Prize and surprise: vhope story

"Домой до утра не возвращайся. Минни со мной." Хосок застывает посреди улицы, уткнувшись в мобильник. Для того, чтобы не вернуться, ему нужно куда-то идти. Идти - некуда. У него нет друзей или знакомых, с которыми можно притвориться, что тебе не плевать и ты правда, честное слово, не используешь в качестве запасного аэродрома. Хосока никто не ждет. А теперь его не ждет еще и Юнги. Но он не имеет права требовать от него что-нибудь, хотя бы потому что Юнги это последнее нормальное, родное и человеческое, что осталось в его жизни - и нет, он не включает того, на кого тоже не имеет права, каких бы отношений и привязок не придумывала его эгоистичная, падкая на внимание душонка. Утром Юнги нежно тормошит за плечи, выдергивает из кислого тумана снотворных, осматривает привязчиво, словно ему не плевать, и ему правда не плевать, потому что тихим, взволнованным голосом просит: - Хосок, Хоби, проснись, - он знает, что Чону побочками забивает уши и глаза, оттого шторы все еще задернуты и голос у Юнги тихий-тихий, почти нежный, - я увидел разбитое зеркало в ванной. Что ты себе поранил, а. Он не спрашивает, рыщет сам, находит содранные костяшки, обрабатывает, лепит пластыри, пока Хосок стекается обратно в себя по сырой подушке. - Мне на работу надо, опаздываю уже, - Юнги хочет выпустить чужую ладонь, но Хосок, приподнимаясь, тянется навстречу. Ему нельзя так делать, они оба это понимают, они ведь договорились много лет назад - Юнги не удержит их обоих, а Хосоку не хочется его топить - но он тянется все равно с шелестящим "хён...", и Мин раскидывает руки, позволяя ему прижаться лицом между ключиц, вцепиться намертво. Юнги держит руку на его затылке и это максимум из возможного; он обещает, что все будет хорошо, что для Хоби будет - обязательно. Юнги в его жизни последнее доброе и просто последнее, потому что сегодня Хосоку нельзя возвращаться домой и "домой" теперь Юнги будет делить с Чимином. Горькое, мокрое щиплет у него на ресницах, заливает глотку до бурлящих хрипов между саднящими стенками. Хосок ревнует, завидует и это отвратительно. Возможно, поэтому он чувствует себя самым одиноким человеком на свете - он отвратительный. Отвратительные люди не нужны никому. Хосок не нужен никому. Ему этой мыслью бьет под коленями - и, может быть, если свалиться на холодный асфальт, кто-нибудь да подберет - и он, прислоняясь к столбу, достает телефон и делает то, на что мог пойти только от отчаяния, потому что этот поступок обычно приводит к неприятностям, лишним звонкам и гадким воспоминаниям. Оно того не стоит. Но Хосок - в конкретном отчаянии. - Д-джун? - сбивчиво летит в трубку. Он проводит рукой по лицу, перехватывает ею мобильник и тот едва не выскальзывает. Рука у него мокрая. Дождя нет. Вот дерьмо. - Джун, Юнги сказал, что твой бар уже открылся. Вы работаете в такое время? - Хоби? Что у тебя с голосом? Юнги спрашивал, что у него с руками, Намджун спрашивает, что у него с голосом, а Хосока больше волнует, что у него с жизнью. Но он цепляется за тонкую тень беспокойства в чужом голосе и давит из себя улыбку. - Все в порядке. Я приду? - Конечно приходи, просто... Просто они не общались уже больше года, и друзьями друг другу не были, просто Хосок в отчаянии, и Намджун тут вообще не при чем - да, он все это знает. Но обрывает Кима веселым, звонким от фальши смехом и просит выслать адрес. ____ - Ты что здесь делаешь? - О, Тэтэээ! - А кого ты еще ожидал увидеть? - Тэхён присаживается на корточки перед старшим. В его голосе ни капли упрека, одно удивление. - Под дверями моей квартиры? Он вообще за колой хотел сходить да мусор выбросить, но пакету пришлось на неопределенное время остаться в коридоре, а самому Тэхёну выйти на площадку, как только под его дверью обнаружился сидящий на полу хён. В щепки пьяный хён. - А ты ммне, - тот звучно икает и мечтательно лыбится во весь рот, - адресок свой в мммобильнике вчера оставил, прдствляешь... - Блин, хён... - обеспокоенно вздыхает Тэ, - пойдем внутрь. - Акееей, внутрь эт хршооо. Хосок отталкивается от пола трясущимися руками, протаскивается спиной по стене, но колени против воли гнет и уводит влево, и он с пьяным хихиканьем и грациозностью мешка с мясом валится набок. - Блин, блин, хён, - взволнованное