(Not) Just Friends

1. Как на картине.       Ловкий солнечный заяц крадется по полу, запрыгивает на постель и соскальзывает по белой стопе, вылезшей из-под одеяла. Так и хочется последовать его примеру и дотронуться до ее ноги, пощекотать и услышать переливы звонкого смеха, — намного лучше любого будильника. Однако Марко лишь сдержанно улыбается, прикрывая дверь: будить Стар сегодняшним утром хотелось иначе. Сегодня все должно быть по-особенному, с самого начала дня.       Марко оставляет поднос с завтраком на тумбе и подходит ближе к кровати. По пути натыкается ногой на белую тряпку, а подняв ее, узнает в оной майку Стар с логотипом «Love Sentence» — ту самую майку, которую нетерпеливо стягивал с нее прошлой ночью. Марко аккуратно кладет одежду на спинку кровати и садится на самый край. Смотрит на Стар: она дышит ровно и слегка хмурится во сне, сжимает кулаки, сильно походя на хрупкую маленькую девочку; ее губы надуты, искусаны ночными поцелуями. Он осторожно касается ее плеча, ныряя пальцами под круг солнечного луча, что залил ее кожу золотом, и наклоняется поближе, чувствуя на щеке теплое дыхание.       — Просыпайтесь, ваше высочество, — шепчет Марко с улыбкой: будь она сейчас бодрой, точно бы толкнула его. Она ненавидела, когда к ней так обращались в прошлой, королевской жизни, и ненавидит сейчас, когда Марко дразнит таким образом.       Светлые ресницы трепещут, она хмурится сильнее. Марко убирает с ее лица прядку волос и аккуратно зачесывает за ухо, елейно шепча в него:       — Я знаю, что ты слышишь меня, Стар. Не притворяйся.       В ответ раздается почти кошачье недовольное мяуканье. Марко утыкается носом в ее плечо, беззвучно смеясь, после чего целует ее и отодвигается, наблюдая, как Стар ворочается под теплым одеялом и морщится от вездесущего солнца — готовится встречать утро.       Она выбирается из белого постельного белья словно Афродита из пены, запутанная в длинных светлых косах и с невинным румянцем на лице. Стройное тело тянется, открывшись свету, хрустит суставами; она зевает, по-принцессному изящно прикрыв рот, и трёт глаза кулаком. Осоловело осматривает комнату как если бы очнулась здесь в первый раз, прикрывает голую грудь одеялом и, наконец, ее внимание устремляется на Марко, залюбовавшегося ее видом — таким домашним, очаровательным в своей простоте и тем не менее иноземно красивым, как из картин Санти или Вермеера.       — Марко, однажды я подмешаю тебе снотворное и заставлю проспать трое суток, — ворчит Стар и причмокивает губами.       — О, поверь, то, что ты сегодня проснулась не в разгар обеда, как обычно, не с проста. Я восполню твою потерю наилучшим образом, — горделиво говорит Марко и тянется вперед, забирая поднос и кладя тот перед Стар, которая непонимающе и сонно моргает.       — Завтрак? Уже?..       — Это по-настоящему королевский завтрак, завтрак особого дня, — подмигивает Марко, наблюдая, как переливаются всеми оттенками золота ее волосы под жаркими утренними лучами.       Стар вытягивает тонкую лебединую шею и чуть наклоняет голову на бок. Черты лица, линии фигуры, плавно перетекающие одна в другую, — он мог с закрытыми глазами и не трогая рассказать о каждой, описать то, как тени ложатся на бледную кожу ее живота, как отточены ее движения. Зарисовал бы даже, если б умел. Не редкими утрами он ловил себя на мысли, что не понимает и никогда не поймет: как в девушке, которая дралась едва ли не круче Марко, не брезговала вляпаться в грязь и абсолютно не парилась из-за синяков, обломанных ногтей и прочих трофеев с битв, умещалась еще и идеальная женственность, какая-то совсем сказочная грация. Она все еще оставалась принцессой, пусть без короны и королевства.       — Хлопья Капитана Бланша и блинчики с сиропом? — Стар смотрит на еду еще пару секунд, сжимая одеяло в руках, а затем, пискнув, подпрыгивает на одном месте, как током ушибленная. — О бог мой, не может быть, Марко!       Он вопросительно наклоняет голову и вздергивает бровь.       — Стар, только не говори, что ты забыла о том, о чем сама напоминала мне всю неделю.       Вместо ответа Стар, отпуская одеяло и аккуратно минуя поднос с едой, тянется к нему; руки обвивают шею, а маленькая грудь прижимается к его, возвращая на мгновение свежие воспоминания об их ночи. Марко смущенно обнимает в ответ.       — Прости-и, конечно, боже мой, я помню! Я по-омню, — умилительно протягивает Стар и щекой трется о его плечо. — Праздничный завтрак в постель в честь нашей второй годовщины, спасибо, это очень мило, мой близнец.       — Он был бы еще лучше, если б не остыл, — вздыхает Марко, скептично оглядев блинчики, и гладит Стар по голой спине.       — Из меня паршивая девушка, — хнычет она, отстранившись; ее подбородок дрожит, а губы капризно надуты. — Это я должна была приготовить тебе что-нибудь вкусное! Мне так стыдно…       — Нет-нет, не переживай, — машет руками он, чуть посмеиваясь про себя над ее видом, — я не собирался всю годовщину проваляться в постели с отравлением.       — Марко! — ахает Стар и пихает его кулаком в бок (сильная какая!), после обиженно скрещивает руки на груди, на которую он силится не пялиться. Очень быстро ее обида тает, уступая место нежности и, конечно, голоду — сладкий запах чуть остывшего, но не менее вкусного завтрака наполнил залитую солнцем комнатушку.       — Я не сделал напитки, хотел, чтобы ты сама выбрала, — пожимает плечами Марко. — Но если что, голосую за горячий шоколад.       — Я люблю тебя, — выпаливает вдруг Стар, и ее полный обожания взгляд действует, как гипнотизирующая черно-белая спираль: затягивает, вынуждая вглядываться в капли в море — ее глаза, видя собственное отражение в каждом. Когда она говорит эти три слова, мир становится чуть проще, чуть понятнее. Это как спасательный круг в моменты, когда сделать ошибку не хочется больше всего.       Марко ласково улыбается ей и берет одну из ложек возле тарелки с хлопьями, зачерпывает немного и протягивает ей, торжественно объявляя:       — Начинаю этот знаменательный день с, э-э, ложки за прекрасную, влюбленную в меня ее высочество Стар…       — Не зови меня так! — хихикает она, перебив.       — …Которая, конечно, однажды проспит собственную смерть…       Стар закатывает глаза и показывает ему язык.       — …Но которая уже два, а не считая начало отношений, уже почти четыре года делает каждое мое утро и каждый день идеальными, словно я раз за разом просыпаюсь внутри живописной картины с прекрасной главной героиней, — Марко касается кончиками своих пальцев ее; Стар прикусывает губу, ее щеки розовеют, а глаза блестят, как драгоценные камни — растрогана. — Люблю тебя. И собираюсь показывать это в течение всего дня.       — У нас в планах вечеринка? — воодушевленно восклицает Стар. — Тогда, в свою очередь, я собираюсь устроить лучшую волшебную годовщину, как Эклипсе и Глобгору, помнишь?! Считай это искуплением вины за отсутствие завтрака для тебя.       — Только не взорви чей-нибудь дом как тогда, Стар.       Стар на это лишь заливисто смеется и, охотно зачерпнув свою порцию, стукает ложкой о ложку Марко, провозглашая «за нас!» и нечаянно уронив одну хлопушку на одеяло. Марко, недолго думая, кладет рядом вторую: пусть они тоже это идеальное утро встретят только вдвоем. 2. Дом.       