Один на миллион

К студенчеству футбол перестал быть перспективой в облачной дали, доставляющей лишь убытки, смутные надежды да внимание девчонок, и начал приносить кое-какие реальные деньги. Стипендия стала лишь первым приятным бонусом среди череды многих. Еще до заключения контракта находились местные бизнесмены, готовые проспонсировать молодого спортсмена, чтобы повысить популярность своей компании, как сейчас говорили – «пропиариться» ... Увидев в первый раз биллборд со своей командой и своим же лицом – отчетливо, ясно сфотографированным, черт, все видели и знали, что это он! - Дерек позвонил домой уже через полчаса. Попал на Лору, которая сперва не поверила, долго выспрашивала подробности, и только после позвала маму. Маме он тоже похвастался. А после игры послал первую хорошенькую и тяжеловесную сумму домой. И потом посылал регулярно, довольный собой, командой, университетом, штатом, всем на свете. Наивно думал, что теперь-то настала пора, когда мама сможет расслабиться и гордиться. Наверное, так бы и было, не окажись все предыдущее время-без-жалоб таким тяжелым для нее. Дереку особенно не говорили – болеет и болеет. И, как бы зол и несчастен он ни был, впоследствии пришлось признать, что да, они все втроем могли и сказать ему, но едва ли это что-то изменило бы. Да, он не почувствовал бы себя обманутым дураком, но произошедшее было совсем не про него. Для карьеры год выдался неплохой, начало года, по крайней мере. Для самого Дерека... Он хорошо помнил, что в тот день (да и ту неделю, если уж на то пошло) был на игре в другом штате. Схлопотал растяжение, но с поля уходить не стал, поспорил с судьей и остался – обычное дело... Знай он тогда, то уехал бы, конечно, и его никто не осудил бы. Заменили бы без вопросов. Но вот какая штука: никто не стал бы откладывать игру ради умирающей матери Дерека Хейла и никто не посочувствовал бы ему себе во вред. Дураков нет. Позднее он порой думал, что, возможно, именно в тот момент, когда он забивал гол (последние тридцать секунд матча, трибуны орали), когда искал взглядом Кейт, сидящую в первых рядах, на особых местах, может быть, именно в эти минуты мама умирала. Может, они едва-едва с ней разминулись. Спроси он время смерти и сопоставь его, Дерек узнал бы точно, но он сознательно этого не делал – боялся. Он отыграл, вернулся в номер. Кейт была в душе. И вот тогда-то телефон и зазвонил. Все, что было до, Дерек помнил очень ясно, и после тоже: как он застыл над разбитым телефоном, а Кейт стояла в дверях в одном полотенце, испуганная и непонимающая… А вот сам разговор в его памяти размылся, будто кто-то не раз и не два прошелся по нему мокрой тряпкой. Питер еще спросил, как у него дела, как сыграли, и только после этого начал что-то про грипп и осложнение на сердце, Дерек и не понял толком сперва… Какой грипп? Какое сердце? Они же недавно разговаривали, мама сказала, что идет на поправку, даже жаловалась, что пока лежала – набрала несколько фунтов точно, «не бедра, а безобразие», сказала она, как твой спорт, как твоя карьера... - Она сама попросила не говорить. Никто и не думал, что такое случится… так быстро, – откуда-то издалека сказал Питер, не из другого штата – с другой планеты. Другого измерения. И в этом своем измерении он говорил искренне, Дерек понимал. Желая лучшего как племяннику, так и, как бы это ни было странно, сестре, уже мертвой, но все еще хотевшей лучшего для своего мальчика; все было ясно. Питер и все остальные желали как лучше. Вот тогда-то его и затрясло. Может, от злости, может, от страха, но больше всего, конечно, от осознания произошедшего. Это было первым, что он вспоминал, когда думал про тот проклятый год. Вторым было розовое платье, которого он в том году не видел вовсе. «Хотя бы с карьерой все в порядке», - тупо думал Дерек, стоя перед Лорой. С карьерой все хорошо, хотя бы с ней, если бы еще и карьера пострадала – куда бы он вообще, карьера-карьера, звучит как карьеры... - Все хорошо, - автоматически ответил он, когда Кейт сдавила его руку. Кейт кивнула, но, кажется, чего-то ждала. - Все хорошо, - повторил он, а потом оказалось, что ему надо было что-то сказать. В голове было пусто. Карьеры. Замуж Лора выходила в мамином платье - розовом, с пуделем. Не платье для невесты, платье для невесты должно быть длинным и белым, с фатой, все это знают, но Лоре было плевать. Замуж она хотела выйти в старомодном пышном платье, едва-едва прикрывавшем ее круглые коленки, на подоле которого плясал черный пудель. Положила на него глаз еще в детстве и ревностно шуршала рядом с мамой каждую ревизию, следя за тем, чтобы платье оставалось на месте. Лора умела добиваться своего, это Дерек мог сказать о ней точно. Они были не слишком близки, у него была своя жизнь, у