бормотание младшего звучит очень близко, но Хосок слишком заторможенно понимает почему. Тэхён давит ему под плечи, слегка подбрасывает, чтобы перехватить поудобнее, и с трудом поднимает на ноги - Хосок не помогает от слова вообще, виснет всем весом. - Давай, пойдем, осторожнее, здесь порог. Тэхён никогда не попадал в такие ситуации - да что там, сам не пил - и столкновение со своей осторожной нежностью, трепетностью стало для него неожиданностью. Может, потому что в том, как Хосок жался к нему, обнимая рукой за плечо, было столько бесхитростного, случайного; Тэхён этой искренности ждал так сильно, что уже перестал надеяться. И сейчас ему больше всего хотелось удержать хрупкую нить доверия между ними, позаботиться, помочь. Тэхён приводит, точнее, притаскивает старшего в свою комнату и, посадив на кровать, тут же хватает за плечи, потому что Хосока по инерции валит назад. В комнате, мягко говоря, не прибрано, но Чону явно не до экскурсии или изучения валяющихся томов манги, одежды, тетрадок - он лицо Тэхёна-то еле находит мутным, плавающим взглядом. - Сколько ты выпил? - Мммм... - тянет Хосок и расплывается в улыбке, искристой, по-детски шкодливой. - Прмерно, нууу... не-помню-сколько стаканов, гдет так? Непривычно сосредоточенное лицо младшего рябит и расплывается у него перед глазами. Жуткое пойло Намджуна даже спустя столько лет все еще оставалось жутким, убийственным пойлом. Но Хосок с ностальгическим осадком на дне воспоминаний скучал по этой дряни, от которой кайфовая, бешеная карусель в голове и цветные конфетти поверх зрачка. - Подожди, я принесу тебе воды. Тэхён уходит на кухню, не замечая, как с потерей опоры Хосок безвольно опрокидывается на кровать и сам с себя хохочет. А когда возвращается, то лишь с третьей попытки догадывается, почему старшего таскает по смятому одеялу - Хосок очень хочет снять кеды, но желейное туловище предлагает ему пойти к черту. Тэхён с тихим вздохом ставит воду на тумбочку и опускается на пол около его ног. - Прдствляешь, - задумчиво мямлит Хосок, глядя на свисающие со светильника аниме-фигурки, пока младший возится со шнурками. - Мммне не к кому было пойти. Бар закрыт на уборку, Юнги с Ччч... - он пропускает глубокий вдох между трясущимися губами и быстро договаривает: - Чимчимом на ночь засели в квартире... - Почему? - спрашивает Тэхён, стягивая один кед. - Трахаются они, Тэ. - Оу... Ну... Я понял, но.... - Хосок, конечно, очень хочет привстать и посмотреть на наверняка пунцовую и крайне симпатичную мордашку, только не знает, обо что опереться - тело легкое, но чужое. Хотя ему даже смотреть не нужно, картинка под веками четкая, теплая, и в какой-то момент он ловит себя на том, что улыбается как придурок. - Я не это имел в виду. Хосок открывает глаза. - Ты всегда можешь прийти ко мне. - Приют для обез...абезд... для лошар, крче, - горько усмехается он. Тэхён губы дует, смотрит слегка обиженно, словно ему только что пыльными ботинками по чистейшим побуждениям потоптались. Таким искренним человеку быть нельзя. Ни Тэхёну, ни кому-либо еще. Кто-нибудь может этим воспользоваться. Хосок, например, может. - Ааах, танцевать хочу. Тэ, давай потанцуем? - Я не умею, - отвечает Тэхён, отбрасывая второй кед. Хосок пользуется тем, что парень слегка привстает, расправившись с обувью, и отталкивается от кровати, чтобы, вцепившись тому в плечи, подтянуться в сидячее положение. Комнату мажет объемными спиралями, скручивает цвета и формы, только Тэхён рядом почему-то удивительно четкий. - Ну давааай потанцуем? Я оч люблю танцевать. Умею. Тыж видел, да? - Хосок цепляет клыком губу и насмешливо улыбается. Тэхён ищет в пьяных глазах хотя бы искорку здравомыслия, но за глянцевой пустотой, кажется, нет ничего, кроме огромного количества алкоголя. - Хён, мне в школу к десяти, какие танцы в два часа ночи? Давай, - тихо говорит он, цепляясь пальцами за язычок молнии на куртке, - я помогу тебе лечь. Хосок молча смотрит, как Тэхён, не поднимая глаз, методично избавляет его от верхней одежды: стаскивает с плеч куртку, осторожно сдергивая рукава, тянет свитер вверх и даже раздвигает воротник, пока Хосок высовывает голову, чтобы заколки парика случайно не дернули волосы от движения. В его жестах столько мягкости, трепетной исполнительности, словно не человека