***
Ночь полна тайн, страшных, бесчеловечных… Где-то кого-то едят, льётся кровь или хрустят чьи-то кости, для человека ночь страшна, ведь неизвестно, когда страшные вампиры придут и съедят тебя. Этой ночью Канаме долго не мог уснуть. Кваканье лягушек за окном и тихие, практически растворившиеся в песне сверчков голоса детей, которых он принял, не помня и не зная о них ничего. Аи — дочь родная. Рен — сын названный. У них никого нет кроме него, как и у Канаме, включая все воспоминания о веках, когда он был чистокровным вампиром. — Ты рано! — подоспела своенравная девочка, которую он отныне считал дочерью. — Мог бы и поспать… — она вышла к нему с кухни. — О моём сне не стоит тревожиться, — сказал он голосом немного неровным, потому как проснулся часом ранее, но с вечера не вымолвил более слова. — А вот вам уже бы пора… — Брат спит! Я приготовила тебе завтрак, — сообщила она, редко глядя в глаза отца. — Я совсем не голоден… — повинился он. — Ты обидишься за это на меня? — Глупости! Я знала, что ты скажешь нечто подобное! — сказала она, не скрывая гордости за свою догадливость. — Всё собрано! — она сунула в руки Канаме узел с едой и водой, с чем сладко потянулась. — Вот, теперь можно и спать… — позевала она сладко. — Да… — он посмотрел на замотанные в чёрно-белую салфетку продукты и задумался о том, получал ли он нечто подобное: красивое, аккуратно обёрнутое, словно подарок на Рождество. — Ну чего снова раскис? Иди! Завтра я тебе такой же соберу! — она закрутила головой, как всё видящая сова, замерла и заалела. Канаме вновь смотрел так, будто словами его благодарность не выразить, ведь нечто подобное для него делают впервые. — Иди… — прогундосила она. — Иду, — кивнул он, и пока Аи губила краешком носка пол, обнял ещё неразумное дитя. — Спасибо за то, что так стараешься, — Канаме поцеловал её в макушку и, улыбнувшись, пошёл. — И ничего я не стараюсь, глупости какие-то говоришь… — сказала она в той же манере себе под нос, зная, что Канаме уже её не услышит. — Рен? — увидела она брата сидящим на ступенях. — Чего не спишь? Ушёл же… — Не спится… — ответил он флегматично. — Аи, ты же действительно очень стараешься… — Да, и что с того?! — Ничего… — поднялся он обиженно. — Рен, подожди! — окликнула его сестра. — Прости, я не сдержалась, — она обняла брата со спины и уткнулась носом в его затылок. — Не злись… — Я совсем не злюсь… — Тогда не обижайся. Мне его, правда, жаль, когда я представляю себя на его месте, то не могу понять его доброты. Он принял нас, он доверяет и нисколько не боится нас, а ведь со стороны это похоже на хозяина и питомца. Страшные монстры завели любимца, кормят и выгуливают его… — Но ведь это не так, — сказал Рен. — Не так, но похоже… — опустила Аи руки. — Тебе так сильно хочется вернуть ему воспоминания? — Да, может быть, тогда я смогу воспринимать его доброту… Прости, я забываю как тебе не просто с ним… — Нет, — возразил он, — он добр, но мне тоже его жаль…***
«Вот они, сражающиеся с природой вековые лавры», — увидел Канаме тропу между могучих деревьев, увенчанную, как наградами рдяными ликорисами. Этот красный цветок говорил, что здесь пролилась кровь, и так было не раз, но тот таинственный сад за каменными воротами… Он был иным… Канаме вновь углубился в сад. Причудливые тени птиц временами играли на каменных белых колоннах беседки у пруда, а ласковые розы встретили его, как и вчера: без шипов, раскроенных пальцев за бесстрашное вмешательство в их тихую жизнь и угрюмых дум, коими был наполнен этот мир. Возможно, он многое позабыл, но тяжесть эта приходила с воздухом, отчего он полностью избавлялся в этом саду. — Не пришла… — Канаме разочарованно посмотрел на каменное строение под создающими тень тисами, обнаружил, что беседка пуста и свернул из тени обратно в свет. «Я был пленён собственным сном… — он остановился под деревом камелии, притоптав изумрудный ковёр из сочных трав и, откинувшись на практически гладки