нее – своя; они практически не пересекались и почти все время ходили в разные школы: когда Дерек поступал в колледж, она уже заканчивала. Но они были братом и сестрой, и после маминой смерти старались созваниваться чаще. Конечно же, он приехал на свадьбу, несмотря на напряженный сезон. Дерек ни за что бы не сказал этого вслух, потому что дурында начала бы его подкалывать, а то и вовсе расплакалась бы (в тот день глаза у нее то и дело были на мокром месте), но она была в этом платье хорошенькая, словно кукла или какая-нибудь заграничная актриса. Или даже еще красивее. Лора всегда была упрямой девчонкой. С упрямыми девчонками всегда так – сперва они очаровательные, и ты готов принести весь мир к их вздернутому носу, а после это начинает здорово раздражать. И раздражать. И раздражать. И бесить. Или не всегда так. А только если ты ебаный психопат, который взял и убил старшую сестренку Дерека Хейла. Просто так, потому что так защелкали сгнившие колесики в твоем мозгу. Почему-то он подумал о Джеймсоне, которому, вот незадача, не повезло. Не повезло с этим блядским сценарием и Лоре. Почему-то Дереку казалось, что он чего-то опять не успел. Никуда бы он не успел, Лора шла вечером с работы домой, дошла до переулка, рядом с которым не горел фонарь, и уже не вышла оттуда. Она же упрямая, отупело думал Дерек, потом, мельком, скучно – а муж ее где был? Сейчас-то он был здесь, с несчастным и тоже стертым лицом, а тогда? Дерек был уверен в том, что, если бы надо было, он-то сумел бы размозжить голову этого парня, как дыню. Не ударить и пробить череп, нет: сжать его голову обеими руками, прижав ладони к углублениям на висках, таких удобных, словно созданных именно для этого, и давить давить давить пока не раздастся крепкий спелый сочный «хруп». Если он только разозлится как следует… Должно быть, он злился неправильно. В аэропорту его встретил Питер, и на Питера было страшно смотреть. Дерек всегда думал, что «постарел на десять лет» - это так, красивость для школьных сочинений и книжек, по которым их пишут, но в последний раз он видел Питера молодым парнем, «мой дядя-старший-брат», максимум тридцатилетним с виду, а сейчас перед ним стоял разбитый горем мужчина. Голубые глаза поблекли и запали, вид был больной. Волосы словно присыпало мукой: он поседел за какие-то дни. Случившееся с сестрой Питера подкосило, с Лорой - будто и вовсе переломало. Дерек сделал шаг, второй, подошел совсем близко. Настолько близко, что мог учуять, как от Питера пахнет - не обычной смесью одеколона и табака, а каким-то совсем паршивым, будто закисшим, алкоголем. Дерек обнял его, уткнулся лицом в плечо и сжал изо всех сил зубы. - Все, парень, - проговорил Питер тихим надломленным голосом – тот тоже будто постарел, надломился дребезжащими нотками. Может, он просто старался не заплакать. – Только мы с тобой и остались. Дерек заскулил, почти давясь плачем. Простил его, как иначе. Как он мог не простить? В чем была его проблема сейчас? Очень просто: они (и кто они? Питер?) хоронили ее в каком-то унылом черном платье, с воротничком, глухо доходившим до подбородка. «Да она бы ни в жизнь такое не надела!» - вот, вот оно. Дерек хотел было сказать, как это тупо и неправильно, как все, что тут происходило, его бесит своим идиотизмом, но горло, сжатое спазмами, не давало высказаться. Заплакать он не боялся: боялся задохнуться и начать хрипеть. Так он ничего и не сказал. И снова: никто и не подумал его осудить. (- Еще немного, и прервемся ненадолго. Идет? - Заметано, мистер Хейл) …в себя Дерек начал приходить, когда вернулся к серьезным тренировкам. У него был неплохой такой шанс провалиться: он пропустил семестр, схуднул, явно потеряв мышцы, и почти постоянно спал. Все остальное время Питер водил его по лучшим врачам. Но дело наладилось не тогда, когда он ел какие-то новые витамины или пил настойку из коры, такую жуткую, что сводило рот точно такой же судорогой, которой иногда сводило ноги от десятков кругов по полю; и не тогда, когда в него втыкали иголки на кушетке в чайнатауне. Дерек снова начал пахать в своих карьерах. Вырабатывать полезные ископаемые, на износ, не заботясь о травмах, но вспоминая потом, что он здесь не убиться собирается. Нужно было или продолжать жить, или не пытаться вовсе. Бежать до конца, как он умел, и как его учили, бежать до отметки, и будь что будет. Или дать свалить себя и хлебать поражение полной ложкой. И Дерек был не один. Это было не о Питере или Кейт, пусть те и старались в меру своих сил. Дерьмо есть дерьмо, и иногда кажется, что не имеет значения, сколько раз тебе скажут «соболезную», потому что поначалу оно вызывает только недоуменное бешенство. Только это все равно помогает: личному горю здорово помогают всенародная любовь и