Голод

Голод. Вечный, изматывающий голод, высасывающий все силы и соки до дна. Ибо тобой невозможно насытиться, сколько бы не пытался. Ты будишь во мне монстра, выпуская его на свободу… Лишаешь меня рассудка, наслаждаясь моим безумством. Я ненавижу тебя настолько, насколько и люблю. Ты мой медленный и самый опасный яд, от которого я ещё не нашел противоядия, убивающий день от то дня. Ты мой голод….       Спасительные двери лифта и… Опасный взгляд, гипнотизируя, останавливает на полпути, это полный провал, ловушка, в которую ты самостоятельно попался. Походкой гепарда, он входит, шаг за шагом, заставляя бедное сердце выпрыгивать из груди. — Как ваши дела, Ким Тэхён, какие планы на уикенд? — брюнет ослабевает тугой узел галстука, вежливо улыбаясь стоящему напротив молодому мужчине, — слышал, вас примеровали поездкой в Японию? — на губах ядом разливается улыбка, не предвещая ничего хорошего для собеседника. — Вы правы, Чон Чонгук, я еду в командировку для представления нового проекта, — старший смотрит затравлено, пробираясь сквозь толпу коллег, поближе к выходу, но его незаметно цепляют за предплечье, вынуждая снова пропустить этаж. Большая часть народа незаметно испарилась, не оставляя шансов для защиты. — Какая честь для человека без году неделя получившему должность, не находите? — Чонгук до боли давит на мышцы, совершенно не замечая перешептования оставшихся попутчиков. — В наше время ценят талант, — стараясь привлекать меньше внимания, разжимая цепкие пальцы, — и мне кажется, я, как никто другой, заслужил и эту должность, и этот проект, — старший уже начинает злиться. С какого чёрта его обвиняют в нечестной игре?! Того, кто практически провернул в одиночку масштабнейший проект. — Талант, говорите? Знаю я ваш талант, — шипит Чон, нависая над блондином, — вижу, вы для босса расстарались на славу, в самолёте будете лететь стоя, а?! — толпа зевак, почуяв наростающий скандал, поспешила ретироваться, оставляя этих двух сумашедших наедине. — Даже если и так, какое вам до этого дело?! Вас больше беспокоит это или профуканный проект? И вообще, не пошли бы вы, Чон Чонгук, куда подальше?! — остервенело оттирая со своего тела наглые руки. — Совсем охренел, сука?! — цедит сквозь зубы брюнет, нажимая на стоп. — Гук, спешу предупредить, что мы находимся под прицелом видеокамер и что, если вы позволите себе ещё хоть одно резкое движение в мою сторону, я заявлю в полицию о домогательстве, — Ким гордо вскидывает подбородок, который тут же ловят, задирая ещё выше, обнажая беззащитный подрагивающий кадык. — Зачем о домогательстве, детка, давай сразу об изнасиловании, — грубо дергая за шлейки на себя, врезаясь каменным стояком в тощее бедро коллеги. — Ты не посмеешь, пусти, сволочь! — брыкается блондин, что есть силы. — Только не здесь! — Посмею, о, ещё как посмею, маленькая потаскушка! Думаешь, я не видел твоих поползновений перед этим старым хрычом?! — Иди в жопу, совсем уже от ревности обезумел?! — Техен перехватывает рычащего брюнета, уже слабо соображая, вдавливая в кабину лифта, но даже в подобном положение эта сволочь диктует условия игры, елозия поджарой задницей по уже давно каменному достоинству. Старшему хочется нагнуть, заткнуть, а лучше выебать сумасшедшего пиздюка во все щели. Но не здесь, не здесь же, дьявол его побери. — Ревности, говоришь? — Чон скалиться, сильнее проезжаясь по плоти, — О-о-о, ты ошибаешься, ревнуют близкого человека, а ты, как был бездушной ледышкой, так и остался. Меня достала твоя вечная маска безразличия. Посмотри на себя, ты даже сейчас думаешь только о том, чтобы не спалиться. Как же кристально чистенький Ким Тэхён может запятнать свою идеальную репутацию, признав себя педиком перед обществом?! Да только, знаешь, обществу насрать на то, кого ты пялишь или кому подставляешь свой расчудесный зад, им вообще на всех посрать! — его затыкают четким, резким ударом по почкам, хватают за черные вихры, переламывая в позвоночнике, заставляя выгнуться в неестественной позе, паскудно доминируя. — Значит, ты считаешь меня шлюхой, получившей свою роль только подставляясь под начальника, да? — лживо ласково, вылизывая солёную кожу над кипельно белым воротничком, наслаждаясь