Она просыпается одна, окруженная лишь высоченными башнями деревьев да углевым пеплом из кострища, который пухом ложится на одежду и волосы. Во всем теле страшная ломота и боль из-за сна на земле, руку жалило тысячами ос из-за неудобной позы, в которой Стар пробыла всю ночь. Холодно; кутается в одну из красных толстовок, вдыхая запахи леса, земли, пепелища и, главное, его запах. Флюиды его тепла, обволакивающего красной толстовкой как любимыми объятиями, по которым она уже успела безумно заскучать.       Рассвет лениво проявляется на небе Мьюни розовыми кляксами, местное светило жжет больные глаза. Стар устало моргает, разминает затекшие суставы и, запахнув толстовку, встает. Запах одежды отрезвляет ее, напоминая о Земле — месте, где она была всегда намного счастливее, нежели в родном измерении.       Как бы то ни было, его придется защищать, — не потому что долг, не потому что в беде все и вся живое. Просто чтобы все наконец закончилось. Чтобы она вернулась на Землю, держа его за руку, снова улыбалась до боли в щеках и не думала о политике, магии и прочих вещах, не предназначенных для ее возраста.       Стар, сидя посреди леса родного Мьюни, думает, что очень хочет домой.       — Но без тебя не пойду, — едва слышно хрипит она в воротник толстовки, ежится. Хочет плакать, но не может — слишком вялая с утра. Вот бы проснуться не здесь, дрожа от холодного лесного ветра и пугаясь, что он вот-вот сорвет мощные ветви деревьев прямиком ей на голову; не здесь, где бушует сумасшедшая воительница и где страдают ее друзья и родные. Вот бы проснуться в маленьком домике, окруженном кактусами, почувствовать аромат сладких утренних оладий миссис Диаз и побежать в школу, соревнуясь с Марко, кто первый займет место на задней парте.       Сейчас Марко далеко, где — она не знает. Может, на краю леса, может, на краю вселенной. Может быть, потеряла его навсегда. Но просыпается она этим утром все-таки рядом с ним — его толстовка обвита вокруг тела спасительным коконом, и Стар готова поклясться, что настолько защищенной не чувствовала бы себя даже в выкованных самой Соларией латах.       Марко рядом с ней всем своим существом и защищает ее, где бы ни был на самом деле.       — Ну же, давай, ты сможешь, — решительно шипит она себе, похлопывая по щекам, чтобы взбодриться. Живот скручивало голодом; она не ела целые сутки и теперь, перед важнейшим походом в ее жизни, восполнить энергию было нечем.       Что бы Марко сказал на это? Наверное, поругал бы, что она совсем не думает о себе, а затем нашел бы вполне съедобный завтрак — он многому научился за шестнадцать лет странствий. Не по годам взрослый и заботливый, ее лучший друг, без которого она чувствовала себя как без рук и ног.       Ей так его не хватало.       Живот издает похожий на рык звук и Стар морщится, кусая сухие губы. На отдых у нее мало времени, счет идет на часы, и она совсем одна, так что о поиске нормального завтрака можно было забыть. Но, пошарив по карманам в толстовке Марко, она вдруг находит мятный леденец — из тех, что продавались на Земле — и ласково, с легкой тоской шепчет:       — Ты заботишься обо мне даже сейчас, когда сам так далеко?       Мята тает на языке, руки завязывают на шее рукава толстовки, отчего одежда трепещет позади красным плащом супергероя. Стар слепит глаза рассвет; ей нужно еще немного побыть взрослой, нужно продолжать идти по ставшему чужим Мьюни, чтобы добраться до решения всех проблем. До Марко. До своего дома. 3. Без сна.       В первую ночь на Земле — новой-старой родине, — Стар спать боится. Глупо, наверное, но ничего поделать не может; в голове каруселью вращались картины последней битвы: армия Мины и ее жертвы, раненные друзья, взрывы, призраки погибших королев. Иногда ей казалось, что вся жизнь — это такая выдумка, плод чьего-то больного сознания, и этот «кто-то» придумывает все новые и новые испытания, не дающие спать по ночам.       Теперь он наконец-то побежден.       