(Not) Just Friends

      Сегодня семнадцатое. Ровно месяц. Вот когда это произошло. Ривер не ведет дневников, не пишет в ежедневнике все более-менее яркие события в жизни, а их, право, очень много, и на толстенный том не хватит, но это семнадцатое он бы записал. Пометил бы ярко-красной закладкой, чтобы в глубокой старости поддеть страницы крючковатым сухим пальцем и улыбаться морщинами воспоминаниям о старом и не всегда добром.       Семнадцатого все пошло к черту. Разрушенный замок, разбитые древние статуи, разодранные шелка нарядов и полотна картин, иным словом — хаос. Кто-то потоптался, словно большой ребенок, по игрушечному волшебному замку, разрушил все, что так бережно хранилось веками, раздавил маленьких мьюнианских человечков без жалости. Явился в своем, должно быть, наилучшем воплощении для мести: принцесса по крови, пусть смешанной, но как ни крути со всех сторон королевской. Чтобы если не забрать то, что по закону принадлежит ей, так с чистой совестью разрушить.       Риверу не хочется вспоминать семнадцатое, но в голове упрямо прокручивается лишь оно. Не хочется расковыривать эту болячку, но она напоминает о себе ежечасно и ежеминутно сдавливающей дряхлую грудь болью. Ривер видит семнадцатое в своих морщинах, в каждом седом волоске бороды, в каждом призрачном шепоте-скрипе так до конца не отстроенных стен. Во снах, где Мун винит во всех бедах, где Стар плачет, прижимая к себе потерявшего сознание Марко. Ривер дневников не ведет, но с каждым разом ему все сильнее хочется выпросить у кого-нибудь чернила и перо, чтобы ляпать кляксы на бумагу в попытках выдавить воспоминания, как болючий гнойник. Мысли… они никогда не были его заботой. Этим занималась Мун, позволяя ему оставаться эмоциональным и беззаботным мальчиком, который умел лишь махать кулаками да веселить ее.       Мун, к которой всегда можно было обратиться за помощью и советом. Мун, которая была опорой для него и всего королевства. Мун, которая будто бы сразу родилась на свет такой — рассудительной, зрелой и ответственной. Ривер всегда чувствовал себя с ней беспечным ребенком и по молодости жутко стеснялся: до последнего не верил, что такая статная красавица-королева, как она, обратит внимание на глупого коротышку вроде него. Но Мун никогда не оправдывала его мрачных ожиданий — она лишь добродушно посмеивалась своим тихим, мелодичным смехом, вовсе не была снобом и с любовью показывала-рассказывала-указывала ему ответы на все вопросы. Она была его учителем жизни, его собственным сборником всех лучших воспоминаний, и никакого ежедневника ему было не нужно.       Ривер скидывает жаркое одеяло, смотрит на пустующую половину постели: там все еще остались серебряные волоски. Ночью в полуразрушенном замке невыносимо — невидимые тени давят, воспоминания наваливаются сверху. Того и гляди задохнешься, но ему нельзя умирать — если чему-то он и научился у жены, так это игнорировать все свои желания в моменты, когда в нем все еще так нуждаются. Когда остались еще те, кого он любит.       Слышит: торопливый топот ног, совсем как много лет назад, когда принцесса была крохотной непоседой, залезающей назло матери во все опасные места замка. Ривер улыбается воспоминаниям и тяжело вздыхает, скатывается грузно с постели; спина противно хрустнула — старость не радость, битвы с монстрами теперь оставляют заметные следы. Ривер игнорирует ноющую боль; вспоминает Мун, ее внимательный умный взгляд, и упрямо идет прочь из спальни, спиной ощущая присутствие пропавшей жены сильнее, чем когда-либо. Ему нужно, необходимо выполнить данное с рождения Стар обещание — защищать семью. Хотя бы то, что от нее осталось.       