вычислить сразу. — Она очень популярная в школе, — продолжает Марко. По его тону создается впечатление, что рассказывает он не столько Стар, сколько самому себе. — Когда она появляется, то с трудом можешь оторвать взгляд от нее. Поэтому, ей многие завидуют. — Она крутая, — вздыхает Стар, но упорно улыбается, повернув голову. Руки прижимают круглую подушку к груди, где часто-часто бьется сердце. А певец, как назло, со своим «она — моя истинная любовь»… — Очень крутая, — если бы Стар коснулась его лица, то почувствовала бы улыбку. — Говорю же, не верится, что такие существуют. — Ну, раз существуют злобные говорящие птички в платьях, то, значит, твоя ненаглядная тоже реальна! — пытается пошутить Стар, хоть ее тон легко может выдать волнение. Ее не покидает четкое ощущение, что Марко очень внимательно глядит на неё. Буквально душу рассмотреть пытается. — Вы общаетесь? — Да, вполне. Но я жутко волнуюсь, что ей со мной неуютно. — Почему? — Стар хочется ударить эту незнакомую девчонку по голове и сказать ей: «ну же, присмотрись повнимательнее! Ну ка-а-ак тебе может быть с ним неуютно?!» — Несмотря на всю свою крутость, она очень многого боится, — задумчиво говорит Марко. — Саму себя в первую очередь. Она боится, что будучи такой, какая она есть, может потерять тех, кем дорожит. Пока под мелодию гитары (почти как тогда, на улице, но еще красивее) и песню о длинноволосой красавице с севера они молчат, раздражение Стар к девушке, которая нравится Марко, немного спадает. Нельзя беситься на того, кто боится того же, что и ты. — Она, должно быть, красивая? — хрипло спрашивает Стар, невольно касаясь правого глаза. Песня подходит к концу, и музыка вечера занимает все пространство завыванием ветра и колдовским шелестом дерева под окном. — Да, — Марко не сводит с нее глаз. Стар отворачивается, подминая под горячую щеку подушку. — Очень. Красивая.«Тогда я смотрю на тебя И в мире все хорошо…»
— Что это? Стар находится в машине Марко, приобретенной около недели назад. Тянет носом запах бензина, печенья и дождя, барабанящего в окно. На кончиках пальцев тепло и мокро, будто она макнула руку в топленое молоко. Почему-то от описаний собственных ощущений хочется улыбаться; еще она знает, что за окном вечер, и рисует своим воображением-кистью на холсте-сознании самое красивое небо, которого никогда не будет в реальном мире. — «Эльт-Джей» — «Потрясающая волна».** Тебе не нравится? — спрашивает Марко, делая потише. Стар поворачивает голову в его сторону и нащупывает рукой свою юбку, начиная нервно комкать ее. Но улыбается. — Нравится, — изрекает наконец она, чуть склонив голову и вслушиваясь в музыку. Она бы описала ее одним словом: свобода. Под такую песню хочется забраться куда-нибудь на холм и под оранжевыми лучами заката воскликнуть «я — король мира!», ощущая этот самый мир каждым из пяти чувств*. Будто ты — вся планета. Будто ты — способен на все. И от этих ощущений Стар даже дышать становится легче. Песня кончается быстро, тонет в ритме дождя, и Стар хватает Марко за руку, вминаясь бледными пальцами в немного колючую водолазку. Хочется спросить, какого она цвета, но вместо этого просит: — Поставь еще раз эту песню, пожалуйста. Это было так красиво. Ее просьбу исполняют почти сразу же, с легким щелчком и уютным шуршанием одежды. — И что же тебе именно понравилось? — Стар каждой клеточкой чувствует на себе взгляд человека рядом. Чувство теплое, плотное, его можно было бы погладить и прижать к груди. — Всё. Они словно высмеивают все каноны и просто хотят свободы. Такими, какие есть. В каждой ноте и слове… — Стар трогает холодными руками свои щеки и убеждается в том, что краснеет. Черт. — Я, может, говорю глупость, но… — Нет, я думаю, все верно, — добродушно усмехается Марко. Музыка заливает салон автомобиля, сливаясь с дождем и запахами, и Стар почти уверена в том, что это — весь мир. Сосредоточие всего — и плохого, и хорошего, и запретного, и нормального, — Под эту песню очень здорово ехать по городу, когда начинается закат. Город будто