— Я видел волка, лису и зайца Около дуба в лесу густом. Трое зверей кружились в танце, Бранль плясали они втроем…
— Что-то ты совсем как цыплёнок клюёшь, — заметил трактирщик. Равнодушно качнул плечами. Норды готовят очень сытную, тяжёлую пищу, почувствовать переедание от которой не составит труда.— Я видел волка, лису и зайца, Серый, плутовка и косой, Трое зверей кружились в танце Под можжевеловым кустом…*
— Я завтра уеду, — решаю перевести тему, — хочу купить у тебя припасов на дорогу. — Могу тебе козий сыр продать, — предложил норд. — Вроде, была ещё головка эйдарского сыра, если любишь такое. Ещё есть говяжьи колбаски и вялёный лосось. Не слишком люблю эйдарский сыр, особенно завалявшийся. Да и им лучше закусывать хорошее вино на каком-нибудь приёме, а не забивать голод, сидя неизвестно где в горном лесу. К тому же, козий сыр обычно продают дешевле — а для меня это очень существенный аргумент. Одну колбаску я себе тоже, пожалуй, позволю. И целую булку хлеба. Лучше накупить сразу побольше, возможно, получится даже некоторое время экономить на питании. — Возьму пару кусков козьего сыра, колбаску и булку хлеба. — Отдам за восемнадцать септимов. Цена меня вполне устраивала — и я попросил завернуть мне всё это завтра утром. Допил чай из эльфийских ушей и отправился спать, стараясь не обращать внимания на шум в общем зале. Утром я собрал немногочисленную поклажу, оседлал коня и отправился по дороге на поиски святилища Талоса. Сильно отдаляться от города мне нет смысла — так что, возможно, завтра или даже сегодня я что-нибудь, да найду. Затем тут же отправлюсь в Фолкрит, отдам тело Рунилу, а сам поскачу в Вайтран, искать следы Лоркалина и его солдат. Первую половину дня я рыскал в перелесках возле дороги — но не находил ничего, ни одной пещеры, лишь одна шахта, недавно зачищенная стражниками от бандитов. Я уже собирался поврачивать назад, как возле Камней-Хранителей, недалеко от истока Белой реки я заметил широкую дорогу — или, скорее, даже ступеньки, ведущие в горы. Направил лошадь по этому склону, обогнул несколько деревьев — и вот она, победа. Или, по крайней мере, её часть. Святилище лжебога, окруженное елями, выглядело несколько запущенным: скамейки уже начинали гнить, вокруг них вырастала трава; разве что на камне, исполнявшем роль жертвенного алтаря, лежал начинавший ржаветь короткий меч. Вот, скорее всего, об этом святилище писал Санион в своих отчётах. Принялся разглядывать землю вокруг в надежде найти хоть что-то — но нет, даже отпечатков лап диких зверей не видно. Скорее всего, размыло дождями. Хотя… Земля возле алтаря выглядела уж слишком придавленной, будто бы здесь топталось несколько взрослых. Да, углубления явно имели не природный характер, располагались не в случайном порядке. Они почти стёрлись, их невозможно различить… Вот одни следы — относительно свежие. Скорее всего, мужчина, обутый в дешёвые сапоги из грубой сыромятной кожи; возможно, достаточно увесистый, раз его следы сохранились так долго. А остальные — уже едва заметные. Вот, кто-то сломал кустарники, пробираясь по склону. Ногой случайно свалил камень — вот углубление, где он был раньше, и вот, у подножья этой горы — он сам. А что за возвышение возле ели — совсем небольшое, но вряд ли имеющее естественное происхождение? Подошёл поближе и, помогая себе кинжалом, принялся разрывать землю. Ауриэль, почему я не догадался взять хоть что-то, похожее на мотыгу, или хотя бы кирку? Не пришлось бы сейчас рыться в земле, будто собаке. Рука наткнулась на что-то склизкое, противное, я отдёрнул руку; остатки земли на кончиках пальцев покрылись чем-то влажным, тёмно-коричневым, из-под земли я почувствовал запах гниющего мяса. Преодолевая брезгливость, я продолжил разгребать землю. Вонь усиливалась, руки измазались в противном месиве — пока, наконец, пальцы не зацепили что-то, бывшее когда-то плотным куском кожи. Очень похоже на сапог… Принялся ощупывать находку. Кожаный сапог, заострённый на носу… Любопытство заставляло меня работать усерднее, не обращать внимание на грязь и вонь, я почти полностью разрыл землю. К горлу подступил ком, глаза разъедал запах, кожу мерзко щекотали черви и жуки, от которых я едва отряхнулся… Не выдержал, подскочил и, брезгливо отряхиваясь, подбежал к краю обрыва, вдыхая свежий воздух. О, Ауриэль… Несколько минут я стоял и набирался мужества посмотреть на свою кошмарную находку, затем нащупал в мошне согревающую мазь, зачерпнул размером с горошину кусок и обмазал кожу под ноздрями. Пусть немного пожжёт, зато не буду чувствовать этого запаха. Нашел плоский