***
Безмолвие тихо играло на искусанных губах чистокровной, дождь давно перестал отбивать свой ритм, и, казалось бы, небо заснуло сладким, чарующим сном, оставив напоследок, лишь жалкую морось. Сейчас ей, как никогда хотелось уснуть столь же прекрасным и спокойным сном, сном который был утерян ей в далёком прошлом. И даже если её тело навечно уснуло в этом саду, душа, будто проклятая, никогда не познает желанное забвение, словно это её нерушимое проклятие. Её глаза были прикрыты, как будто она в мечтах пробовала на вкус безмятежную тьму этого самого сна, но нет, отнюдь не сладкие сны она пробовала на вкус — то были горькие воспоминания минувшего тысячелетия. Она не знала, как бы вела себе если бы не Зеро и не «подарок» прародителя. Её полное сомнений сердце разрывалось вновь и вновь прямо, как тысячу лет назад. Ведь Зеро… — Зеро… — ей казалось, что то, что она позволила ранее Канаме было запретом — ведь она отдала своё сердце Зеро. Он протянул ей руку помощи в трудную минуту, она же родила ему сына. Он тот, кого она пообещала любить всем сердцем. Память о нём будет вечно жить в её постылой груди. Но почему же тогда она позволила Курану вести с ней эту игру? Ей захотелось глотнуть жизни? Почувствовать вновь то, что она потеряла? Быть может, так она надеялась разрешить свои вечные сомнения. Никогда не было гарантии, что любовь Канаме всецело принадлежит ей одной. Он разрывался между ней живой и воспоминаниями о себе прошлом, к женщине, о которой она едва ли что-то знала и миру, о котором не ведала так, как это было ведомо Курану. Она тряхнула головой в попытке сбросить весь этот груз, терзавший её, однако это оказалось тщетной попыткой. Воспоминания преследовали её, терзали, а посему она не могла отрицать — она от всего этого устала. «А может, стоит рассказать ему всё? — шептало сердце, которое давно перестало слушать укоры разума. — Ведь когда-то он говорил, что любит тебя такой, какая ты есть… А возможно, он и этого не помнит», — напомнил о себе разум и она страдающе прикрыла утомлённые глаза. Напор этого человека сбивал её с мыслей, бередил её раны, заставлял делать то, что делать было нельзя, ведь она обещала себе и Зеро. Снова в мыслях заскользило это имя, оно было, словно молитва… Её оберег. Кирию ушёл… погиб, оставил её, как и когда-то сделал Канаме. Теперь же один из мужчин её расколовшегося на две половины сердца блуждал в её тайной обители под холодным дождём. Его губы шептали её имя, и она внимала его зову. Его пальцы искали её холодного тела, а она цепенела при виде человека, захваченного любовным безумием. Наконец, Юуки закрыла глаза и отдалась слабости. На крыше её беседки тускло горел фонарь, и те воспоминания, которые хранило её сердце, начали постепенно оживать. Каждую ночь она видела одну и ту же картину - призраков своего прошлого, дни, затерявшиеся в песках времени. — Прости меня, Канаме, — шептала она, роняя ледяные слёзы. Вода в её глазах превращалась в голубые хрупкие капельки, в них отражался живой блеск её глаз. Жизнь в них пробудил один влюблённый мужчина, но жестокая судьба не позволяла быть им вместе. — Так больше не может продолжаться. Мы не должны видеться! Никогда! Так будет лучше… — в конце это мысли Юуки осеклась, сжав руки в кулак. В сердце предательски защемило. Это её жертва… Жертва ради Канаме и светлой памяти о Зеро.***
