(Not) Just Friends

1.       После похорон Мун Стар, как и ее окружение, ожидала, что ее накроет истерика. Что она каждый день будет рыдать в своей комнате, что ее глаза ежедневно будут опухшими и красными и никак иначе. Но ничего подобного не произошло.       После того как мать похоронили, Стар молча вернулась в замок и, к собственному удивлению, с легкой душой созвала королевский совет — нужно было срочно восстанавливать замок. Не было ни слез, ни мерзкого ощущения, давящего такого, в груди и глотке, не было даже простой печали. Вообще ничего.       Стар резво помогала отстраивать разрушенные Метеорой дома и башни замка; Стар продолжала носиться по коридорам, по пути роняя свитки и книги, что ей предстояло изучить; Стар щелкала ножницами и прыгала из измерения в измерение по делам, мечтая обрести способности Хекапу по созданию клонов. Училась новым заклинаниям, колдовала старые клубничные ураганы, радужные мосты и крылатых котов. Иногда к ней прилетала в гости Понихед, реже — Том. Пару раз слуги даже слышали ее бьющийся о стены эхом смех и любимую ею музыку.       Некоторые думали, что принцесса (то есть, уже королева) просто очень хорошо держится или что пьет специальные отвары. Ведь не может же быть так — вести себя как раньше, почти никак не изменившись, после потери родителя. Но осмелиться спросить никто так и не смог; что-то подсказывало придворным, что это ничего существенного им не даст и сделает только хуже.       И только Марко знает, что происходит со Стар. Что ничего она не пьет и вовсе не держится, потому что вне суеты, вне обязанностей королевы, Стар не двигается, не смеется и не говорит вообще.       — Днем она активная, ведет себя как раньше, словно ничего не произошло, — как-то делится Марко с Келли, бродя по огромному королевскому саду, так и не расчищенному от обломков до конца, — А вечером она запирается в комнате до утра и больше ее не слышно и не видно, будто растаяла в воздухе или сбежала куда, но я знаю, — она там. И это ни разу не поведение прежней Стар, Келли!       Келли, как и ее уже-в-который-раз-парень Тед, проницательный и хороший слушатель. Она никогда не перебивает и только в самом конце рассказа с волнением спрашивает:       — Ты пробовал к ней зайти? Видел, что она там делает?       Марко кивает. Меж бровей пролегает морщинка; в воспоминаниях, что он переворачивает, нечто прямо противоположное той, кем видится Стар всем остальным.       — Она… просто сидит. Абсолютно неподвижно, ни на что не реагируя. Не плачет, не говорит, — просто застывает на постели и смотрит вперед. А звать ее в этот момент все равно что докричаться до статуи. И так почти всю ночь.       Келли странно вздыхает — с надрывом, будто не хватает воздуха. Она, как и все друзья, тоже переживает, тоже боится, потому что так никогда не бывает: бегать, прыгать и смеяться днем, словно ничего никогда и не было.       А ночью превращаться в паралитика.       — Марко, ты же не думаешь?..       И он знает, что хочет сказать тактичная Келли, продолжает мысленно за нее: что если Стар сходит с ума там, за деревянной дверью с поблекшими рисунками? И в темноте, в которую она старательно всматривается, почти не моргая, мелькают картинки, рисунки, мелькают все кошмары и ужасы, кои Стар боится встретить вновь, закрыв глаза?       — Ей надо чем-то помочь. Обратиться к доктору или найти какое-нибудь заклинание! — говорит Келли с каким-то совсем уж наивным воодушевлением, так некстати напомнив о прежней Стар, Стар «до», по которой все так скучают. — Может, Глоссарик, или Комиссия…       Но Марко отключается от разговора, понимая: то, чем заболела Стар, не вылечит ни один врач и ни одно, даже самое сильное, заклинание. «Прежней» Стар Баттерфляй больше не существует. 2, 3, 4, 5.       