***
У Стар голова идет кругом от слащавой песенки, что придумал для нее менестрель. Он твердит все о том же: идеальность, порядок, красота; это мантра, осточертевшее ей за все восемнадцать лет заклинание. Стар не согласна с ним, и все в ней противоречит песне и правилам, которые ей навязывают ежедневно, только жаль, что матери этого не понять. Все разговоры на этот счет («мама, пожалуйста, я терпеть не могу это все, я не хочу быть идеальной») пресекаются, и Стар с каждым днем становится мрачнее и дальше от семьи и ее традиций. День, когда она встречает Марко, соответствует тому, что старается вложить в нее мать, и Стар тошнит, воротит и скрючивает в искрящийся темной колючей энергией клубок. Не так себя должна чувствовать идеальная принцесса: она ненавидит это чистое безоблачное небо, мягкую траву, теплый ветер и непривычную чистоту на улочках. Она ненавидит себя за то, что вынуждена быть вот такой: улыбаться как велено, держать спину прямо, сохранять бесстрастное выражение лица и не давать слабину, никому не показывать истинных эмоций. Ненавидит именно это, — она принцесса. Не Стар, а именно принцесса. Поэтому Стар сбегает подальше, в леса. Там ей нечего бояться, там можно испачкать красивое платье, уколоть палец, растрепать прическу. Там можно быть собой: принцессой с потемневшими сердцами на щеках и с подгнившей, обозленной душой. Марко появляется в ее жизни случайно: она забредает в чащу, совсем не боясь того, что заблудилась (по правде сказать, тайно именно этого ей и хотелось), где находит его раненным и прячущимся от рыскающей по лесу королевской стражи. В старых лохмотьях он был бы похож на обычного крестьянина, если бы не узкий зрачок, чересчур грубая шершавая кожа и мелькающий сзади хвост. Сожаление пересиливает страх, и она подходит чтобы предложить помощь, а когда эту помощь принимают, то прямо так, без перчаток и магии, вытаскивает из его ноги стрелу, с отвращением бросая ее в сторону. И, честно, только взглянув на него внимательнее, глаза в глаза, Стар уже знала: простой дружбой это не закончится. Поэтому ей стоило бежать назад, вытереть с рук чужую, слишком темную для мьюнианской кровь, и готовиться к тому, что подразумевалось с самого начала; принцессы ведь не помогают чудовищам, принцессы ведь не меняют принцев на них. А потом он вдруг говорит ей: «спасибо», — и улыбается так просто, будто ничего странного в их встрече нет. Протягивает руку, представляется и неуклюже пожимает вместо того, чтобы поклониться или поцеловать запястье. Тогда-то Стар окончательно определяется в вопросе «за» или «против». Принцесса не имеет на такое право, но ее кровавые пальцы смыкаются вокруг чужих, когтистых, крепко-накрепко, и их рукопожатие должно смотреться неправильно, — но, внезапно, все совершенно наоборот. Стар могла бы скинуть вину на Марко, сказать себе, что это он ее испортил. Но это не так. Она была испорчена с самого начала.***
— Значит, это твой выбор? Стар стоит напротив мутного от пыли зеркала в чужом домике-избушке, куда бессовестно сбегает последние два года и где, на самом деле, чувствует себя лучше, чем в родном огромном замке. Она глядит на свое голое тело — кое-где синяки, царапины, и укусы, подзажившие и свежие, — с ужасно довольным видом, будто это лучшее, что можно было с ней сотворить. С принцессами, особенно с такой нежной бледной кожей как у нее, надо обращаться соответствующе: аккуратно, ласково, бережно. Но для Марко она не была принцессой, этой гребаной идеальной куклой в рюшах и без индивидуальности; для Марко она была смелой, упертой и порой нахальной девушкой, которая не боялась испачкать платье или ободрать колени. Для него она просто Стар, и просто Стар нравится грубость монстров, а также то, что чудовище никогда не превратится в принца. На его голос Стар не оборачивается, но видит отражение в зеркале. Знает, — он тоже разглядывает ее ранки. Сожалеет, конечно. Марко никогда не хотел делать ей больно, но Стар даже в постели не желала быть с этим клеймом «принцессы». Слишком долго терпела, слишком сильно хотела стереть его с себя. — Да, — и это правда. Она твердо уверена в том, что сбежит. Раз и навсегда. На прошлой неделе мать поставила ее в известность о свадьбе, снова все решив за нее, и это стало последней каплей. Марко вздыхает, качает головой. И Стар, — на мгновение, — становится стыдно. Они были ровесниками, но по складу ума и поведению Марко часто казался значительно старше, и если Стар видела в перспективе побега из дома возможность вырваться из стереотипов, наконец-то сделать выбор самой, то Марко видел в этом угрозу для всего королевства. Но переубеждать ее — себе дороже. Уже пытался. — Неужели тебе не страшно? — подойдя ближе, бормочет Марко, обвивая ее живот руками. Когти неосторожно задевают кожу, синяки начинают болеть; Стар улыбается своему отражению и игнорирует на мгновение блеснувшие зеленым глаза. Ей так хорошо и уютно в руках этого полумонстра, как не будет уютно ни с кем и никогда. — С тех пор как мы познакомились, мне никогда не бывает страшно, Марко, — сладко шепчет Стар и упорно не глядит на вены под бледной кожей, ставшие темно-фиолетовыми. Это зрелище раньше отвращало ее, но с каждым очерком в книге заклинаний и новой темной силой, наполняющей с ног до головы, отвращение заменила гордость. — Я люблю тебя. И это мой выбор. Марко не отвечает, только смотрит на ее руки, следы от своих зубов на ее шее, синяки; зажмуривается, крепче прижимает худое тело к себе. Он всегда смотрит на вещи зрело и трезво, даже если это причинит ему боль. Единственное, что им стоит бояться, — это окончательного превращения из принцессы в чудовище.