тихим сдержанным стоном сквозь стиснутые зубы. Быстрый взгляд на черный равнодушный глаз камеры, и пиджак метко накрывает её, скрывая готовившееся. Ким ликует в душе, сатанея с каждым недовольным рыком, он тоже может быть сильным. Ведь может, правда? Грубо губами по взмокшему виску, собирая капельки влаги, видит такого младшего, награда свыше, подарок за все праздники разом, даже разворачивать обертку страшно волнительно. Одним движением расправляясь с пряжкой, вторым с непослушным маленьким замочком на брюках, третьим стаскивая с бёдер мешающее тряпьё. Тэ лыбится сально, наотмашь шлепая по смуглым ягодицам. О, этот звук, как ангельские арфы, звучащие на задворках рая. — И это всё, на что ты способен?! — нарывается брюнёт, смотря через плечо на недоманьяка, растерянно оглядывающего стремительно краснеющее место от удара, — мне уже стоит бояться или ещё что-нибудь придумаешь? — Заткнись! Блядь, заткнись хоть на минуту! Любишь смотреть, да? — старший словно щенка за шкирку, перетаскивает чоновскую тушку к зеркальной стене, распластывая наглеца по ее плоскости, — нравится, тогда смотри! Смотри и запоминай, кто из нас Папочка, а кто сопляк, возомнивший себя альфачом. Тэхёна ведёт от вседозволенности, выворачивает от дикой похоти, от бешеных черных зрачков в отражении, сверкающих с вызовом. От приоткрытых от вожделения алых губ, которые хочется кусать до крови, чувствуя металлический вкус победы. А пока смело ногтями по бедру вверх, разрезая бронзу, раздвигая упругие половинки, подбираясь к темному пятну, врываясь в напряженное тело сразу двумя сухими пальцами. Слух ласкает воинственный крик поверженного Божка, ещё одно движение, выверенное с садисткой четкостью, и уже совсем другая музыка. Сучий скулёж, не свойственно высокий, и сердце готово выскочить горлом. Сдерживаться больше нет смысла, снимать одежду — слишком много чести, и поэтому только расстегнутая ширинка, и член, уже сочащийся, заменяет замаранные фаланги. Как сладка месть, как тянет внизу, требуя разрядки. Плоть скользит в манящую узость, не замечая бьющегося в истерике тела. Мышцы сводит от боли, но пути назад нет, как и нет пощады, хочется заставить хрипеть, молить. Как сладко, нереально, словно под легкими наркотиками, кайф накатывает, открывая новые грани. Могучее тело так податливо, мускус заполняет легкие, вытесняя мысли… Разворачивая к себе лицом, целуя бешено, подхватывая под колени, насаживая раз за разом и снова высасывая стоны из искусанных губ. Кто не знает, не поймет, как дико — остро взрывается внутри, выстреливая семенем, теряясь в пространстве и мирах. Осознавая лишь одно — вот так может быть только с одним человеком. Младший приходит в себя первым, давясь истерическим смехом, стирает успевшую засохнуть сперму, собранной по всей кабинке одеждой. И со стороны и правда кажется, что он сошел с ума, но только не для Ким Тэхёна. Они оба сумасшедшие, двинутые, и их давно нужно изолировать от друг друга, но… — Господи, Гук, да что с тобой?! — блондин обнимает, нежно водя губами меж лопаток. — Что со мной? Я уже год вьюсь вокруг тебя, выставляя себя последним идиотом, а ты, даже признавшись в чувствах, не показываешь их. Устал, ты даже не представляешь, насколько я устал от этого дерьма, — Чон слабо отвечает на ласки, плавясь от любимых пальцев заласкивающих метки бойни. — А как я, по-твоему, должен себя вести? Бегать по пятам, влюблённо заглядывая в глаза? Вешаться на шею? Пойми, я не такой. И уж прости, но раскрываться, крича на каждом шагу, что я гей, я не буду. Не нравится — вали, дверь всегда открыта. — Потрахались и разбежались, да? — Повторяюсь, не нравится — вали. И хватит играть, открой этот чёртов лифт, пока я и правда на заявил на тебя в полицию… И если тебе действительно интересно, то у меня ничего нет ни с нашем шефом , ни с кем-то другим, может хоть этот факт успокоит твоё зарвавшееся эго. И как бы тебе не нравилось, но я еду в командировку. — Как скажешь, дорогой, — брюнет поправляет галстук, скрывая последние улики. — Встретимся дома? — А есть другой вариант? Лифт бесшумно выпускает пленников, оставляя маленькую тайну лишь двоих, больных одной болезнью, под названием любовь…