ствол, скатился к земле. — И всё же она не походила на сон…» — Канаме прикрыл глаза, играя пальцами с опавшими розовыми соцветиями, вспоминая нежную кожу встретившейся ему незнакомки, и с её лёгким образом девы уснул. В ясный полдень солнце жарко печёт, играя бликами на лакированных листьях вечнозелёной камелии. Его тёплые лучи, временами пробивающиеся сквозь густую листву, пробудили Канаме. — Ты так хорошо спал, — тихо, едва уловимо, сказала женщина, которую столь отчаянно искало сознание Курана. Она сидела подле него и нежно касалась миловидными пальцами его щеки. — Я тебя разбудила? — спросила она сквозь лёгкую улыбку, убирая несколько прядок волос, закрывающих его искристые глаза. — Лучшего пробуждения быть не могло, — он придержал её руку у своей щеки и, уняв внутреннее волнение из-за неизбежной радости, попытался поцеловать её ладонь. — Не ждал? — она отняла руку, лишив себя и Канаме невинного флирта, и, немного вдумчиво произнеся эти слова, кинула на него ироничный взгляд. — Ждал… Очень ждал… — слова выпорхнули из его уст, словно уязвимые бабочки, и его лицо окрасилось сдержанной радостью, где страх влил густую жижу горького дёгтя. Казалось, порадуйся своему счастью чуть громче и в сию минуту оно падёт. — Я не нашёл тебя среди роз и уже не надеялся, что ты придёшь… Канаме медленно покачал головой из стороны в сторону, словно, давая понять, что она не права и уже после произнёс эти слова: — Но ты пришла… — он встретился взглядом с тёплыми карими глазами и робкой улыбкой здешней хранительницы, медленно давая себе понять, что это не очередной сон. — Я рад твоему появлению… — Я же сказала, что могу быть где угодно в этом саду, — она поднялась с колен, и Канаме увидел её маленькие ступни и миловидные пальцы. Она сделала несколько неспешных шагов, почти бесшумных и грациозных, словно заводя танец на розовых лепестках чарующей камелии, и вновь посмотрела на него. Её взгляд — долгий и любящий, Канаме показалось, будто его приглашают в этот танец. Он снял давящую обувь и, как и вчера, ступил ногами на прохладную почву. Земля пылала от опавших лепестков, но воздух оставался подозрительно свеж. Он потянулся к ветвям, одному из цветков, в надежде познать запах невиданного прежде растения. Его пальцы трепетно подцепили его, и тут он с неким сожалением осознал обманчивость совершенной с виду природы. Изящный цветок оказался пуст: полное отсутствие запаха, одна лишь окраска выделала его среди других обитателей здешней Флоры. — Разочарован?.. — посмотрела она взглядом испытывающим, видя, как Канаме впитывает в себя каждый звук, запах и цвет. — Скорее в смятении… — Закрой глаза, — попросила она нежно, пока её длинные непослушные волосы то и дело трепал ветер, впутывая в них лепестки, опавшие с камелий. — Нет, коль сделаю это, ты исчезнешь, — отказался он, шепча ласково, как это делает южный ветер. — Тогда ты не оставляешь мне выбора… — она склонила голову к правому плечу и, соболезнуя чему-то, запустила свои аккуратные руки за спину. Она развязывала молочно-розовый атласный пояс, и вискозную блузку зашевелил ветер. Выточенная до идеальных осиных пропорций фигура женщины вдруг спряталась под свободной одеждой, и сердце Канаме замерло в ожидании. Ему она не показалась скомканной, скорее до перерывов в дыхании таинственной. — Зачем? — он не сдержался и задал этот вопрос, волнуясь, не покинет ли она его вновь столь же неожиданно, как и пришла. Он и не рассчитывал на продолжение, всего лишь опасался оказаться обманутым какой-нибудь милой глупостью. «Сейчас повяжет ленту на руки и на этом снова оставит меня… » — Канаме от излишнего давления на лобную область головного мозга прикрыл глаза и, пытаясь сохранить в памяти её чувственные прикосновения к его запястьям, сморщил лоб. — Не печалься, Канаме, — её голос мягко обдал его ухо теплом, и прохладная атласная лента прикрыла его глаза. Тонкие пальцы чарующей его особы коснулись волос и как на сосуде из