он раздевает, а протирает древние хрупкие реликвии. Алкоголь точит чувствительность в острое, нервное, и Хосок боится, что заревет от того, как ему не хватало простых прикосновений, как ему нравятся прикосновения. Конкретно эти, пускай случайные - больших ладоней на плечах, шее, запястьях, талии, когда Хосока снова валит непониманием пространства и кренит вбок. Тэхён свои теплые, с красивыми пальцами руки даже на коленях оставляет, когда, разобравшись с верхом, не знает, что делать дальше. - Я не смогу помочь тебе с париком, извини. - И что, даже не спросишь, почему я его ношу? Почему я такой? - Со вздохом Тэхён присаживается рядом и мотает головой. - Смотри, какой шанс: я бухой, невменмн...лааадно, просто бухой. Ну же, спроси что-нибудь. - Мне все равно, хён. Хосок хохочет. Его смех разносится по комнате, звонкий и громкий, но Тэхёна придавливает будто лавиной и оставляет с гадким чувством беспомощности - он сквозь химическую поволоку веселья слышит болезненно-истерическое. И ничего не может сделать, тупо сидит, сгорбившись, карябает ногтями торчащие из-под вырезов в джинсах коленки, пока старшего крошит от смеха. Поэтому, когда под давлением чужих рук его опрокидывает на кровать, он не совсем догоняет цепочку событий и главное, как Хосок оказывается над ним. - Упс, какой я неловкий... - тянет тот с шальной улыбкой. Волосы нежного персикового цвета стекают каскадом, отрезая их двоих от света и всего остального мира, отчего лицо Хосока, темное, насмешливое, кажется еще опаснее. Тэхён моргает, когда кончик одной из прядей щекочет в уголке век, и иллюзия спадает мгновенно. У Хосока в глазах ни капли веселья и взгляд его тяжелый, горький - Тэхён сглатывает идентичный вкус с языка и замирает. - Что тебе от меня надо? - спрашивает Чон, сжимая между пальцами подбородок мальчишки, вертит в разные стороны, словно правда найдет ответ. Тэхён у него даже голоса такого никогда не слышал; низкие, угрожающие нотки пробирают до дрожи по позвоночнику. - Ничего, - просто отвечает он. Губы немеют. - Зачем ты ко мне липнешь? - Я не знаю. Хосок до крови прикусывает щеку изнутри и держится изо всех сил, чтобы не шлепнуть по красивому лицу открытой ладонью - до звона, наотмашь. Он звереет бесконтрольно, бесится на самого себя, на Тэхёна с большими глазами в блядских линзах, губами, которые бы целовать до асфиксии - всем его непростительно, черт возьми, красивым лицом, идеальным, смотреть невозможно! Хосока ломает от рвущего легкие крика: "Какого черта я тебе сдался?!" - Ты, блять, что, - злобно шипит он, - влюбился, что ли? - Не знаю, - тихо, почти шепотом говорит младший. Хосок давит на подбородок, и чужие губы приоткрываются с тихим, влажным щелчком и, только когда звук падает в него словно первая капля дождя на спящую гладь воды, ширится волнами запретного, опасного чувства, он понимает, что между ними, оказывается, не просто жалкие десять сантиметров. Между ними один общий вдох и звенящее, горячее напряжение, Хосок чувствует, как оно искрит на коже, когда придавливает губами тэхёновы. В нем столько нерастраченной пьяной ярости за то, что его обманывают, что он сам обманывается, что ему хочется сломать, размазать, надругаться, испачкать, потому что все, что касается Хосока на самом деле не прекрасное, оно - грязное, мерзкое, и Тэхён должен на своей шкуре это испытать. Но он видит зажмуренные глаза, подрагивающие ресницы и губы, видит мальчишку под собой и не делает ничего из этого. Только ныряет в приоткрытый рот и целует с пронизывающей нежностью, ловит испуганный вздох на губах кончиком языка, накрывает теснее. Задавленное алкоголем сознание кричит, что надо отступить, надо отпустить, что Тэхёну, наверное, мерзко и отвратительно, и когда он на последней капле разумности слегка отстраняется, чтобы просто посмотреть в чужое лицо и подтвердить догадки, Тэхён вскидывает руки и, зарываясь кончиками пальцев в теплую прослойку между подбивкой парика и полоской хосоковых волос, давит на шею. Хосок сдается и целует снова, жарче, нетерпеливее. Тэхён пытается отвечать и делает это так робко, сбивчиво, что вместе с поцелуями пьет несдержанную теплую улыбку старшего. Хосоку такое ужасно нравится, нравится целовать Тэхёна, гладить по груди до ощутимого трепета, слышать, как он тихонько