Стар, вроде бы, помнит прекрасно земные ночи. В первые дни на Земле она сильно скучала по Мьюни и выходила на балкон своей башенки, тоскливо вздыхая и мысленно вычерчивая фигуры из звезд. Фигуры приобретали черты ее родителей, друзей, волшебных существ, известных от и до; создавалось ощущение, что они все рядом, а не в сотнях измерений от нее. Когда привыкла, вылезала на крышу дома Диазов и долго болтала там с Марко, либо просто продолжала искать свои собственные созвездия — может, в одной из крохотных точек запрятался портал домой.       В первую ночь на новой Земле Стар боится поднять голову, боится увидеть блестящую россыпь на полотне небес — новых небес, объединивших в себе два мира. Мьюни больше не дом, куда так сильно хотелось вернуться; Мьюни отныне кошмар, страшный сон детства, который и через тридцать лет не забыть.       Закрывать глаза тоже страшно.       Светает: небо переливается нежными оттенками лазурного и фиолетового, звезды тают. Стар за ночь и глаза не сомкнула, сбежав на улицу из дома и просидев на скамейке. Не посмотрела на то, что сильно устала: за несколько часов ее жизнь успела лихо крутануться по часовой, было что обдумать. Кто-то из знакомых и родных ушел навсегда, кто-то мирно спит в своих домах, ожидая утра, которое принесет новые дела и проблемы. В ушах Стар все еще стоял звон от взрыва, шума болотно-зеленых волн, некогда бывших чистой магией, ноги болели от быстрого бега. Но Стар не жалеет ни о чем — ни о боли, ни о волшебстве, с помощью которого было так просто решать проблемы. И создавать новые.       Без волшебства им всем будет лучше.       Нелепо, наверное, выглядит вся эта сцена: и Стар, сидящая на скамейке под одиноким фонарем, в окружении мошек да крохотных феечек, и склеенный двумя паззлами мир, — один сплошной кусок ненормальности. Аляповатый, как ее платья. Именно в таком мире, может, ей будет уютно, как не было нигде раньше. Может, однажды звездное небо снова станет красивым и на него не будет страшно поднять взгляд.       На ее руках пляшут тени деревьев и одиноких существ, еще не освоившихся в совершенно новом куске вселенной. Стар провожает их виноватыми взглядами, машет рукой; непривычно ощущать себя чужой среди этих раскрашенных-разноцветных созданий, будто выбежавших из сказки. На самом деле даже страшно. Стар сейчас — Дороти в стране Оз, и ей срочно надо найти друга, чтобы пройтись по желтому кирпичу домой.       К счастью, друг сам ее находит.       — Тоже не спится, да? — встав позади, спрашивает Марко, но ответа не ждет: кутает ее в плащ, который сам когда-то для нее сделал и садится рядом на скамью, робко беря за руку. Стар благодарно сжимает его пальцы и поднимает голову: слабый фонарь освещает его смуглое лицо, с еще свежими ссадинами и царапинами. Сейчас, когда Марко в нескольких сантиметров, ее окатывает волной облегчения — подумать только, совсем недавно она была уверена, что из-за магии, из-за чертового Мьюни, она потеряет его навсегда.       Но он с ней. Как друг, как соратник, как возлюбленный. Стар потеряла многое — свои силы, королевство, — но обрела, думает, еще больше, в тысячу раз больше. Она наконец-то чувствует себя цельной, на своем месте, всего лишь держа Марко за руку.       — Наоборот, кажется, что я и так во сне, — вздыхает Стар, смотря вперед, на перемешанные друг с другом дома двух миров. — Что, если я проснусь, и все исчезнет? Мы исчезнем?       Марко дотрагивается до ее волос рукой, просто чтобы убедиться, что Стар настоящая. Что после оглушающего взрыва он все же очнулся. Но после всего пережитого смысл слова «настоящее» забыт совершенно. Им еще только предстоит создать «настоящее».       — Знаешь, даже если это сон, я планирую поспать подольше, — отшучивается Марко, но знает — он бы с удовольствием жил в иллюзии, только бы оставаться со Стар бок о бок.       