Каждый день Марко исправно помогает ей с делами во дворце, робко заглядывая в лицо, ища там прежние счастливые черточки, которые Стар старательно напяливает на себя маской при всех остальных, — не находит. Каждую ночь Марко исправно заходит в ее комнату по три раза: в первый — со страхом того, что она все-таки убежала, во второй — чтобы предпринять очередную глупую попытку привести ее в чувства, и в третий — чтобы уложить ее, уснувшую, в постель, размять затекшие конечности и укрыть одеялом, а то и двумя. На Мьюни нынче ночи холодные.       У Стар в глазах — ежедневно — точно также. Пусто и холодно.       И каждый день, каждую ночь Марко видит это и возвращается к себе в комнату ни с чем.       Он разрывается между двух измерений: на Земле — родители с маленькой сестрой, на Мьюни — обязанности приближенного к королеве. Кто-то называет его по-старинке сквайром, кто-то неосторожно бросает «принц». Марко и сам не знает, зачем он здесь и кто он; болтается вокруг да около и просто чувствует: так нужно. Ему нельзя уходить, иначе все развалится, Стар развалится, и Мьюни вновь останется без королевы.       Так проходят четыре месяца после смерти Мун. Стар помогает отстроить новые деревни, Стар заключает заново пакты, Стар заклеивает и латает дырки, оставленные в родном измерении после битв. Она вводит новые законы, отменяет старые, увольняет и принимает во дворец, даже, Марко слышал, собирается устроить бал.       Она стала такой взрослой, неожиданно взрослой, будто Алиса, съевшая гриб роста: щелчок, и вот, она смотрит на всех сверху вниз. И Марко бы обрадовался за нее, даже гордился, что из легкомысленной хохотушки она превратилась в рассудительную смелую девушку...       Но в последнее время ему все чаще хотелось, чтобы вернулась эта хохотушка обратно.       — Хэй, бро, — подлавливает его Том в коридорах замка, когда Люсайторы приходят к новоиспеченной королеве на переговоры. — Не передашь Стар вот это?       Марко вздергивает бровь: в его руках оказывается розовая коробка с фиолетовым бантом, пышным и с кроваво-красной брошью посередине.       — Конечно, но… — смотрит на Тома: само спокойствие, его даже почти не всколыхнуло известие о том случайном поцелуе в будке. Марко завидует: Тому не о чем волноваться, у Тома нет забот. — Почему ты сам не можешь это сделать?       — О, Марко, мы немного повздорили со Стар, — отмахивается Том и безмятежно улыбается. — Ты знаешь, как это бывает у парочек. Но она отходчивая, скоро мы снова увидимся.       «Отходчивая» — кисло проносится в голове Марко и он, помолчав, уходит. Том любит маскарады и фальш, и поэтому нынешнее поведение Стар для него ничем не примечательно. Потому же Марко ни разу не увидел его в комнате молодой королевы — может, так бы ей полегчало? — хотя, вроде как, родители Тома уже вовсю трубили о надвигающейся свадьбе и великой любви.       Подарок Марко, конечно, отдает; при нем же Стар молча выкидывает коробку в мусорку. С того момента ни одного из Люсайторов в замке не побывало, и Марко почему-то беззаботного Тома совсем не жаль.       Пятый месяц она носится там и сям, находя себе все новые и новые занятия, изматывая и тело, и голову, только чтобы никто (кроме Марко) не увидел ее такой, какой она бывает вечером.       Какой она стала. Или, что правильнее, перестала быть. 6.       У Стар холодные и бледные руки. Затекшие; долго, не один час сидела на постели, поджав колени к груди и слушая, как бьется сердце — вхолостую как будто, по привычке.       Впереди Стар — темная стенка, на которой она тщательно пытается что-то отыскать взглядом. Может, там тайный ход; может, там решение всех проблем; может, там способ вернуться в прошлое. Или же внутри каждого кирпичика — ее кошмары.       Шестой месяц начинается также, как и все остальные до него.       — Эй, ну давай же, — Марко неуклюже вклинивается позади нее, подсовывая ей подмышки руки и подтягивая ближе к себе. Растирает плечи, расчесывает волосы, чуть укороченные придворным парикмахером неделю назад; снимает сапожки и колготки, уже даже не стесняясь. Как он ни старался отогнать от себя это сравнение, оно упрямо подкрадывается день ото дня: он ухаживает за Стар как за немощным ребенком. Разве что не кормит и не купает ее.       