мычит, когда Хосок прижимает клыком припухшую мякоть губ. Это все неправильно, он же не отдает себе отчета в том, что делает и что хочет сделать. Его до краев наполняет чужим дыханием, вкусом, тем, как мягко гладят подушечки пальцев по росту волос, и, охваченный внезапной ласковостью, он жмется мокрыми губами под уголком челюсти, шепчет еле слышно: - Тэ... Тэхён только поворачивает голову в противоположную сторону, открывается, и его сердце под ладонью Хосока заходится тяжелым битом. Хосок на такую податливость бросается с жадностью: ранит нежную кожу жгучими поцелуями, жмется открытым ртом и втягивает кожу так сильно, что чувствует, как артерия колотится у него во рту. Метит, где может дотянуться, шею, плечи, ключицы - ворот футболки расходится с треском - и валится всем весом, выбивая из младшего задушенный выдох. Податливость Тэхёна сводит с ума, он поддается прикосновениям и, когда Хосок ведет языком от межключичной ямки до подбородка - вслед движению выгибает шею, откидывая голову. Слетевший с его губ вздох звучит так сладко, что Хосок не выдерживает и приникает губами к уху: - Тэтэ, можно мне?.. Пожалуйста?.. Тэхён не понимает суть просьбы, но, чувствуя горячие, требовательные ладони на своем теле, догадывается интуитивно. Кивает, выдыхая простое: - Бери. Не жалеет об этом ни секунды, потому что Хосок, будто с цепи сорвавшись, целует его снова, а Тэхёну очень нравится с ним целоваться. Чувство несущей его эйфории подстилает липкий страх, когда он слышит визг молнии джинсов, а потом - свой удивленный вздох, стоит Хосоку пропустить ладонь под два слоя ткани и накрыть набухшую плоть. А затем целует еще раз и еще, несколько горячих, нетерпеливых оставляет на шее, не давая Тэхёну и вдоха сделать, будто он может передумать, оттолкнуть, убежать. А Тэхён не может и даже мысли такой не допускает - его выгибает с широко распахнутыми глазами, когда Хосок начинает двигать рукой с равной поцелуям жадностью. Он ничего подобного не испытывал, его ведь так не трогал никто, и незнакомым удовольствием его размазывает в бессознательное; он даже предупредить Хосока не успевает, что уже вот сейчас готов кончить. Легкие пережимает подступающим оргазмом, телом Хосока, давящим с одной стороны, и с немым стоном Тэхён замирает, чувствуя, как заливает белье, низ живота и руку старшего. Стыдно ему ужасно, но он только зажмуривается и проглатывает слова сожаления. Он же правда хотел продержаться дольше, он же, блин, готов был пойти до конца, даже смутно догадываясь, о чем его просил хён. Это страшно и волнующе одновременно: то, что он действительно пошел бы на это ради него. И он не знает, почему. В ушах приятно шумит, - то ли тяжелое хосоково дыхание у шеи, то ли кипящая в венах кровь - и он боязливо кладет зажатую телом старшего руку тому на плечо. Хочется что-то сказать, важное что-то, ведь когда, если не сейчас, когда рука Хосока, черт возьми, у него в штанах? Их отношения и без этого непонятного им обоим инцидента катятся словно снежный ком с горы, конца и края ей не видно, а масштаб катастрофичности, невысказанного только больше становится. А Тэхён хочет - остановиться. Он открывает рот, чтобы, может быть, спросить о важном, разобраться - нормальные люди вообще сначала разбираются, а потом занимаются сексом, но разве Тэхён считается нормальным? И не замечает, как дыхание Хосока становится ровным и размеренным, а тело - тяжелее. Потому что Хосок уснул. Тэхён все еще лежит с его рукой в своих штанах и, тупо глядя в потолок, думает, что нет, нормальным ему не быть. Хотя бы потому что вся его жизнь до встречи с Хосоком и особенно после - абсолютно ненормальная. И Тэхён все еще хочет свою жизнь с Хосоком. Гораздо больше, чем без него. ________ Твою мать. Думает Хосок, когда просыпается утром. У него спутанный ком париковых волос между шеей и подушкой, чужой потолок над головой и одеяло на теле, пахнущее крайне знакомо. Твою. Мать. Думает Хосок, когда, приподнявшись, совершает торжественный заезд на карусели, в которую превратилась чужая комната, а одеяло тянется вслед за ним и оставляет утреннюю прохладу таять на оголившемся плече лежащего рядом спиной к нему парня. Тэхёна. Однозначно Тэхёна - это его рыжий, взлохмаченный затылок на подушке, его широкие костлявые голые плечи. Стоп. Хосок