Лес вдалеке шелестит на ветру, подставляет зеленые головы под последние звезды. Веки Стар тяжелеют, но она изо всех сил держится, не давая себе уснуть.       — Я… даже не знаю, как реагировать, — смущенно бормочет Стар под аккомпанемент сверчков. — В смысле, на этот… Этот мир. Для всех жизнь начнется заново и неизвестно, получится ли не совершать ошибок прошлого.       Стар шаркает балетками по земле, выпрямляет затекшую спину. Ей так страшно на самом деле, безумно страшно вернуться назад, к «старту», вновь и вновь натыкаясь на кошмары, непременно следующие за спокойными снами. Марко же принял расслабленную позу и словно бы потерял к ней интерес — отвернулся, смотрит куда-то в сторону, думает над чем-то другим.       А думать совсем не хочется.       Тишиной любезно пользуются сверчки и воображение, рисующее монстров в глубоких темных уголках окружающего пейзажа. Стар, вроде бы, прекрасно помнит ночи на Земле. Любит их, бережно храня в коробочке воспоминаний, кои не вытравить даже самым сильным волшебством. Но таких ночей у нее еще не было — совсем без магии, замерев от страха перед абсолютно новым этапом жизни, распростершимся пестрой гладью в виде сомкнувшихся в одно миров. Сможет ли она назвать это место домом? Засыпать без страха да наблюдать по ночам за падающими звездами, как когда-то давно, кажется, в другой жизни?       Стар вдруг всхлипывает и опускает голову; ее судорожный вздох отдается волнением внутри и заставляет Марко повернуть голову в ее сторону.       — Ну же, не надо, — он удрученно качает головой и приобнимает ее. — Знай, что все худшее закончилось, оно позади. Мы с тобой наконец-то вместе, монстры спасены, наши семьи и семья Эклипсы в целости и сохранности. Мы в кои-то веки сможем побыть дома, вместо того чтобы носиться по измерениям и исправлять чужие и собственные ошибки.       — Я уже и забыла, каково это, — жалко улыбается Стар, утирая щеки — непривычно было знать, что на них больше нет отличительных знаков; в общем-то, это даже радовало. — Сидеть дома, смотреть телек и объедаться фаст-фудом. Я даже не представляла, как люблю это. Я скучаю по ощущению быть дома, Марко.       — Мы наверстаем упущенное, будь уверена. Все мы, — говорит Марко, обвив ее руками и на последнем слове его тон становится уверенней. Марко обещает, на сей раз зная, что сдержит обещание и им не помешает ничто.       И даже если это сон, даже если они погибли давно и навечно остались в собственном бредовом Эдеме, Стар считает, что однажды сможет почувствовать себя счастливой.       Она засыпает в руках Марко с первыми рассветными лучами. Только так никогда не будет страшно. 4. Взрослая.       Саншайн почти пять. Она розовощекая, любопытная и крохотная, хрупкая совсем, как фарфоровая куколка. Ей нравятся мультики про злых волшебников и наряжать игрушечных роботов в кукольные платья — ее радует идея того, что каждый, даже бездушный робот, может быть красивым. Соседские дети смеются над тем, как она превращает «крутых трансформеров-убийц» в механических принцесс, но Саншайн не обижается — ей всего почти-пять и еще непонятно, что есть настоящее зло и обида. Она совсем, совсем ничего не знает о мире.       Она знает только парочку вещей, самых важных: мягкий плюшевый кот под боком, охраняющий ее сон. Детский сад, где она только и делает, что бегает с остальными детьми, как заводной волчок, часто разбивая коленки, но никогда не плачет от боли — ее учили улыбаться несмотря ни на что. И самым первым в списке «важного», самый прочный якорь для ребенка, только узнающего мир: двое людей постоянно рядом и с которыми ей совершенно не страшно, не обидно и не больно.       