«Я не сдамся…» — Канаме повторил это бессчётное количество раз. Тьма сгущалась, а он всё бродил в поисках призрачного силуэта незнакомки в саду. Насекомые и все живые твари, которым они отдавали должное днём, затаились, словно их инстинкт подсказывал им сидеть в своих влажных норках. Ворота сада намертво затворились, но Канаме и не искал выхода для себя, он грезил об ином пути. Мокрая трава отдавала свою влагу нежелательному гостю с каждым его необдуманным шагом, а он, невзирая на полные туфли воды, шёл и шёл. Шёл пока были силы, пока путь ему не преградил пруд. Канаме упал на покатый берег и, распластавшись на земле, глубоко задышал. Тело потряхивало от лёгкого озноба, но вся его грудная клетка горела, зудела и что-то из неё буквально рвалось. Сердце билось от несвойственной вампирам аритмии. Он устал… — Нельзя сдаваться вот так, Юуки, — говорил он, закрыв глаза. — Нельзя, я знаю, ты слышишь меня! Ты не жалеешь мои трепетные чувства к тебе, быть может, ты пожалеешь это слабое тело… Канаме долго думал, как поступить, ответ не радовал его, но по-другому никак… «Вампиры пьют кровь других, если такова цена моих воспоминаний, то пусть будет так…» — он поднялся. Будь у него с собой нож, то он бы пролил на эту землю кровь, однако у него были лишь его руки, руки, помнящие очертание её стана; глаза, жаждущие её образа и губы, повторяющие её имя день и ночь. Канаме двинулся и шелохнул водную гладь. Вода в пруду показалась теплее, чем окружающий его воздух. Стало легче… Он зашёл по колено и запрокинул голову. Юуки не торопилась, а его сердце долбилось в панике, что дно вот-вот закончится и настанет время непроглядной бездны. — Красивые, — Куран увидел покачивающиеся возле его рук синие лотосы и вздохнул. Всю эту красоту жизни ему показала Юуки, сейчас он был рад, что прощается с ней в объятиях этой же, пусть и немного холодной прелести его недолгой человеческой жизни. Он коснулся пальцами гладких синих лепестков, и цветок засветился. Вначале изнутри, а затем весь. Из синего лотос превратился в голубой, светящийся, ледяной… Канаме толкнул цветок пальцем, ощутил, как кожа на мгновение приклеилась к лотосу и оглянулся. Весь пруд замигал такими же голубыми огоньками, неся с собой холод. Он одумался… Вышел на берег и глядя на мигающую от леденеющих цветов воду, остерёгся. Интуиция подсказала ему, что нынче здесь чересчур тихо. Ветер с дождём и те покинули это место. Сад внезапно перестал казаться райским местом, здесь, как и предупреждала Юуки, жили духи: злые, добрые, нейтральные… Для Канаме они все имели своё значение, ведь отчасти составляли какие-то его воспоминания. В тех самых розах без шипов Канаме увидел белокурого мужчину. Он строго смотрел на него, осуждал, но стоило Курану приблизиться, и он растворился. «Это он?.. Тот самый Зеро?» — он понял, кто это по тому, как защемило в груди. Сердце так изнывало, что Канаме сделалось дурно. Он подогнул колено и попытался перевести дух. Пока он склонял голову, кто-то положил ему на голову руку. То была девушка с короткими каштановыми волосами. Маленькая и с виду очень добрая. — Юуки… — Куран узнал девушку, и та улыбнулась, растаяв в тот же миг. И тут он понял, эти воспоминания принадлежали не ему, они принадлежали Юуки. Какие-то были общими, какие-то только её… «Кто они?..» — Канаме увидел вампиров из Академии Кросс, ректора и других охотников. Белёсых полупрозрачных субстанций было столько, что ему показалось, будто это и вовсе туман. Если бы они не улыбались, другие бы не корили, а некоторые жадно скалились, словно намеревались сожрать его, когда он отвернётся, то он бы грешил на обман зрения. — Страшные монстры съедят меня… — он услышал боязливый тонкий голос девушки и разозлился. Его гнев породили те монстры, которые пытались навредить его Юуки. Эту злобу не уняли бы ни одни железные путы. Что-то лопнуло, в голове треснуло, и Канаме показалось, что его череп заполняет густая алая кровь. Странные цепи, сдерживающие его всё это время, лопнули. Тело пронзила нечеловеческая боль. Перед глазами замелькали былые воспоминания, непонятные лица и голоса. Прошло около часа его сдавленных приглушённых криков и борьбы с самим собой, пока он не прекратил жестокое упорство с самим собой.***