резко оборачивается, отчего комнату бросает по кругу как в центрифуге, и одеяло сдергивается еще ниже. А под ним - ничего. Буквально. Он проскальзывает взглядом по обнаженной красивой спине вверх и натыкается на агрессивно бурые засосы по всей линии шеи до плечевой чашки. Хосок захлопывает рот рукой, чтобы не заорать. Господи, он трахнул Тэхёна. Точно, по-любому. Он ничего не помнит, ничегошеньки, но мерзкое, черт бы его побрал, намджуново пойло - он же на четвертом курсе клялся его больше не пить! - и буквально сожранная шея младшего были достаточными аргументами. - Тэ, - аккуратно зовет он и слегка трясет парня за плечо одной рукой. Вторая все еще прижимается к губам в страхе, что бушующая внутри паника выльется наружу. - Тэ, вставай, нам надо... - Мхмммм, - несуразно отвечает тот и, вслепую нащупав одеяло, дергает обратно на себя, - мне к десяти в школу. Мою мать, - думает Хосок. Он трахнул школьника. И это катастрофа. Хосок слетает с кровати, матерясь сквозь зубы, находит свои свитер и куртку, натягивает стремительно - ему плевать, даже если он навыворот их надел. Затем ловит свое отражение в коридорном зеркале и истерика едва не накрывает его прямо на месте. Он похож на затасканную, заспанную шлюху, потому что легкий мейкап остался, видимо, на подушке Тэхёна, парик спутался, и Хосок его не снимает, а практически сдирает, впервые не беспокоясь, что вместе с заколками снимется и куча его волос. Шлюхой он, может, больше и не выглядит, но точно ею себя чувствует. Отражение колется испуганным взглядом и Хосок, тут же опуская глаза, тянет капюшон пониже и выбегает из квартиры. Когда он возвращается в свою, ему хочется только забиться под кровать, надышаться пылью и умереть. Но он выбирает напиться и уснуть, хотя бы потому что пока не чувствует себя настолько отвратительным, чтобы оставить Юнги разбираться с его трупом. Но Юнги, кажется, рано или поздно станет плевать не только на его труп, но и на его существующее туловище в частности. Эта мысль простая, далекая, где-то совсем на задворках; Хосок цепляет ее тень, когда замирает в проходе на кухню и смотрит на то, как сладко целуются Юнги и Чимин. Ничего не чувствует, просто смотрит на руки Юнги на крупных чиминовых бедрах, что, выглядывая из одеяльного кокона, сжимают таз старшего; смотрит на руки Чимина, крепко сомкнутые за шеей Юнги; смотрит на то, как они оба наслаждаются друг другом, красивые и влюбленные. Им не нужно торопиться - у них впереди целая жизнь, чтобы узнать друг друга, распробовать, и Юнги, подтверждая это, мягко касается губами шеи, не оставляет жадных меток, и Чимин на приливе его нежности запрокидывает голову и счастливо улыбается. Хосок тоже очень хочет быть счастливым. Чимин задевает расфокусированным взглядом потолок, стены, и... Хосока. - Хён! - испуганно шепчет он, слегка отталкивая Юнги. Чон не может сдержать беспомощной улыбки, потому что Чимин похож на милого зверька, когда вот так запахивается одеялом и неосознанно отодвигается дальше на столе, словно "нет-нет, Юнги не было между моих ног, мы просто тестировали обмен человеческими жидкостями". Точнее, пытается отодвинуться, потому что Юнги по-хозяйски тянет его обратно поближе к себе и с каменным лицом спрашивает: - Что? - Ничего, - улыбается Хосок. У него на языке куча ехидных комментариев, но очаровательность парочки обвивает его словно мягкий плед. - Чимчим, тебе в школу к десяти. Уже девять. Младший оборачивается к настенным часам и, вздохнув, жмется в плечо Юнги. - Можно я не пойду? Тяжелого, пронзительного взгляда старшего в сторону своего соседа он не замечает. - Нет, Чиминни, - говорит Юнги, все еще не отрывая взгляд от Хосока. Тот опускает глаза. - Тебе все-таки лучше пойти. - Мин приподнимает сникшего мальчишку за подбородок и улыбается. - А вечером я приду к тебе, договорились? В его голосе столько нежности, что даже Хосок чувствует, как нежится в груди не предназначенное ему тепло. Они с Юнги хорошо знали друг друга и, наверное, доверительнее их отношений у обоих не было ни с кем. До появления Чимина Хосок единственный знал о существовании трепетной заботливой стороны Юнги, но другой Юнги, влюбленный, становится для него неожиданностью. Все время, пока Чимин шуршит в комнате, одеваясь, затем забегает на кухню, чтобы