тонкого хрусталя, затянули повязку. — Теперь ты не видишь меня, — тихо сказала она, глядя, как мужчина прикасается к атласу на глазах. «Она улыбается… Я слышу это в её голосе…» — Канаме успокоился. — Запах и слух ведь ещё не всё, — вновь убаюкивала она, маня невесомыми прикосновениями. — Почувствуй нежность этих камелий вместе со мной, Канаме, — прошептала она, придвигаясь к груди мужчины. «Я чувствую её тело рядом со своим… Но оттого ли мне так одиноко? — он обнял завораживающую его женщину и уткнулся носом в её макушку. — Не уходи… Не оставляй меня больше…» — умоляли его губы, осмеливаясь целовать мягкие волосы, которые грезились ему под видом шумящей возле дома травы. — Что… что ты делаешь? — спросил он, страшась появившегося расстояния между ними. — Доверься мне, Канаме, — попросила она со всей любовью, кладя его крепкие, в сравнении с ней, руки на талию. — Подойди немного ближе, — она двинулась станом к месту, где опавших лепестков было больше всего, и Канаме ощутил под ногами прохладу и нежность шёлка. — Чувствуешь? — Да… — он слегка запрокинул голову, поддаваясь мягкости лепестков. Казалось, будто за свою жизнь он стёр ноги в кровь, а они жалели его бедные ноги, оплакивали ту тяжкую ношу, которую ему пришлось нести в одиночестве. — Потанцуй со мной, Канаме, — её голос слегка дрогнул, но потом принял тот же добрый тон, — потанцуй, как делал это когда-то… — она осторожно взялась за его левую кисть и с талии подняла немного в воздух. — Я танцевал… — сказал он так, будто не мог в это поверить. — Да, — кротко ответила она, кладя свою голову к нему на грудь. — И очень хорошо танцевал… Это делало меня счастливой… — призналась она, придерживая свою руку на его ладони, где-то на уровне осиной талии и так замерла. — Я бы хотел, чтобы ты была счастлива, Юуки, — сказал он чуть слышно, и тело женщины вздрогнуло. — Я ведь не ошибся… Это твоё имя… Юуки, — вновь прошептал он и прижался щекой к её лбу. — Прости, что не смог вспомнить сам, но сейчас мне кажется, что я всегда мечтал вот так обнимать тебя и страшился отпускать, под чьей бы защитой ты ни была. — Тебе сказали они… — она по-матерински мягко сказала о детях и сплелась с пальцами Канаме. — Ты вырастила чудесных детей, спасибо за них… — Я так ждала тебя, Канаме, — её голос не смог скрыть печали и задрожал. — И до сих пор жду… — Но я же уже здесь… — он слегка согнул шею и поцеловал закрывшиеся веки Юуки. Он не мог не услышать в её голосе пробуждающихся слёз, как и сейчас не мог не почувствовать их солёный вкус. — Рядом… — шептали его губы, согревая лицо молодой женщины. — Здесь… — она освободила его руку на талии и схватилась за его лицо, убеждая себя, что отныне он не заточён в ледяной плен, а стоит рядом с ней, живой и в отличие от неё очень тёплый. Юуки коснулась кончиком носа его, почти дотянулась до губ, но, как и раньше, боясь самообмана и невозможности их отношений, вовремя остановилась. — Я так хотела подарить тебе этот мир, Канаме… — она шептала в его губы, опаляя и неосознанно соблазняя их. — Как и ты когда-то подарил мне его… — Получается, мы поменялись, — он добродушно изогнул губы в улыбке, сдерживая себя от жара желаемого поцелуя. — Думаю, и я ждал тебя… Ждал всю свою жизнь, невзирая на боль разочарования, ведь все мои ожидания могут оказаться одним наполненным счастьем сном, но пусть это будет счастливый сон, я готов забыть о настоящем ради одного такого сна рядом с тобой… — Не говори так, Канаме, — её голос прозвучал тоскливо. — Ты должен жить… Никогда не забывай об этой жизни, даже если она несправедлива и жестока, в ней есть и нечто прекрасное, я всегда любила эту жизнь и любила тебя… — Хочу представить твою улыбку, но не могу… — сокрушаясь от дыр в своём прошлом, признался он. — Тебе больно, Канаме, — она вспомнила свою горечь, когда не могла понять себя прошлую и её душа вновь облилась кровью. — Эта боль, как колючие кусты терновника, но сегодня, сейчас… почувствую