Стар тряпичной куклой падает на подушку. Глаза не моргая глядят вперед, ни один нерв не дрогнет; Марко становится страшно. Страшно, что она останется такой навсегда, что слова Келли окажутся правдой. Прикусив губу, приподнимает ее ноги и укрывает Стар одеялом. Все также ноль реакции.       — Знаешь… — сглотнув, начинает Марко — в середине четвертого месяца он решил делиться с ней историями. Просто так, не дожидаясь ответа, просто чтобы она слышала и знала: жизнь продолжается, расцветает, а он рядом, наполняет ее голову событиями идущего вперед мира. — Сегодня на кухне была настоящая битва. Повара не могли решить, какой хлеб подать к ужину: из кукурузы с южных полей или из кукурузы с восточных. Я хотел помочь, сказал, что разницы нет — вкус ведь один и тот же! Но… — он улыбается, прищурив глаза, — в итоге все вылилось в драку между ними и погром кухни. Убираться пришлось долго. Кажется, у меня до сих пор под ногтями немного муки.       Украдкой глядит на Стар. Никаких изменений.       Марко тяжело вздыхает; он пытался, изо всех сил. И будет пытаться, пока не произойдет чертово чудо, пока рана Стар не начнет потихоньку затягиваться и охвативший ее «паралич» не спадет. Наклонившись к ней, он поправляет одеяло, подтыкая его, будто пятилетней девочке, и уже собирается уходить, как вдруг ощущает теплое дыхание на шее, что сбивает его с толку и вызывает табун мурашек под одеждой.       Стар шепчет с хрипотцой, тихо-тихо и словно из последних сил:       — Ты пахнешь хлебом.       Они оба застывают. Теперь и Марко понимает, каково это — просто сидеть, пялиться в одну точку и молчать, полностью растеряв все мысли.       Вдохнув, он также тихо, как тайну, говорит:       — И… как оно?       Глупо, но больше ничего и не придумалось. Пальцы Стар дергаются, и льдинки в глазах — тоже.       — Приятно, — произносит без единой эмоции, но это неважно. Главное, что вообще говорит.       Только когда Стар окончательно расслабляется и проваливается в глубокий спокойный сон, Марко уходит, не зная, как реагировать: радостно и буйно, как велит сердце, или настороженно, как твердит голова. В итоге он просто прячется под одеяло и долго-долго щурится в темноту, подобно Стар, — может, там действительно спрятана разгадка тайны? Может, сбежавший Глоссарик чудесным образом вылетит оттуда и расскажет, что должно быть и как?..       Это их первый — не деловой, «дневной» разговор — за все долгие вечера шести месяцев. 7.       Спустя еще месяц меняется не много, но Марко достаточно и того. Стар постепенно выкарабкивается: шепчет пару слов ему перед сном, самостоятельно переодевается и ложится. Она даже смогла выбраться на вылазку в лес с отцом, который после смерти Мун выбрал затворничество, изредка показываясь на помощь дочери в государственных делах.       Сегодня они обедают втроем. Впервые за столько месяцев. Марко рад, но чувствует себя неуютно; тень Мун на том месте, где она раньше сидела, так и видится краем глаза, так и ждешь, что королева осадит Стар за отсутствие манер за столом или пожурит Ривера за испачканную едой одежду.       Взгляд вправо — Ривер разрезает ножом запеканку и почти изящно кладет кусок в рот; взгляд влево — Стар намазывает на булочку плавленный сыр, потом отпивает чай и даже не забывает оттопырить мизинец, над чем раньше открыто насмехалась, презирая все эти «этикетные» штучки.       Марко шумно сглатывает. Тень Мун, ее призрак, не просто незримо витает вокруг — он остался в этих людях рядом, в их движениях, в их поведении. Этого уже никогда не изменить.       Но продолжать жить, учиться всему заново, как больной учится постепенно ходить и самостоятельно питаться, — можно, так ведь?       Ночью Марко обнаруживает комнату Стар пустующей. Первая реакция, разумеется, страх, после — решимость найти ее. Переворошив всевозможные варианты, включая самые худшие, Марко осеняет, и через несколько щелчков ножниц он оказывается на королевском кладбище: огромная территория, больше похожая на прекрасный сад, нежели на место скорби. Возле еще засыпанной свежими цветами могилы сидит Стар, точно также, как обычно сидит в своей комнате.       — Боже, Стар, я испугался, почему ты не в…       — Они.       Сразу же замолкнув, Марко удивленно наклоняет голову, не понимая, о чем говорит Стар. Приглядевшись, он замечает, что ее рука легла на свежий маленький букет белых цветов — подснежников.       — Зачем? — безэмоционально говорит Стар, не поднимая голову. Разумеется, обращается она к Марко: на Мьюни подснежники не растут, а вот на Земле очень даже.       — Ну, я подумал… — чувствует себя пойманным за шалостью ребенком, а Стар, которая раньше именно таковой и считалась, ныне кажется очень взрослой и серьезной. Как Мун. — они… прорастают из-под самого снега. Когда все остальное увядает и замерзает, появляются лишь подснежники, знаешь, никак не хотят…       «Погибать», — но решает не заканчивать. Стар же больше не спрашивает, вообще, кажется, игнорирует его, но неизменно берет за руку, когда Марко предлагает идти домой. 9.       — Останься.       Девятый месяц встречает Марко жарой, экзаменами и переназначением в полноценные рыцари. До генерала, сказали, еще надо подрасти, но он рад и этому: наконец-то хоть в чем-то появилась определенность и стабильность.       Помимо этого его встречает и Стар — какая-то новая, потихоньку расцветающая из-под слоя холода и пустоты, словно подснежник. Ее яркие голубые глаза в темноте влажно поблескивают, грустно глядят на него; Стар больше не пялится в стенку, не ищет в ней разгадку или выход. Она понимает — ключ от всех бед находится глубоко в ней самой.       И достать его получится только с помощью Марко.       — Э, конечно…       Он чуть смущается — за прошедшие месяцы Стар перекидывалась с ним ночью парой слов, слабо, но реагировала на рассказы и не застывала как статуя, но еще ни разу не просила остаться с ней на ночь, вместе, в одной постели. Делать нечего, и, избавившись от толстовки и обуви, Марко ложится поверх одеяла рядом с ней.       — Не так.       Ее рука чуть надавливает на подушку, брови дергаются. Марко непонимающе моргает, но вскоре до него доходит, и смущение становится четче, ярко проскакивает на лице.       — Уверена?       — Да, — утыкается носом в сжатый кулак, как котенок, — пожалуйста.       И нырнув к ней под одеяло, вздрогнув, когда теплые руки прижимаются к животу, а щека — к груди, Марко понимает, что стеснение внезапно пропадает, что так и надо. Она жмется всем телом поближе, прячется под его боком от страшных снов: все это становится для Марко таким естественным, как поднять голову и увидеть: да, небо действительно голубое, облака — белые, люди рождаются и умирают, а жизнь на месте не стоит.       Стар молчит, но не как раньше — когда он сидел рядом с ней и вместе с тем чувствовал себя ужасно одиноким, — уже нет. И не будет. «Кажется, она выздоравливает», — обмолвился он три дня назад Келли, а та кивнула, радостно объявив, что не сомневалась в «хэппи энде» и что это только благодаря ему.       — Должно быть.       Марко косит глаза вниз, на светлую макушку. Стар не двигается, дышит ровно, будто спит, но он не сомневается, что она сейчас говорила.       Помешкав, он неловко переспрашивает:       — Что это значит, Стар?       Ответ приходит нескоро.       — Чувствую себя… как дома. Тепло. Уютно. Как в детстве, как раньше, — пальцы Стар подрагивают, сжимают футболку Марко и он, до того не прикасавшийся к ней, обнимает в ответ, приметив, какой же все-таки она стала худой. — Как и должно быть.       Секундой позже она, впервые за чертовы девять месяцев, начинает плакать: без криков, истерики и стенаний, а совсем тихо, но не сдерживаясь, вжимаясь лицом в его грудь. Слезы у Стар горячие, а кожа в кои-то веки румяная.       Стар — снег тающий, оттепель. Расцветает, как подснежник, — из-под холодного, тяжелого, порой убивающего, взращенная в руках Марко с любовью и обещанием того, что «хорошо» наконец-то наступит. Как и должно быть.