оставить на щеке Юнги прощальный поцелуй перед уходом, Мин не сводит с друга глаз. Хосок спиной чувствует вес предстоящих вопросов, поэтому включает непробиваемый игнор и спокойно делает себе кофе. Ему, кажется, плевать, что за лекция его ожидает, но повернуться лицом все равно страшно. Когда дверной замок защелкивается за Чимином, Юнги ничего не спрашивает, только его многозначительный вздох повисает в воздухе. - Ты был у Тэхёна, - тут же рубит он. Хосок едва не выпускает кружку из рук, отчего та слегка расплескивает кофе во время глотка, обжигая кончики пальцев, но Хосок мужественно заедает боль и оборачивается. Юнги выжидает несколько секунд в своих догадках, и осознание вспыхивает в его глазах. - Вот черт, ты переспал с Тэхёном. Хосок беспокойно шарится взглядом по полу, взгляда избегает. - Не было ничего. - Я знаю, когда ты врешь. - Юнги видит, как подрагивает бурая жижа в кружке, и качает головой в неверии. - Ты трахнул мальчишку, господи. Хосок обозленно вскидывается: - Сказал человек, который только что чуть не отжарил другого мальчишку на нашем столе. Он не должен это говорить. Это чужая территория, важная территория, Хосок сам помогал возводить ограждение вокруг священного и права не имел сквозь него пролезать. Юнги тут же отводит глаза - и черт возьми, Хосок ненавидит этот взгляд провинившегося. Он в таких ситуациях всегда подходит первый, но сейчас чувство вины перед Тэхёном сжирает всю его светлую человечность. - Это другое, - тихо говорит Мин, глядя на плывущую за окном утреннюю дымку. - С хера ли это другое! - взрывается Хосок и едва не роняет кружку еще раз. Та благоразумно остается на столешнице, весь остальной запас разумности уходит на то, чтобы унять грохочущую под ребрами ярость. Хосок зачесывает челку назад обеими ладонями. - Не было ничего. Мы просто... - И сжимает их крепко-крепко, только бы ушло болезненное, горячее воспоминание чужой растерзанной шеи. - Целовались. Кажется. - Кажется ему. Кажется! - Юнги складывает руки на груди, жжется испытующим взглядом. - Во что ты опять вляпался... - Ни во что я не вляпался, блять. Чего ты докопался? Не было ничего. И нет. Между нами ничего нет, понимаешь? Юнги не хочет ничего понимать и отчитывать тоже не хочет, потому что ругаться с Чоном это то же, что пытаться спасти корабль, торчащий из океана лишь наполовину. У Хосока голос, изломанный грядущей истерикой, и блестящие испуганные глаза - одного этого хватает, чтобы понять, что Юнги его не спасти. И он только из простой злости на себя спрашивает тихонько: - Тогда какого хрена ты психуешь, раз ничего нет? И он ведь знает, что с Хоби нужно аккуратнее, просто потому что его чувствительность выстелена перед ним, словно тонкая паутинка, с полным доверием, и он не успевает поймать момент, когда рвет ее по случайности. Хосок нервно взмахивает руками и вылетает с кухни. Юнги бежит за ним без раздумий. - Хоби, ты опять останешься с разбитым сердцем, - он и не предупреждает вовсе, просит скорее. Если таким умоляющим голосом можно просить. - Ты этого уже не увидишь. Юнги застывает посреди дверей в чужую комнату. - Какого хрена? - прищурившись, спрашивает он. Хосок разворачивается и, саркастично фыркнув, смеется. Но в его глазах столько боли, что Юнги почти ощутимо сбивает с ног. - Хён, кого ты обмануть пытаешься? Брось, я понимаю, у тебя теперь Чиминни, тебе не обязательно делить квартиру с конченым уродом. - Хоби... У Хосока от широкой улыбки саднят уголки губ и что-то страшное, вздернутое из позабытых глубин рвет его пополам - Хосок чувствует, как трещит между ребер, обнять себя пытается, просто чтобы не заплакать. Но трогать себя отвратительно, он весь отвратительный, потому что только такой человек может делать Юнги больно. А Хосок делает. Лопается надвое, сочится густой, прокисшей ненавистью к себе, словно гнилое яблоко под ботинком. - Давай, - говорит он, неопределенно взмахнув рукой, - вей гнездышко, съебывай отсюда, живи долго и счастливо или как там еще у нормальных людей бывает! - Что ты несешь вообще, - еле слышно отзывается Юнги. Хосок хочет засмеяться, но почему-то всхлипывает. - Я же все понимаю, - он улыбается: широко, ярко, только он так умеет; и соленое заливает в уголки губ. - Я тебе нахер не нужен и Тэхёну не нужен, я никому, блять, в