Ривер выглядывает в коридор, щурит подслеповатые глаза. Прислушивается — слух, к счастью, не по годам острый. Отчетливые шаги в восточной части побуждают его устало покачать головой: Стар, конечно же. Снует вокруг да около, котенок, гуляющий сам по себе. Вновь не спит, вновь пытается собрать воедино разрушенное: импульсивная и упрямая, вся в отца.       Ривер уходит дальше по коридору в гнетущей тишине, стараясь не смотреть на высохшие красные потеки на полу и стенах. Семнадцатого все полетело к черту, и единственное, на чем держалась его надежда — Стар, — сломалось, как и все остальное. Лишившиеся душ мьюнианцы после победы над Метеорой пришли в сознание, а вот Марко почему-то нет, и в голове Ривера до самого конца дней останется звенящий крик дочери, когда земной мальчик минуту, десять, двадцать смотрел на нее черными провалами глаз, не двигаясь и почти не дыша.       По сей день Марко не просыпается; неизвестно также, почему с ним так получилось. Стар спрятала его в уцелевшей восточной части замка под строгой охраной — обычной и волшебной, — и даже поиски матери для нее стали делом второстепенным: теперь она круглосуточно бегала из измерения в измерение, перебирала ночами и днями все заклинания в огромной королевской библиотеке, невзирая на боль и усталость ища способ вернуть того, кого так сильно любит.       Это тоже у нее от отца.       — Стар? — хрипит Ривер, наткнувшись на дочь возле массивной двери. Стар — в форме золотой бабочки — воровито оглядывается, смотря на отца сначала испуганно, после — настороженно, будто Ривер ей враг, — то есть, конечно, не ей, а Марко. Она на всех, кто пытался подойти к нему, так смотрела, готовясь за любое неосторожное движение испепелить на месте — лишь бы Марко был в безопасности, вдали от людей, которым после всего произошедшего нет сил доверять.       — Пап, уже очень поздно, — безразлично говорит она, сжав одной парой рук волшебные цепи на двери, чтобы те секунду спустя с грохотом упали на пол. — Лучше иди спать, завтра трудный день.       Ривер болезненно морщится: сейчас с ним словно говорит Мун, недовольная его глупостью. Кашлянув, он с трудом продолжает:       — Малышка, потому я и пришел сюда. Ты должна отдыхать.       Стар кусает нижнюю губу, хмурится, злясь на слова отца. Несмотря на темноту, которую обрубал один лишь бледный отсвет ее золотых крыльев, Ривер прекрасно видит темные круги под большими глазами и похудевшую фигуру: Стар без Марко блекнет, тускнеет, как и Ривер без Мун, и жутко скучает. Скучать вместе с отцом она не умеет, — каждый по одиночке крутится внутри своей боли, — а потому Ривер только сейчас (к своему стыду) замечает ее жалкое состояние.       Ривер задается вопросом: что бы сказала на это Мун? Ничего хорошего. Боже, как же сейчас не хватало ее рассудительности, ее умения сбалансировать ситуацию и помочь найти ответы.       — У меня нет времени на отдых, — качает головой Стар; дверь скрипит, тяжело отворяясь.       — Нельзя же сутками изводить себя! Ты даже есть перестала, малышка, — настаивает голосом строгого взрослого Ривер, но ощущает себя намного младше Стар, когда та раздраженно и с нажимом повторяет:       — Папа, сейчас это неважно. Мне нужно помочь Марко, он… — Стар запинается, мотнув головой, не желая говорить «он умирает», — он нуждается во мне. Больше, чем когда-либо.       — Марко бы не одобрил то, что ты совсем не отдыхаешь! Как и я, и… и твоя мама.       Стар резко выдыхает, будто ее ударили под дых. Ривер стыдливо опускает взгляд, чувствуя то же, что и дочь, но не зная иного способа достучаться до нее.       — Я… пап, пожалуйста, уходи, — устало отвечает Стар и залетает внутрь. Ривер вопреки просьбе заходит следом, оглядывая помещение — комната Марко, созданная специально для него по приезду на Мьюни. Сейчас мрачная, но безукоризненно чистая, потому что Стар, которая ни разу на памяти Ривера не брала в руки метлу, трепетно убирала здесь пыль каждые два дня.       — Привет, Марко, — улыбается она, слабо и вымученно, но даже этой улыбке Ривер рад безмерно: пока сердце Марко все еще бьется, Стар сбережет надежду, поделится ею с остальными и не позволит навечно застрять в семнадцатом. — Я сегодня поздно, извини, эти дурацкие бумажки, которые ве-ечно нужно для всех подписывать! Но зато… я с хорошими новостями!       Ривер глотает, пытаясь протолкнуть ком в горле, когда его дочь — прекрасная золотая бабочка — склоняется над едва дышащим, жутковато смотрящим в никуда Марко, и ласково разглаживает складки на его одежде.       — Я вычитала одно заклинание — супер-пупер сложное, между прочим, даже Глоссарик бы голову сломал. Оно кажется сильным. Так что… может, я снова услышу, как ты смеешься, — она улыбается и касается пальцами уголка его губ. — В этот раз твою комнату не затянет в черную дыру, я обещаю.       Показушная радость в голосе Стар пугает Ривера. Он осторожно шагает ближе, с жалостью оглядывая мальчика, к которому успел прикипеть душой: выглядел он так, будто глубоко уснул, и только черные пугающие дыры вместо осознанного взгляда давали понять, что случилось на самом деле. Одежда — та что он носил всегда, чистая и тщательно выглаженная, опять же, благодаря Стар: она сама одевала его, меняла простыни, расчесывала волосы, подпитывала магической энергией жизни, после чего нередко теряя сознание из-за переутомления — все ради того, чтобы сердце Марко продолжало биться.       Ривер вспоминает о Мун, которая в свои семнадцать шла напролом против армии монстров, едва оправившись после похорон матери, и, смотря на дочь, чувствует то же восхищение, что и тогда при виде будущей жены. Пусть Мун пропала, но живет в их принцессе, в ее осанке и взгляде, в стремлении сделать лучше и больше, и Риверу эгоистично становится легче: по крайней мере, если не найдут Мун, у него останется Стар.       — Все будет хорошо, Марко, я почти у цели, — бормочет Стар, погладив его по бледным щекам, затем отстраняется, беря его за руку и закрыв глаза.       Заклинание, выученное назубок, сложное и заковыристое — в обычные дни Стар и за месяц такое бы не запомнила. Сейчас она ведет себя невероятно уверенно, источая яркий свет, передавая Марко все волшебство жизни, все, что может. Ривер следит за происходящим с придыханием — либо сейчас все получится, либо попытка вновь окажется провальной. А потом все повторится, по кругу, снова и снова, пока надежда не пропадет.       Света становится больше, он пульсирует одной яркой точкой на груди Стар и на груди Марко; Риверу приходится прищуриться, чтобы ненароком не ослепнуть. Стар выгибается в спине, замирает, крепко стискивая руку Марко, а ее глаза и сердца на щеках белеют. Быстрая мощная вспышка, озаряющая весь замок; холод, пронизывающий до костей. И тишина.       Голова Ривера слегка кружится после выброса чужой магии так близко. Он трет глаза и кряхтит, двинувшись вперед: Стар вновь склонилась над Марко, пытливо заглядывая в пустые глаза и тяжело дыша. Ждет, что вот он сейчас проснется, заговорит, снова будет в порядке.       Раз-два. Тик-так. Призраки шепчутся в каждой трещине здания, ухают и воют в закоулках и коридорах, словно тоже ждут чего-то. За минутой уходит минута; сердце Ривера ухает куда-то вниз и лопается воздушным шариком. Его дочь разочарованно хмыкает и прикрывает глаза, на ресницах которых уже скопились слезинки, затем целует Марко в лоб и обессиленно падает на пол, вернувшись в прежнюю форму.       Ривер мечтает о том, чтобы семнадцатое число навсегда исчезло из календаря.