Боль ушла, оставив после себя сплошной мрак. Темнота… казалось, к ней можно прикоснуться, заключить в объятья — те, что предназначались чистокровной, покинувшей его в пустоте сада. Лёгкое шевеление травы заставило Курана очнуться от нежеланного сна. — Юуки… — первое слово, что посмел сказать прародитель. Голова кружилась, в теле царствовала слабость, сердце грозилось выпрыгнуть из груди, с каждым разом увеличивая темп. Он тянул руки к серо-синему небу, ощупывал влажную от дождя траву, пытаясь найти чистокровную королеву рядом с собой… Наступало утро… Она попрощалась с ним? Неужели?.. Сердце вновь забилось сильнее. Шевеление травы повторилось, едва слышные голоса донеслись до Курана, заставляя его с трудом раскрыть глаза. — Аи… — похоже, его уже вовсю искали дети. Шаги раздались уже очень близко, и он, собрав последние силы, привстал. — Простите… — виноватая улыбка уличила его всецело, и в глазах напуганных детей, он вновь провалился в омут пустоты. К ночи его сознание начало приходить в норму. Голова перестала кружиться, и сердце не отбивало бешеные ритмы. Крайне возбуждённое состояние сменили тихие, спокойные постукивания. Тьма неспешно заменялась чуть блещущим светом приглушённых ламп. А из-за двери доносился чей-то живой голос. Затем ещё один мужской и следующий за ним взволнованный женский. Сначала они явились ему в образе нечётком, глухом. Они раздражали… В том, что обсуждали хрупкость его человеческой жизни он не имел ни грамма сомнений — это-то и обижало его. Через какое-то время он проглотил обиду и подумал о детях той женщины, которая любила, но в силу чего-то ему неведомого, отвергла его. Прародитель мог различить голос Аи и Рена, но третий голос… Этот мягкий и одновременно звонкий мужской голос накладывал странные чувства: огорчение, уважение и необъяснимое желание наложить на неизвестного ему сказителя руки. Дверь медленно отворилась… В комнату проник едкий белый свет. Канаме прикрыл лицо рукой. Вместе со светом к нему пожаловала небольшая процессия вампиров. Сквозь пальцы он увидел Аи. Её растрёпанные волосы, сжатые губы и недобрый взгляд — все это не сулило прародителю лёгкой болезненной неги. Кажется, она негодовала, но пока, как и Рен, предпочитала молчать. А вот третья фигура молчать не хотела. Молодой вампир с голубыми, словно те самые глицинии глазами, смотрел на Курана обеспокоенным взглядом, и так же, как и те трое, наблюдал за бывшим вампиром. — Канаме-сама, как ваше самочувствие? — голос казался взволнованным, но где-то в его глубине прозвучали нотки укоризны. — Ваше человеческое тело слишком слабое, чтобы переносить все те нагрузки, которые вы налагаете на него сейчас, это может плохо закончиться! — под конец этих фраз аристократ осекся, его брови медленно поползли вниз, он хмурился, он едва ли желал видеть обожаемого главу таким, каким он был сейчас — опустошённым и потерянным. Канаме промолчал, а вскоре глубоко вздохнул, чем вызвал на лице гостя неизбежную панику. Ханабуса желал видеть любимого президента сильным, никому не подвластным, а здесь его сразила тоска. Куран выдохнул, но слов от него никто не дождался. Он отвернулся к стене, чем подтвердил опасения бедного Айдо. Он-то прекрасно осознавал, дело тут вряд ли в плохом самочувствии. «Юуки-сама…» — подумал он, тяжело