этом гребанном мире не нужен! - Ему нужно остановиться. Прямо сейчас. Горло набивает, будто металлической крошкой, рвет до кровавого месива. Хосок не знает, почему хватает чертов горшок с кактусом - себе всадить или Юнги или всей его тошнотворной, невыносимой жизни - и кричит так громко, что пластик в руке пробивает вибрацией: - Какого хрена я здесь делаю, Юнги, я не могу больше! Они оба вздрагивают, когда слышат тактичное покашливание в коридоре. Первым размораживается Юнги и, нервно растерев лицо ладонью, идет проверять. Возвращается он практически сразу и абсолютно молча, а позади него, робко потупив взгляд, стоит Тэхён. Хосоку кажется, что кактус он уже сожрал и умер от непереносимости какого-нибудь кактусового вещества. Потому что такого он не заслужил. Смущенного, взволнованного Тэхёна, кидающего беглые взгляды в его сторону, на пороге своей комнаты - не заслужил. Они с Юнги с одинаковым ужасом рассматривают шею парня, вернее, то, что от нее осталось - а не осталось от нее ни живого места, - но реакция на один огромный засос вместо шеи у них разная. Юнги только вздыхает, говорит, что опаздывает на работу, и уходит. Хосок молится всем богам, чтобы вчерашнее не оказалось изнасилованием, и хочет умереть. - Прости, дверь была открыта, я услышал твой крик и подумал, что что-то случилось... Хосок смотрит на гордо выставленную, как комплект медалей за отвагу, коллекцию засосов и все еще хочет умереть. Чуточку меньше - процентов тридцать вытесняется желанием снести глупую мальчишескую башку. Он что, с боевым окрасом по улицам топал? Входная дверь щелкает второй раз за утро. Хосок устало заваливается на кровать, спрятав лицо в руках. Больше, чем о скором уходе Тэхёна, он надеется, что тот ничего не слышал. - Мы переспали, да? - спрашивает в ладони. Тэхён молчит и, когда паника выдергивает старшего из обороны, еще раз под его взглядом мотает головой. - Ты спал без белья. - Ты уснул, когда... ну... - Вместе они бы составили неплохой флаг Японии, потому что Тэхён краснеет, а Хосок тут же линяет в мертвенно-бледный. Парень откашливается и, робко мнет какой-то пакет в руках, выпаливает на оставшейся смелости: - В общем, я кончил в трусы, мне пришлось их снять, а после того, как я сходил за салфетками, чтобы вытереть тебе руку, ты сгреб меня в охапку и сжал так крепко, что я не смог выбраться, чтобы найти одежду. Он подрочил пацану и уснул. А теперь хочет превратиться в жидкость и впитаться в одеяло. Отчаяние доходит до такого пика, что под напором эмоций сдувается с тихим писком как дырявый воздушный шарик. Хосок качает головой, ни к кому конкретно не обращаясь, и, кажется... Всё. Он чувствует себя грязной, истертой от времени половой тряпкой - ты вроде как помнишь, что когда-то был чьей-то любимой футболкой, чем-то значимым, заметным, но по факту от тебя не осталось ничего, кроме линялого куска ткани. Хосок достигает дна моральной истощенности точно так же. Всё. Когда Тэхён присаживается рядом на кровать, Хосока накрывает расплывчатым чувством дежавю. Головы он не поднимает, смотрит сквозь пальцы в пол между коленей. - Ты забыл парик в коридоре, - говорит младший, с предельной аккуратностью вытаскивая содержимое пакета. Хосок не глядя забирает ком спутанных волос, бросает на тумбочку и борется с подступающей к горлу тошнотой. Хватит. Молчание тянется терпкое, вязкое, густеет в воздухе, тихий тэхёнов голос застывает в нем почти осязаемо, только руку протяни. - Ты мне нужен, хён. Конечно же он все слышал. Хватит. Всё, хватит, сколько можно, господи... - А ты мне не нужен, - говорит он в мякоть ладоней. А затем, убрав руки, поворачивает голову и произносит прямо в лицо: - Ты мне не нужен, Тэ. - Ладно, - просто отвечает тот. Его лицо не меняет ни оттенка. - Не нужен, - повторяет Хосок. Он ждет чего-то: реакции, эмоции, что тумблер в его собственной башке уже, может быть, наконец-то перещелкнет. Но Тэхён так и смотрит матовой не читаемой бездной. - Мне просто было одиноко. - Ну и что? - В смысле ну и что? - Как это меняет то, что ты мне нужен? Хосок глупо хлопает ртом и отворачивается. Сердце сжимает трепетно. - Я... - он цепляет взглядом нежно-розовый ворох на тумбочке, - не смогу отказаться от Хосоль. - Разве я прошу тебя об этом? - Когда Хосок пристыженно опускает