мою близость, нежность моих чувств, пусть это не всё, что я хотела тебе подарить, не всё, что хотела сказать, но я подарила всю эту любовь Аи и Рену, они — отражение тех эмоций, которыми я мечтала наполнить жизнь, проведённую рядом с тобой… — Я понял это, когда обнял их, а теперь я обнимаю тебя, Юуки… — он дотронулся губами её век и немного отстранился, продолжая мять ступнями умирающие от отведённого им времени лепесткам. — Потанцуй со мной, Юуки, потанцуй так, как мы это делали прежде… Возникшая пауза дала ему почувствовать, как опечаленный, но добрый взгляд девушки становится тяжелее, словно его приглашение заставило ощутить Юуки такую обречённость, от которой щемит душу. — Прости… — его голос прозвучал удручающе. Канаме чувствовал себя виноватым, он в отличие от неё помнил единственный сон, где она, живая и звонкая, призывала его жить и любить, поэтому сейчас, как преданный пёс, он одним прости умолял забыть об эгоистичном приглашении. Эгоистично… Канаме позабыл целую жизнь, а Юуки прожила эту жизнь в ожидании взгляда его печальных глаз, где, несмотря на грусть, для неё всегда находилось место в виде бескорыстной доброты. — Нет, — она, было, погрузилась в воспоминания, сжимая его руку, сквозь разносящийся шёпот листвы и, отогнав от себя все тяжёлые мысли, сделалась уверенной. — Я же первая тебя пригласила, твоей ошибки в этом нет. Но… твои воспоминания… — она никогда не забудет, каково это когда вся прошлая жизнь окутана мраком, словно кто-то по своему хотению взял и скрыл её под чёрным, неподъёмным в одиночку покрывалом. — Боишься, что из меня получится плохой ученик? — в его голосе послышалась привычная нотка издевательской усмешки, и печаль Юуки сдалась очарованию Курана. — Боюсь оказаться никуда не годным учителем танцев, — пошутила она в той же манере в ответ и вновь подняла его руку вместе со своей. Её бёдра как лёгкая волна качнулись, и Канаме понял, что надо покачиваться вслед за ней. Пара неловких движений, и руки бывшего чистокровного вампира вспомнили, как требуется прикасаться к талии любимой девушки: мягко, но в то же время с присущим моменту вожделением; расстояние, сохраняемое из-за рамок приличия более не имеет значения, отныне важна одна её осиная талия, миниатюрная кисть и притягательные глаза, с которых он бы не отводил взгляда не будь на его лице атласной повязки.***
Звуки, запахи и вкусы — более они не имеют значения, важна только она; ощущение близости её тела, лёгкое касание шелковистых волос, неуверенно скрывающие страх красивые ноги и убеждающие его в этом пальцы, характерно костенеющие при якобы нечаянном попадании его горячего дыхания на открывающиеся из-за волос аккуратное ушко Юуки. — Сними ленту, — его голос прозвучал тихо, так, как если бы он это шепнул ей на ушко среди множества важных гостей, где они смогли найти местечко в тишине от застывшего обезличенного снобизма общества аристократов. — Я хочу посмотреть на тебя… — он обхватил изящными пальцами голову Юуки, моля о разрешении хоть ненадолго взглянуть на неё. — Ты же не откажешь мне в этом?.. Я так долго мечтал вновь увидеть тебя, Юуки… Не терзай меня впредь… — Ты мог и сам её снять… — она ощутила неловкость, подобно тому, как невинные девушки испытывают неловкость в свой первый бал. Она вновь запустила пальчики в его волосы, любовно, пользуясь возможностью непреднамеренно, погладила их и развязала прохладную ленту. — Тогда бы я лишился такого удовольствия, — он перехватил её руки и приложил её сжавшиеся вместе с лентой кисти к губам. — Ведь милая Юуки позволила себе раздеть меня, это стоит любых ожиданий… — Я только сняла ленту, ты делаешь постыдные выводы… — она покрылась тёплой краской смущения и поспешно отвела паникующий взгляд. — Для меня это куда больше обычной ленты, ведь она принадлежит женщине, которую я люблю, — он смотрел на неё, не отпуская девичьих трясущихся рук. На словах Юуки верила, что это всего лишь обычная лента, но и