вздыхая. Аристократ всегда умело зрил в корень — бывший чистокровный в своём нынешнем теле не видел смысла существования, ведь всегда этим смыслом была лишь Юуки Куран. Айдо поспешил отвести взгляд от прародителя. Какими бы ни были искренними его чувства, помочь сейчас он ничем не мог, а посему отступил, чтобы не сказать чего-то лишнего. — Айдо-сан? — Аи обеспокоенно окликнула аристократа, когда тот не говоря ни слова, собрался уходить. — Как наш второй отец? Он поправится? Он посмотрел на юную чистокровную, стоя уже между улицей и их домом, и одобрительно кивнул. — Да, он поправится… Физически его тело практически не пострадало. Возможно, к вечеру у него поднимется температура, для этих целей я оставил лекарства… Брови Аи взлетели вверх. Непонятные ей слова напугали больше, чем мог представить аристократ, когда говорил их. — А это опасно? — в сердце Аи больно кольнуло. Злость на прародителя отошла на второй план, её место заняла боязнь за его жизнь. Айдо мягко улыбнулся и вспомнил Курана. Его голова отметила поразительные сходства этой девочки с чистокровным отцом и не менее величественной матерью. Но больше всего его насмешила та слепая забота, которая когда-то лишила сна их главу. Когда-то Куран Канаме так же сильно заботился о человеческой девочке — Юуки Кросс. — Нет, Аи-сама. Это не страшно и даже не смертельно, — он смерил чистокровную добрым взглядом льденисто-голубых глаз. — Но вам бы стоило лучше присматривать за ним, — уже тише, так чтобы его услышала только чистокровная, проговорил Ханабуса. Аи недовольно сощурила глаза, когда беспокойство постепенно растворилось, а на его место снова пришла злость. — Не волнуйтесь, Айдо-сан, мы позаботимся об этом, — Аи бросила многообещающий взгляд на комнату, где отдыхал их отец, чувствуя, что тот по-прежнему остался неизменно равнодушным. «Будто дело совсем его не касается! — мысленно фыркнула чистокровная, не ощущая какой-либо реакции от отца. — Он снова блуждает в своих мыслях!» — Тогда я полагаюсь на вас, Ай-сама, Рен-сама, и думаю, что вы справитесь здесь без меня. Я должен оставить вас… У меня всё ещё есть неоконченные дела в совете.***
Аи молча смотрела вслед отъезжающей машине семьи Айдо и в неведении кусала губы. Что же она сделала не так? Изучив все справочники по анатомии, готовя ему завтраки и общаясь с ним, она желала найти с ним общий язык, стать ближе, роднее. Так почему же ему важнее несбыточные грёзы и сад, которые нынче уже увядал? Почему он отказывается стать ближе к ним? Почему отказывается видеть?.. Слишком много вопросов, но задать их чистокровная не осмелится, находясь в возрасте той неопытной юности, она сердцем уже понимала, что на некоторые вопросы лучше не знать ответов, лучше быть собой… Лёгкий скрип двери раздался в комнате, Аи шагала не слышно, опасаясь потревожить и без того хрупкий сон её родного отца, но он не спал. Он смотрел в стену и видел перед глазами лазурное небо. В его воспоминаниях на нём не было туч, вместо них в небе кружили чисто-белые облака. Аи кашлянула, чтобы привлечь его внимание и прошла вглубь комнаты, она уже не освещалась так ярко и все же была очень светлой. Куран лёгкой поступью подошла к кровати отца и осторожно села на её край, попутно отмечая, что отец, в мыслях, где-то очень далеко отсюда. Слегка сжав его руку, Аи заставила взглянуть на себя. Слегка застоявшаяся пауза была прервана её спокойным голосом. Сейчас она казалась отстранённой и голос звучал прохладно, отдаваясь эхом в стенах этой комнаты. — Скажи… Что мы с Реном делаем не так? — в этот вопрос она вложила всю свою обиду. Он посмотрел на неё, сейчас она выглядела