взгляд, Тэхён не выдерживает: - Серьезно, хён? - неверяще спрашивает он. - То есть, мы чуть не переспали, пока ты был в этом самом парике, точнее, я чуть не дал тебе - чуть, просто потому что ты отрубился, понимаешь! - и ты пытаешься меня этим отпугнуть? Серьезно? - Всё, Тэхён. Правда. - Хосок встает с кровати, потому что Тэхёна рядом больше невозможно терпеть. Его колбасит как у высоковольтных линий под напряжением - кружит, ломает, сминает в судорогу. Он его чувствует всей своей жизнью; Тэхён липнет неотвратимым к телу, к разуму, вместо воздуха набивает легкие, каждую, мать ее, секунду заполняет собой. - Не подходи ко мне больше. Хочешь общаться? Давай общаться - если Юнги с Чимином понадобится, или если мы в одной компании окажемся. В любом другом случае - не приближайся ко мне. - Ты считаешь, это нормально? - сухо спрашивает Тэ. Хосок смотрит на глубокую складку между его бровей и почему-то не может вспомнить, видел ли он когда-нибудь Кима настолько разозленным. И даже немного...пугается. Тэхён, конечно, не причинит ему вреда, и это почти смешно, как Хосок слепо в такое верит, но отшатывается инстинктивно. - И тебе так будет лучше? - Да. - Только бы он не расслышал как дрожит его голос... - Хорошо, - просто говорит Тэ, - я уйду. Только спрячь все, что ты... - и нервно машет в сторону своей шеи, - наследил. - Я дам тебе шарф. - Не надо мне шарф. Исправь это. Прикусив губу, Хосок кивает и уходит в ванную за косметичкой. Тэхён имеет право злиться. Конечно, имеет - Хосок дергает его как единственную, но нелюбимую игрушку. А Хосок не любит. Правда. Хорошо, что в ванной зеркала больше нет, потому что на скулах опасно тлеет алым. Когда он возвращается в комнату и встает на колени около кровати, Тэхён только задирает подбородок и не смотрит больше. Хосок теряется при виде расплывчатых бурых и фиолетовых пятен, следов от зубов, вспоминает туманно, как целовал эту доверчиво подставленную шею... Тюбики с консилерами, кремами открываются дрожащими руками. Все время, что Хосок буквально "исправляет" свои ошибки, молчание висит до того плотное, что он низкого, прошитого обидой голоса, пугается попросту. Кадык мягко подрагивает под хосоковыми пальцами. - Ты говорил, что тебе не к кому пойти, а сейчас отвергаешь мои чувства. - Чон от неожиданности вскидывает глаза, но Тэхён так и смотрит в потолок, будто не к нему обращается. - Тебе не кажется, что это нечестно? - Какие еще чувства? - Не хватало еще позорно заикаться, Хосок! Ухмылка первой вспыхивает на защиту. - Ты же сам сказал, что ничего не испытываешь. - Я сказал, что не знаю. Хосок торопливо скрывает оставшиеся мазанные пятна у основания шеи - практически ничего не видно, но не так аккуратно, как он умеет, - потому что Тэхёна надо гнать. Скорее. Он смотрит на линии гладкой, нежной шеи, мучается от того как сильно поцеловать ее хочет. Один раз. Или много. Лучше много. Нет, гнать надо себя и свои дурацкие безумные желания. Ума из-за мальчишки у него совсем не осталось, чтобы с него сходить, но чувствует он себя по меньшей мере одержимым. И Тэхён лучше не делает, крошит последние тонкие защитные механизмы. - Я не знаю, влюбился ли в тебя, - тихо говорит он. И срывается, впиваясь отчаянным взглядом в Хосока: - Я не знаю, хён! Откуда мне знать, если я не влюблялся никогда! Хосок молчит, с особой тщательностью закручивая тюбикам крышки. Еще одно слово и он сдастся. Лишние чувства, неправильные, распирают его изнутри как свежие бутоны цветов - Хосок знает, что одного слова, всего одного хватит, чтобы им взорваться цветением как в первый солнечный день после холодной весны, набить под завязку, пока Хосока не вывернет ими прямо на Тэхёна. Мальчишку на это обрекать нельзя. - Вот и не влюбляйся никогда, - говорит Хосок, замечая, как кулаки Тэ крепко сжимаются на одеяле. Он не знает, что сказать, и языка не чувствует как после анестезии, но Тэхёну слова давать нельзя ни за что, поэтому он бросает из последних сил: - Всё, иди, старайся ничего не трогать, пока не подсохнет. Но мальчишка, к счастью, и не говорит ничего, только поднимается и, даже не взглянув в сторону старшего, выходит из квартиры. Дверь щелкает в третий раз. Может, стоит сбежать куда-нибудь в отшельники, чтобы больше никогда не слышать, как уходят важные ему люди?