Саншайн ничего не знает о зле и мире, но она прекрасно знает их. Женщину с удивительно светлыми волосами и мягкой кожей; ее большие голубые глаза похожи на блестящие огоньки. Она рассказывает много сказок о других мирах, битвах и волшебстве — с придыханием, с задумчивым блуждающим взглядом, будто делится воспоминаниями. Она всегда улыбается и учит улыбаться Саншайн, а когда берет ту на руки, всегда тесно прижимает к груди, пытаясь тем самым спрятать от всех на свете. Девочка чувствует своими маленькими ладошками легкое биение ее сердца и успокаивается. Когда рядом эта женщина, Саншайн поразительно хорошо и уютно, ей не страшно. Ведь это мама. Она — то, что известно наверняка.       У мужчины сердце бьется намного быстрее, чем у женщины, особенно стоит Санни неосторожно поскользнуться, удариться или ушибиться. Когда Саншайн оказывается у него на руках, то те дрожат, и она смотрит совсем не по-детски умно в глаза этому мужчине, — темные, но тоже красивые, — после чего его руки дрожать перестают, только крепко обнимают ее маленькое тельце. Он не рассказывает безумные истории, не улыбается беспрерывно, как мама; он легко поддерживает Саншайн, прислонив к плечу, широкому и сильному, боится сделать больно и учит осторожности (учит даже чаще, чем играет, и это нервирует маму). Саншайн всегда засыпает на его плече быстрее, чем в кровати. Ей спокойнее за этим еще не до конца понятным ощущением силы и уверенности.       Папа. Мама. И мир сразу так прост, верно?       Саншайн сегодня пять. У нее отросли волосы до пояса, и мама постоянно заплетает их в два дурацких хвоста, которые Санни всегда забывает расплести перед сном. Впоследствии спутанные с утра пряди больно отдирать от заколок, но Саншайн не плачет, только хихикает, нетерпеливо крутясь у зеркальца в своей комнате. Сегодня утром она просыпается чуть более близкой к познанию сложного мира. И она безумно этим гордится.       Босые ноги шустро шлепают по холодному полу — Саншайн бежит в своей пижаме с лягушками в комнату родителей, чтобы разбудить их. Как можно спать в такой день, в день, когда она стала совсем взрослой? Даже если сегодня выходной.       Открыв дверь, видит: отец с матерью спят, — разумеется, в объятиях друг друга, будто ночью кто-то обязательно похитит одного из них, разлучит даже во сне. Саншайн нравится, когда родители обнимают друг друга — это хорошо, это значит, что картина маленького мира Саншайн все еще цельная. Она не представляет, как это — мама и папа не вместе. Для нее они одно целое, неделимое, что-то, что известно наверняка.       Саншайн на цыпочках подкрадывается к кровати, держа ладонь на губах, чтобы не выдать себя хихиканьем: мама во сне смешно морщит нос, а папа пускает слюни на подушку. Думает, как бы лучше разбудить их — прыгнув с разбега на постель или осторожно потрясти за руки. Решение приходит быстро: девочка котенком запрыгивает на кровать, снуя между запутавшимися в простынях ногами родителей, после чего осторожно тормошит маму за локоть. Мама на то лишь крепче сжимает руку отца на своем животе, но, вроде бы, просыпается.       — Сверху вниз, вокруг и поддеть, кролика с Мьюни за ушки продеть*, — наклонившись ближе, тихо и тоненько напевает девочка колыбельную, что часто пели ей мама и бабушка. — Прижать и сложить… в узелок завяза-ать…       — Кроличьи ушки из теста создать, — заканчивает проснувшаяся мама и открывает светлые глаза, устремив сонный, но ласковый взгляд на Саншайн. — Ты очень рано проснулась, мой лучик. Потом жалуешься, что не дают поспать подольше.       Саншайн улыбается, удобно устраиваясь в промежутке между отцом и матерью. Тепло родителей греет с двух сторон, и она зарывается носом в мамину шею, вдыхая ее запах и наслаждаясь нежным поглаживанием по голове. Знакомое ощущение защищенности разбегается по телу мурашками.       — Ты помнишь, какой сегодня день? — чуть шепелявя, спрашивает маму, стараясь не говорить громко, чтобы не разбудить отца.       — Санни, те десять часов я не забуду никогда, — смеется мама. Ее глаза загораются азартом и устремляются в сторону двери, затем — на мужа. — Хм-м… не хочешь проверить кухню? Мы с папой думали подождать до вечера, но…       Договорить она не успевает — проницательная Саншайн пулей уносится из комнаты за подготовленным для нее сюрпризом, а через минуту прибегает обратно — краснощекая, с улыбкой до ушей и коробкой любимых, но дорогих хлопьев, которыми баловали ее нечасто.       Мама и сонный взъерошенный папа, которого, видимо, растормошили только что, раскрывают свои объятия. Санни прыгает в кокон из их рук, обнимает сначала тонкую шею мамы, потом — теплые широкие плечи отца.       И мир сразу становится в разы проще.       — Задушишь же, Саншайн!.. Сразу видно, что кое-кто подрос, — хрипит папа, когда девочка крепко стискивает его шею в объятиях одной рукой, второй умудряясь ловко раскрыть коробку хлопьев несмотря на просьбу мамы дотерпеть до завтрака. Маленькие пальчики быстро зачерпывают целую горсть хлопьев и суют в рот; она думает, что еще лучше утро начаться бы не могло.       — Спа-си-бо! — с набитым ртом отчеканивает Саншайн, резво подпрыгивая на постели родителей. В ней бьет ключом энергия, доставшаяся от обоих родителей, да еще и усиленная вдвое, превращая ее в маленький темноволосый ураганчик. И, быть может, родителям, пусть они иногда ругают, все-таки это нравится.       — Саншайн, день рождения не дает тебе права вести себя как свинокозлик, — журит ее папа за неаккуратное поедание первого из сюрпризов дня. Мама подхватывает:       — Вот именно, как тебе не стыдно есть хлопья прямо в постели… Не поделившись с мамочкой!       — Стар! — под звон колокольчика — смех Саншайн — возмущается папа, и мама тоже смеется, так, как учила Санни и как умеет сама: от всей души и громко, назло всем.       — Марко, сегодня ее день, а в каком-то смысле и наш тоже. В честь праздника можно и простить, м? — мама повисает на плече отца и целует его в щеку. Бывало, что мама шутила, что «умела когда-то колдовать», и сейчас Саншайн легко в это поверить, поскольку строгий в обычные дни папа легко сдается:       — Ладно-ладно, но только сегодня. Боже, вы обе меня однажды убьете.       Саншайн довольно улыбается и перепрыгивает на руки матери. Падает с ней на подушки, продолжая смеяться в унисон и ластясь к ее мягкому телу, трогая длинные волосы. Мама в ответ шутливо дергает ее хвостики, щекочет бока; жует хлопья, по большей части рассыпавшиеся из коробки на постель, и смотрит так, будто Саншайн — центр вселенной, настоящий солнечный луч, пробравшийся в их дом с утра пораньше.       — Марко, как договаривались, — на одном дыхании шепчет мама, а папа, кивнув, лезет под кровать, выуживая оттуда коробку. Сдув пылинки, он садится рядом и кладет теплую руку на узенькую спину девочки, привлекая ее внимание. Саншайн отворачивается от мамы и смотрит в сторону предмета, а разобрав, что это такое, визжит чуть ли не ультразвуком.       — С днем рождения, наша принцесса, — благоговейно говорит мать, скользнув пальцами по кончикам подпрыгивающих хвостиков. Саншайн тискает в руках коробку с новым игрушечным роботом — маленькой мечтой, — во весь голос твердя, что самолично сошьет ему с десяток платьев.       Саншайн ничего не знает о зле и добре. Не знает о магии, которая существовала не только в сказках мамы. Не знает, что сказки эти — и плохие, и хорошие, — могут быть реальны. Но она знает о том, что сегодня утром стала немного взрослее и, когда придет пора раскрыть новые тайны собственной жизни и целого мира, она будет идти рука об руку с ними. Мама. Папа.