отчаянно, но он уже понимал, о чём она говорит. Сердце снова начало ныть. Да, пока он не мог выбрать их, не мог сейчас, не мог много лет тому назад и не смог бы в будущем, покуда в его сердце живёт эта любовь. — Почему ты всегда уходишь от нас? — новый вопрос был сродне пощёчины для прародителя. Похоже, он так сильно грезил этой женщиной, что совсем позабыл об этих двоих, он винил себя, он знал, что поступает неправильно, но разве он мог иначе? Нет, он не представлял своей сути без этой женщины… Именно поэтому он устало прикрывал глаза, сжимал руку Аи, моля о прощении немым жестом, говоря этим, что таким будет и следующий его ход — он не оставит эту женщину и если нужно умереть в этом саду, позабыв обо всех ради неё, ради того чтобы быть вместе, то он умрёт. — Прости… — извинения стекли с его губ медленно. Куран знал — перед ней и перед Реном он извинится ещё тысячу раз. В его глазах стояла печаль. Сейчас он, словно верный пёс, лишившийся своего хозяина. Аи не выдержала — её гложет обида и подступившие слёзы. — Зачем? Зачем ты с нами так? Почему не слушаешь нас, уходя в этот проклятый сад?! — Аи осеклась, горячие слёзы потекли по её щекам. Она понимала — ей нельзя было пускать туда отца не тогда ни сейчас. — Аи… — сердце прародителя сжилось от вины. Он протянул к ней свободную руку и заключил дитя в объятья. Её слёзы капали на его рубашку, а их обладательница обречённо прижалась к Курану. Странно, но сейчас, когда эта девочка показала ему свою слабость, он понял, насколько близок с ней. Ему показалось, что существом ближе является только та женщина, которая всячески пытается отгородить его от самого себя, и на которую его дочь так похожа. Аи тёплая прямо, как её мать, уязвимо-ранимая прямо, как её мать… и такая же упрямая, как её мать. Канаме про себя усмехнулся. Каким бы пустым не казалось его будущее, рядом с ним оставалась частичка её… Утешение это несравнимо с той болью, которая лежит в основе его существования, в конце концов, он всегда жил только ради Юуки, ради мира, который мечтал ей подарить. — Я не желаю, чтобы ты более посещал это место… — она сжала его рубашку, осмелившись взглянуть в глаза отца — Хотя бы до следующей весны. Пожалуйста! — она бы с огромным желанием навсегда запретила бы Курану посещать это проклятое место… Но она понимала, запрети ему это и он поникнет так же, как и этот увядающий сад. Канаме не удивила её просьба, он знал, что, в конце концов, ей это надоест. Он сам виноват и более у него нет желания заставлять её плакать. И он откажет себе не только в этом, откажется от всего, что может её огорчить. — Хорошо, если таково твое желание… Аи ушла, оставляя прародителя в желанном одиночестве. Он же блаженно прикрыл глаза, сосредоточился на благом влиянии сна. Темнота и жар, они не походили на обещанный его телу покой. В его памяти стали проглядываться нечёткие образы и голос этой женщины. — Канаме, нет!.. Не надо!.. Позволь мне его достать! — перед ним стояла его возлюбленная, он держал её в крепких объятьях, не позволяя дотянуться до его сердца, горящего в печи. — Нет, Юуки, уже поздно… Но я был очень счастлив провести с тобой своё время… Он видел её слезы… Снова он причинял ей боль и оттого ему хуже. Снова волна накрыла с головой и перед ним уже стояла совсем другая женщина, её тёмный силуэт укрыт чёрным плащом, она тянет к нему бледные руки и тихий шёпот доносится до его ушей ветром, смешанным с песком: — Хороший мальчик, Канаме… — её расплывчатый образ постепенно исчезал в пучине песка, и сколько бы Канаме ни тянул к ней руки в ответ, она всё больше растворялась, оставляя его тьме. Конец 5 части.