сочувствие. Очень вовремя и очень правильно Дерек попал в ситуацию, когда его исступленные тренировки можно было принять за стойкость характера. Чужое сочувствие легко конвертировалось в привязанность. Соболезнующее письмо от парня, который следил за карьерой Волка, Дерек знать не знал, что за парень такой, но все-таки был тронут. Статья в газете родного города – Талию там знали, как знали всех Хейлов. Интервью. И второе. И третье, потому что Дерека начали по-настоящему замечать. Реклама, насчет которой он не сразу согласился, куда, зачем? Его – и в рекламу? Рекламу хлопьев? Он согласился, по большей части, даже не из-за денег, и уж точно не потому, что ему хотелось в рекламу (это оказалось весело и, конечно, произошло далеко не в последний раз). Все было ради одного, закидывалось в топку, его карьер, все ради контрактов, которые NFL заключает с самыми выгодными, самыми дойными своими футболистами. Предложение выпустить под его именем лимитированный одеколон?.. Однажды, месяцы спустя, месяцы, которые он не считал, Дерек понял, что грустить стало просто некогда. И что ему уже не хочется этого делать. Потому что он почувствовал себя живым и особенным. Да и кто бы не? Он был молод, он был все еще жив, и у него был, мать его, одеколон. Свой. У него! Хотя Кейт запах не понравился, факт оставался фактом. А Питер, услышав об этом, хохотнул и сказал, что пахнуть может хоть кошачьей мочой, все равно будут покупать, и покупали бы, даже если бы Дерек сам туда отлил. В последнем случае, возможно, даже более охотно. Его мнению Дерек доверял если не безоговорочно, то процентов на девяносто точно. Многие были против родственников-агентов. Мол, семейные связи ослепляют и не смогут помешать нечистому на руку агенту нагреть тебя, мало ли случаев, когда родственники обдирали, как липку… Возможно, была в этом какая-то правда. Для кого-то, не для него, потому что Дереку повезло. Умный, смотрящий в глубь вещей так, как Дерек никогда не умел, сам с двойным дном и глубиной самого черного озера (для чужих, конечно, только для чужих!), Питер был лучшим, что случалось с его профессиональной карьерой. А Стайлз, соответственно – худшим, или так ему казалось. Стайлз, думал Дерек, просто убил его. Был аналогом пьяного водилы, встреча с которым неизбежно меняют твою жизнь. И да, наверное, ему тоже приходится несладко. Он, этот пьяный мудак, может оказаться неплохим человеком и переживать не только о такой радости, как лишение водительской лицензии и – в отдельных случаях – реальной, а не условной свободы передвижения. Тем не менее, тебе-то глубоко насрать на его переживания, особенно когда собираешь себя из ошметков на асфальте. Окей, на переживания Стайлза Дереку было не насрать. Теперь, по крайней мере. Началось все, как водится, давно и случайно. Случайное пустячное решение определило всю его жизнь, причем, решение было даже не его. В то время и в том возрасте Дерек принимал решения, в основном, на поле, позволяя остальной жизни нести себя приятно, свободно и, надо признать, с немалым комфортом…

2

…Дерек снова прокашлялся и замолчал. И немудрено: наговорил он уже изрядно. Говорил и говорил, и пусть звучало совсем не так складно, как было в его голове, как он представлял себе это раньше, и даже не так, как получалось в его собственных, деловых, словно список дел, пункт-за-пунктом-наметках, но… За этим он, в конце концов, и позвал сюда мальчишку: чтобы он, натренированный на студенческих эссе и заметках, записал все гладко, понятно и доступно. Сейчас для Дерека важным было только то, что слушатель из пацана вышел неплохой. - Я принесу выпить. Чай? Лиам кивнул. В холодильнике дожидался своего часа запотевший кувшин с чаем, не домашнего приготовления, но все равно неплохой. Добавить кубиков льда, пару долек лимона… отлично выйдет. Дерек открыл холодильник, едва взглянул на полки, достал кувшин и уже собрался закрыть дверцу, когда его взгляд упал на пару бутылок импортного пива. Предложить гостю пиво ему и в голову не пришло. Оно хранилось в доме, но пил только Стайлз, а сам Дерек уже накрепко успел отвыкнуть от алкоголя. Пуританином он не был никогда, и в молодости случалось перебирать на вечеринках, но тогда у Дерека оставался режим, и, выбирая между выпивкой и спортом, он неизменно, раз за разом выбирал спорт. Когда фактор спорта самоустранился… Что ж, был год, когда он крепко выпивал, пусть и никогда в своей жизни Дерек не хотел становиться опустившейся бывшей звездой, спивавшейся в тоске по минувшему. Но что было, то было. Говорить ли об этом? Дерек хмыкнул, закрыл дверцу. Ладонью покатал по доске лимон, прежде чем взять нож и нарезать лимон на кружки. Никакого пива вам, мистер. В клубе, где он впервые встретил Стайлза Стилински, пива не подавали.