для неё она являлась чем-то интимным, личным и оттого таким смущающим. — Ты потерял всякий стыд, — она задрала свой маленький носик, притворяясь обиженной. — Я не только твоя любимая женщина, думаю, и это нужно учесть, — она вспомнила о Зеро, которого по идее уже давно рядом с ней не было, однако вскоре поняла свою ошибку. Канаме сделался хмурым. Радость встречи и нежная улыбка — они сошли с его лица, как сходит весной снег. Воцарилась тишина, один ветер и шумящая зелень сада напоминала, что это не пустошь и здесь теплится жизнь. — Тебе приготовили завтрак? — Юуки постаралась перевести тему, скользя по траве кукольными шагами. Канаме осторожно развернулся и с удивлением посмотрел на эту женщину, на её ровную спину, зажатые в крепкий замок руки, которые она прятала за спиной, запирая этим все сожаления о высказанной глупости. — Аи… это она постаралась, — она присела на зелёный ковёр рядом с собранной в узел едой Канаме и нацеленным на добрый лад взглядом подозвала его к себе. — Она считает меня чересчур хрупким, иногда я и сам так думаю, — сказал он, присаживаясь подле Юуки. — Когда-то ты и обо мне думал так же, — улыбнулась она мягко, говоря этой улыбкой о воспоминаниях общих, нежных и любимых. — Ты создал для меня замечательный сад… Сад, где люди и вампиры могли существовать в рамках одних и тех же правил, теперь я создала для тебя свой. — Здесь есть другие вампиры? — Канаме спросил об этом серьёзно. Он плохо представлял «что такое вампир». Монстры или люди, подвергшиеся безжалостным играм природы, но одно знал наверняка — где-то оголодавший вампир скитается в поисках жертвы. Найдя её, он до последней капли выпивает людскую кровь, с удовольствием припадая к шее губами, потом наверняка слышатся жалобные стоны и хруст костей, как сигнал, что жизни в остывающем теле уже нет. — Отчасти, — лицо Юуки как-то дрогнуло — это жилка под кожей издала нервный импульс, и Канаме понял, что об этой ей совершенно не хочется говорить. — Тогда пока солнце не село отобедай со мной, Юуки, — он придвинул чёрную коробку с ячейками полную разной пищи к ней и долгим взглядом посмотрел. Желала она есть или нет; могла принимать эту пищу или предпочитала исключительно кровь — его это едва ли касалось, главным представлялось вкушение одних и тех же продуктов вместе. Вместе… Вот чего ему так не хватало. — Аи старалась ради тебя, ей станет больно, если ты это не съешь, — дала совет Юуки, подцепляя пальчиками кусочек свёрнутого рулетом омлета. Она желала накормить Канаме, как когда-то делала это с Аи и Реном, однако тот притомился и, использовав ствол камелии, уснул. Она чутко улыбнулась его здоровому сну и, прощаясь с ним, ещё раз коснулась его мягких волос, не встревожив ни одного из наполненных прошлым снов. День, как и прежде, быстро шёл на убыль. Канаме очнулся в тот час, когда наполненные теплотой и жаром уходящего дня блики обдали его посвежевшее лицо. Тень ложилась на сад, а вместе с ней приходило время прощания. — Ушла… — он разочарованно запрокинул голову, хорошо оглядев виды, простирающиеся вокруг, и слегка стукнув по стволу, спугнул маленьких коричневых пташек, которые клевали нетронутый никем завтрак. — Стало быть, сон? — Канаме заглянул в коробочку с остатками пищи, невольно прогнал последнего незваного на пир гостя — серо-коричневая ящерица недовольно протелепала раздвоенным языком и, нехотя шевеля длинным хвостом, затерялась где-то в траве. Он проводил её смеющимся взглядом и упоительно вздохнул. Воздух посвежел… Делалось холоднее, но оттого и свободнее. Ветер нагонял дождь, и оттого требовалось поспешить. Канаме поднялся с земли и, столкнувшись с низко растущими ветвями камелии, ощутил знакомый его лицу холодок. Женская лента трепыхала в порывах южного ветра, заставив его усомниться в правдивости сновидений. — И всё же я этому рад… — он поцеловал край ленты и, забрав с собой сей ценный трофей, оставил сад до следующего утра. Конец второй части.