сжимается, становится меньше, и все такое… золотое-оранжевое… в сочетании с музыкой кажется, что ты главный герой фильма. Глупостями перебрасываемся, да? — Я бы хотела посмотреть на это, — ободряюще заявляет Стар и тянется рукой в сторону немного-колючей-но-все-равно-приятной водолазки, чтобы еще раз прочувствовать. Наверное, на ощупь ее любовь почти такая, разве что поменьше колючек. — Это, должно быть, очень красиво. — Очень, — бормочет Марко, но Стар не уверена, что он имеет в виду закат. Длинные бледные пальчики натыкаются вместо ткани водолазки на его руку — она в крошках от печений и пахнет бензином, табаком (а говорил, что не курит) и чем-то еще одновременно приятным и горьким. Стар так хотелось бы увидеть вместо пустоты его очертания, улыбку, ту самую водолазку, но никак. Зато она может прощупать это, втянуть носом, смаковать вкус, — всего мира. — Как у тебя дела с той девчонкой? — Стар старается говорить как можно беззаботнее, но дернувшиеся плечи и повернутая в сторону окна голова выдают ее с потрохами. — Прекрасно. Наше общение все лучше и лучше. — Круто! — вполне искренне радуется Стар, отгоняя подальше назойливую ядовитую ревность. — Она больше не боится, кого там?.. Саму себя, хах? — Я… делаю все, чтобы она перестала бояться, — немного неуверенно отвечает Марко. — Я надеюсь, что нужен ей также, как и она мне. — Она счастливица, — чуть более завистливо, чем должна, говорит Стар, а затем старается обратить все в шутку и улыбаясь восклицает: — Ее будут катать по городу под закатом и песни о свободе и фестивалях, говоря всякие глупости! Она будет ненормальной, если откажется от такого мира. — Не откажется, — заверяет Марко и делает музыку погромче, чтобы дождь не было слышно. Чтобы звучал только их со Стар мир. — Она ведь сама придумала этот мир. Рассказала мне о нем здесь и сейчас. Стар понимает, что он имеет в виду не сразу, а когда до нее доходит, то задерживает дыхание и опускает голову, прижимая ладони к щекам. Горячие, как печка. Пауза затягивается на целый куплет, и бэк-вокалистка немного насмешливо вздыхает, медленно так, томно даже. Как назло. — Я все еще надеюсь, что нужен ей также, как и она мне, — говорит Марко, пока Стар делает глубокие вдохи-выдохи и старается привести в порядок бешено колотящееся сердце. — Поцелуй меня, — наконец говорит она, и делает музыку еще громче. Водолазка колючая, и от этого к ушам приливает кровь, стучит и бьется каждая жилка, напоминая, как все реально-реально, как каждые ощущения Стар обострились и сжались в одном месте под ребрами. — Сейчас же. «Потрясающая волна» накрывает их в третий раз вместе с усилившимся дождем, превратившийся в темный смазанный ливень. Они занимаются любовью на заднем сидении, и пока Стар неловко перебирает руками складки черт-ее-дери водолазки Марко, пытаясь снять ее, ей впервые в жизни кажется, что хоть в чем-то она «выше» зрячих. Зрячие не прочувствуют все это… так.«Только один взгляд на тебя, и я знаю - наступит прекрасный день.»
Возможно, на Земле никогда не смогут понять мьюнианскую магию, зато мьюнианка Стар вполне привыкнет к земной. Она ей очень даже нравится. Как дрожали ее руки, когда она подносила их, смоченные водой из фонтанов в парке Эхо-Крика, к носу и морщилась от странного резкого запаха. Марко говорил, что так пахнет нечто под названием «хлорка» Как дрожали ее руки, когда она ловила снежинки и хихикала, падая с Марко в сугроб, сгребая голыми ладонями эту дивную ледяную массу, то по ощущениям как пух, то как твердый пластилин. Пальцы потом неприятно щипало, — и Марко грел ее руки своими, кои начинали дрожать в такие моменты еще сильнее. Ее руки дрожали, но тянулись прикоснуться к каждому земному дереву, блюду, одежде. Дрожали, когда она крепко обнимала Марко ночью, пока холодные пальцы чертили на ее бледной оголенной коже узоры. Стар не видела мир, но чувствовала его на кончиках пальцев. И не обязательно было видеть его, чтобы понимать: Земля — удивительное место. Не обязательно видеть его самой, да… Если такой, как Марко, стал ее глазами.