(Not) Just Friends

      Когда слепящий глаза свет рассеивается и пыль оседает на развалины, Стар открывает глаза. Сумятица битвы как-то резко пропадает, даже, кажется, эта самая "напряженная музыка" в голове смолкает в один миг. Сначала она замечает, как болит ее тело, потом — как враги сидят где-то неподалеку, потирая раны, смахивая слезы, радуясь друг другу. Стар приподнимается на локтях и сплевывает грязь, скрипящую на зубах, вместе с кровью. Смотрит вперед.       Стар думала, что знает о боли все. Боль бывает такой многообразной: от кулаков, от клыков, от сжимающего шею щупальца, от удара по лицу и от искр волшебства, пронзающих насквозь. От тока по телу и от сухого резкого проникновения между ног. Стар думала, что она изведала все виды боли так хорошо, что могла бы написать о каждом рассказ; синяки на ее теле и кровоточащие раны на лопатках — выдрали крылья, чтоб не сбежала — сослужили бы доказательством, приложением к книге. Стар думала, что ей бы это удалось лучше всего. Марко всегда говорил, что ей удается сочинять хорошие сказочки; кто знает, может, именно это он в ней и любил?..       Битва за измерение вышла скоротечной и кровопролитной, а Стар потеряла слишком много в этом затянувшемся рассказе о боли. Дело не в выдранных крыльях — черт с ними; дело не в оцарапанных локтях и ломоте во всем теле — переживала и не такое. Битва за Мьюни скрутила в водоворот все ее познания о боли и окунула прямиком в эпицентр, и вот теперь Стар смотрит вперед, ползет едва-едва через каменные развалины, не желая видеть, не желая верить. Но выжженный след и фиолетовая слизь да ошметки тыкают в правду. И Стар начинает рыдать от невыносимого, жгучего чувства ненависти и боли внутри.       Пыль оседает неспешно, камни шуршат так успокаивающе и почему-то очень громко, до звона в ушах. Враги — убийцы — что-то говорят то ли ей, то ли друг другу, но у Стар застывшая кровь на ушах, белый шум вместо звука, и она воспринимает только фиолетово-черное пятно впереди. Выжженный след — приложение к ее боли.       Стар вгрызается обломанными ногтями в сухую твердую землю, раздирает ладони о песчинки и осколки. Ее волосы — пакли, спуталось грязное золото; Стар продолжает ползти вперед, тяжело и часто дыша. Она так глубоко в этом водовороте, что, кажется, никогда уже не вынырнет. Дышать-то тоже стало пыткой, забило легкие пылью.       Боль всегда наиболее сильна, если появляется из чего-то хорошего. Стар много об этом знает: когда поцелуи оставляют укусы, когда объятия заставляют кости хрустеть, когда слова «я люблю тебя» остаются ожогом на коже. Смотря вперед на черный огненный след, ошметки и слизь, — остатки ее любви — Стар согласна пережить все те мгновения боли, которые, она думала, знает наизусть и боится повторить, еще раз. Ее придавливает как колонной к земле, и потому она ползет. Хорошо хоть слезы не дают ей разглядеть всю картину, размазывают страшные подробности в акварельные мазки.       — Нет, не правда… — говорит Стар сама себе, упорно подползая ближе, — Все не правда, не правда, не правда…       Но потом она больно бьется рукой о каменную глыбу и натыкается пальцами на нечто мокрое и мягкое. Сморгнув пелену слез, Стар видит — кусочек щупальца. Тошнота не заставляет себя долго ждать, и Стар спешно откидывает страшную находку. На пальцах остаются фиолетовые капли.       Все правда-правда-правда. Злодей повержен, герои победили. Осталось только мусор убрать.       Стар никогда бы не подумала, что будет так сильно кого-то любить; что она однажды склонится, сломается перед кем-то, кто по сути враг ее народу и кого следовало бы убить. Теперь боль от потери — самое правдивое чувство — накрывает ее волной, холодной-холодной, и не дает всплыть на поверхность. Стар с трудом привстает и ползет уже на четвереньках в эпицентр черного следа; под руками мокро, грязно, скользко от фиолетовых луж вокруг.       Боль умеет подкрадываться внезапно. Боль умеет появляться в самые неподходящие моменты, умеет выбивать из колеи. Стар не слышит, как к ней идут, но зато слышит, как тихонько шипит еще дымящаяся теплая земля. Грязные пальцы с обломанными ногтями хватают каждый кусочек, отшвыривают каждый запачканный камень, будто Стар что-то пытается ухватить среди всего этого, что-то найти и собрать в одно.       — Нельзя, не смей, слышишь? — тихо бормочет Стар, пригибаясь к земле и хватая останки. Шаги позади становятся быстрее; рядом с ней останавливаются, и Стар каким-то краешком сознания подмечает — ее посадят гнить в тюрьме. Не убьют, о нет. Слишком щедро. Хорошие герои чаще всего придумывают самую изощренную пытку, а боль, как известно, появляется из чего-то хорошего.       — Не смей меня оставлять, — шипит она черной земле, скривив мокрое чумазое лицо. Цвета из-за слез расплываются, теряются, но руки все еще ищут что-то в месиве, которое когда-то было ее любимым.       — Стар Баттерфляй, — говорит кто-то глубоким, строгим голосом у нее за спиной, — за пособничество Диазу Вы будете наказаны и предстанете перед судом Ее Величества королевы Авариус. А сейчас Вам следует не сопротивляться и пройти за мной.       Стар же игнорирует и начинает еще активнее рыскать по месту гибели Марко. Хлюпает носом, рычит от злобы, — похожа на взбешенную кошку. Ее грязный истерзанный вид являет собой жалкое зрелище. Видно, поэтому никто не спешит скрутить чокнутую озлобленную девчонку на месте: она просто не сможет сопротивляться.       Марко всегда говорил, что у нее чувства бегут впереди рассудка. Так и теперь — Стар не думает о том, что ее враги стали сильнее и находятся рядом, а лишь колотит по земле кулаками, бьет по фиолетовой луже до синяков на руках и рыдает, будто стараясь разбудить самого Сатану из подземного Ада. Чтобы ей вернули того, кого она любит. Либо забрали ее с собой.       Боль бывает долгая и мучительная, бывает быстрая и слабая, а бывает вечная, застревающая навеки где-то там, под костями и кожей, как грязь в трещинах. Стар бьет последний раз и падает лицом вниз, плача; кто она теперь, когда герои победили, а злодей пал? Никто. Просто откинутая с шахматной доски искореженная пешка. С этим придется жить, догнивать в сыром подземелье, каждый день вспоминая об этом и терпя свою боль.       Стар хлюпает носом и вдруг нащупывает нечто гладкое и шершавое рукой. Да, так и есть — фиолетовый, чуть прожженный по краям галстук. Стар дрожащими пальцами притягивает ткань к себе и прижимает ее к лицу, промачивая в слезах и вдыхая запах огня, серы и пыль. Ей кажется, что Марко снова ее обнимает, и что герои-убийцы никогда не побеждали, не забирали себе этот мир и все счастье.       — Стар Баттерфляй, — когтистая лапа ложится на плечо Стар, сжимая. — Пора.       Стар сгибается, сидя на коленях, опускает голову ниже, глотая слезы и с видом умалишенной нюхая галстук. Хихикает, плачет, - истерика. Невыносимо, неописуемо плохо. Ни с чем не сравнить.       Стар думает, что раньше ничего не знала о боли. Совсем.