***

      — Вот так, дорогая, осторожно, — бормочет Ривер, кладя Стар на постель в ее комнате. Она жмурится, вытирая горячие слезы руками, кивает отцу и медленно вдыхает-выдыхает.       — Спасибо, пап.       — О чем речь, солнышко, — отмахивается Ривер и осторожно гладит по волосам дочь, вспоминая беснующуюся белокурую крошку, которая постоянно просилась с отцом в лесной поход дикарями и смеялась так жизнерадостно, точно весь мир для нее — бесконечная веселая карусель. И пусть девочка выросла, но ей все еще нужен папа: чтобы носил на руках, укутывал в одеяло и отпугивал кошмары.       Ривер вслушивается в тяжелое дыхание своей принцессы, а в голове тоскливо крутятся воспоминания о ней, маленькой и искрящейся энергией, на руках у молодой Мун. Риверу жаль, что он не ведет дневников: он мог бы вклеить туда фотографии жены и маленькой дочери на каждый день рождения последней, запоминая крепко-накрепко, как она растет. Как немыслимо она изменилась: больше не смеется от любви ко всему свету и ненавидит походы, вместо этого скрупулезно пытаясь восстановить разрушенное семнадцатым.       — Твоя мама часто пила это перед сном, — нарушает паузу Ривер, протягивая чашку со сколом. Внутри — горячий зеленоватый напиток собственного приготовления. — У нее, бывало, сильно болела голова, вот она и придумала способ облегчить боль… хоть немного. Я старался сделать все строго по рецепту, так что, должно полегчать.       Стар принимает горячую чашку и отпивает, даже не морщась из-за кипятка. Ее взгляд на мгновение становится таким же пустым, как у Марко, затем проясняется, устремляясь на Ривера:       — Спасибо. Извини, я нагрубила тебе.       — Нам всем сейчас нелегко, — примирительно отвечает Ривер. — Эта история с Эклипсой, твоя мама, Марко… Столько всего свалилось на тебя разом, малышка. Я хочу помочь тебе, но понятия не имею, как. Просто никудышный старик, даже не король.       Он грустно усмехается, пока Стар делает глоток, прежде чем сказать:       — Не говори так, папа. Ты очень смелый, ты помог задержать Метеору. И сейчас, когда мама и… Марко… — Стар запинается и вздрагивает, и Ривер боится, что сейчас она подскочит и опять убежит к нему, наплевав на сон, — когда они не могут быть рядом, ты нужен мне сильнее всего.       Ривер грустно улыбается и обнимает ее одной рукой, а второй слегка подталкивает руку дочери, держащую чашку — Стар необходимо восстановить силы.       — Ты обязана следить за своим состоянием, милая. Иначе ты не сможешь даже с постели подняться, не то что помочь Марко или Мун.       — Мама всегда говорила, что за одну ошибку приходится вдвое больше исправлять. И все это, — Стар неопределенно машет рукой в сторону окна, — произошло исключительно по моей вине. Я чертовски облажалась, папа, я была такой… глупой! Я занималась чем угодно, вместо того, чтобы повнимательнее присмотреться к мисс Хейнос, то есть, к Метеоре, или следить за Эклипсой…       Ривер растерянно сжимает и гладит худое плечо Стар, которое начало дрожать из-за подступившего плача.       — Стар, никто не мог предположить, что случится такое. Мы совершенно ничего не знали о собственной истории, и, возможно, если бы не ты и твоя мама, так бы и жили дальше во лжи.       — Моя мама как раз-таки могла предположить! — Стар швыряет чашку в стену, и та разбивается, расплескивая бледно-зеленую кляксу по подранным обоям. — Она предупреждала меня, что это не кончится добром, но какого черта я должна была послушаться ее?! Мне было плевать, я же принцесса-бунтарка, ох, подожди, — которая и не принцесса вовсе!       Стар закрывает лицо руками и плачет, но тихо — на полноценную истерику попросту не осталось сил. Ривер пододвигается к ней ближе и обнимает, ненавидя себя за то, что никогда не умел подбирать нужных слов, как Мун. Он лишь всегда был рядом как способ приободрить, рассмешить и быть опорой, лучиком света. Но этого недостаточно. И ему так обидно, что в нем ничего не осталось от Мун, кроме воспоминаний, и те порой кажутся выдумкой: ну кто бы, кто в здравом уме признал бы в нем свою вторую половину?       — Ну все, все, милая…       — Я послала его туда, — шмыгнув носом, глухо говорит Стар, и слова эхом повисают в комнате, в замке, во всем Мьюни и в голове Ривера — наверняка они приснятся ему в следующем сне. — Отправила его одного, к Метеоре. Поверила, идиотка, что получится… задержать ее, наследницу короля монстров и Эклипсы, обычному землянину! Черт, он же даже не знает, как бороться с волшебством, он им не владеет!..       Ривер задумчиво проводит большой рукой с белесыми шрамами по макушке дочери, а та чуть качается вперед-назад, словно трава на ветру, и говорит с кем-то, кого они не видят, но точно знают, что он(а) здесь.       — Знаешь, папа, я помню, как на Земле мы играли в настольную игру, и Марко жаловался, что я постоянно меняю правила на ходу, никогда не давая ему выиграть. Мне казалось это очень веселым: подстраивать правила под себя и нарушать их же. В этот раз я сделала то же самое, только... продула сама, доигралась. И теперь его нет. Я потеряла его.       Молчат они долго, вместе гипнотизируя пятно на стене, слушая, как сверчки печально отыгрывают за окном одну лишь им известную мелодию.       — Я знаю, что ты чувствуешь, милая, — не глядя на дочь, нарушает тишину Ривер, боясь, что молчание добьет их обоих окончательно. — Слишком хорошо знаю это. Чувство, что ты сделал недостаточно и теперь от тебя словно отделили что-то жизненно важное, как половину от тела. Твоя мама, она… продолжение меня. Она научила меня всему, что я знаю, она одним присутствием вселяет в меня уверенность и счастье, и без нее я больше не представляю свою жизнь полноценной. И главное, что она научила меня исправлять свои ошибки, а не замыкаться в них.       Стар не перебивает, внимательно слушая и даже слабо кивая: Марко говорил ей те же вещи. Подтягивает к груди ноги и обнимает их, положив подбородок на колени.       — Сейчас, когда ее нет рядом, и единственное, что есть у меня — это ты, я понимаю, насколько она была права. Я не могу сдаваться, как бы сильно мне этого не хотелось. Я обещал Мун защищать тебя с первого дня твоего рождения, и пусть сейчас я чувствую себя без нее как без рук и ног, не имею права замкнуться в себе и раз за разом прокручивать в голове тот день, когда она исчезла, теша себя фантазиями о том, как спасаю ее. Я должен быть как никогда сильным и разумным, чтобы помочь тебе… даже со своей никчемной спиной, черт ее дери!       Стар хмыкает и прячет улыбку за коленками. Ривер убирает мокрые волосы с лица дочери и слушает пение ночной птицы — звонкое, протяжное, даже приободряющее, словно исполненное в аккомпанемент его словам.       — Поэтому, тебе необходимо восстановить силы и на свежую голову обдумать все. Марко жив, малышка, пока жива ты, ведь он — твое продолжение. А Мун-пай, пусть не рядом, но я отчетливо знаю, что она все еще дышит и ждет нас где-то далеко. Пока мы с тобой держимся друг друга и играем по правилам, все будет хорошо. Ну, послушаешь ты своего старика или нет, тыковка?       Стар, ничего не говоря, коротко всхлипывает и прижимается к отцу, крепко обвивая руками и невольно подмечая, что он тоже исхудал. Ривер чуть запоздало обнимает тощее тельце в ответ, гладит длинные волосы, с облегчением услышав еще одно «спасибо» над ухом — самое нужное из всех, обещающее, что да, она послушает. Ощущения присутствия Мун совсем рядом накрывает с головой, но больше не пугает, не делает больно: это обволакивающее с головы до ног тепло, обозначение того, что Мун, его продолжение и половина, все еще жива и научила его за десятки лет всему, что могло пригодиться на подобные тяжелые дни без нее.       Ривер баюкает ее до тех пор, пока не начинает светать, плюнув на собственный сон, после чего аккуратно кладет на постель, наказав себе не позволять кому-либо мешать покою принцессы.       Сегодня же днем отыщет несколько бумажек да перо. Обведет семнадцатое кругом, жирным и ярким, распишет для Стар все свои и Мун воспоминания — добрые и не очень, чтобы она тоже была готова к подобным дням. Чтобы читала его дневник обязательно вместе с Марко и смеялась над ошибками своего глупого старика, совсем как в детстве, звонко и чисто. От любви ко всему миру, как к большой, бесконечной карусели.