камень и уже им принялся разгребать землю. Из-под земли проступало то, что когда-то было чистокровным альтмером. Золотистая при жизни кожа обрела зелёный оттенок, кое-где покрылась белёсым налётом, начинала отслаиваться, смачивая всё вокруг розоватой жидкостью. Форменные брюки, голенища сапог и перчатки растрескались по швам, не выдержав посмертного вздувания тела. Противный ком подступал к моему горлу, я ненадолго отвернулся, опираясь о землю, пытался отдышаться. Снова набрался мужества, взял всю свою силу воли в кулак и принялся откапывать тело дальше. Лицо трудно поддавалось опознанию, кожа на нём вздулась, покрылась наполненными розовой жидкостью пузырями, кое-где лопнула и начала слезать, страшно обнажая кости; в глазницах и во рту копошились черви и жуки. Аккуратно снял форменный капюшон — но за ним на землю опали и потемневшие волосы, а кожа обнажавшегося скальпа обрела чуть розоватый оттенок. Внимательнее пригляделся: небольшой овальный участок черепа растрескался, вдавился вниз — этому альтмеру проломили голову, притом убийца каким-то образом ухитрился подобраться спереди. Что же. Можно смело писать в Эленвен рапорт о том, что агент Санион погиб при исполнении служебного долга. Убит — но кем? Местными фанатиками? Как они смогли подобраться к нему на расстояние удара? Наёмниками? Возможно. Эта версия хоть как-то бы объяснила то беспокойство, с которым жители Ривервуда реагировали на мои поиски погибшего коллеги. Но почему тогда сам Санион не почувствовал опасности, почему позволил завести себя в такую ловушку, почему не отступил? Пока что вопросов у меня больше, чем ответов. Прошло слишком много времени, чтобы я по оставленным на земле следам мог хотя бы догадаться, что там произошло. Разложил рогожу по земле и принялся аккуратно перетаскивать на неё труп. Грубая ткань пропитывалась грязью, не смогла скрыть запаха. Мой конь заметно нервничал, брыкался, норовил убежать прочь, я едва сумел погрузить свою поклажу и взобраться в седло. Ехать придётся неторопливо, чтобы случайно не свалить труп. От поднимавшегося запаха меня тошнило, хотелось изрыгнуть всё содержимое своего желудка на землю… но заблевать одежду или шкуру своего коня я совсем не хотел. Животное нервничало всё сильнее. Надеюсь, что я выбрал достаточно умную и храбрую лошадь, которая в состоянии оставаться хоть сколько-то спокойной в любой ситуации. Даже если мне приходится везти на ней разлагающийся труп. И что мои скромные познания в школе Иллюзии помогут мне в случае чего успокоить животное. Я не считал, сколько раз я останавливался в надежде передохнуть и отдышаться, и потому в Фолкрит прибыл уже вечером. Сразу же направился к избе, служившей городу одновременно и залом мёртвых, и домом для Рунила. Конь продолжал нервничать, моих познаний в школе Иллюзии уже переставало хватать для того, чтобы успокоить животное. Как мог, я придерживал его под уздцы, от нахлынувшего чувства какой-то безысходности я, наверное, казался окружающим очень жалким существом. Надеюсь, стражники не видели меня — не хочу отвечать на лишние глупые вопросы. Старик вышел на порог достаточно быстро; в свете призванного огонька он наверняка уже разглядел мою поклажу, возможно даже, учуял запах. Сначала на его лице отразилось недоумение, но Рунил быстро всё понял. — Одного, значит, нашёл, — заключил он. — Что же, займусь им завтра — уж извини, уже поздно. Жрец Аркея оказался сильнее, чем я предполагал — очевидно, физический труд на свежем воздухе (даже такой своеобразный) благотворно влиял на его здоровье. Казалось, он не прилагал особых усилий, чтобы тащить тело на столик, расположенный в подвале избы. — Расскажи, где ты его нашёл? Хотел одарить предателя злобным взглядом — не его это ума дело, где я нашёл погибшего при исполнении служебного коллегу. — Это важно, поверь мне. — В земле, — я небрежно фыркнул. — На какой глубине — с ладонь, с руку… — Пожалуй, с половину моей руки. Рунил изобразил задумчивое выражение лица, затем окружил находку толстым ледяным панцирем. — Моё специальное заклинание — позволяет на некоторое время сохранить тело и спрятать запах. Ладно, пойдём наверх, поужинаешь и переночуешь у меня. Каст всё равно в таверну ушёл, и вряд ли вернётся. Мы поднялись на первый этаж. Я не стал спрашивать, отчего старик так раздобрился и не погнал меня ночевать в таверне и даже решил угостить ужином. Захотел сделать доброе дело — пусть, не буду ему препятствовать. Прохладная вода, которой жрец велел мне умыться и помыть руки, окончательно привела меня в чувство, я радовался, что дышу свежим воздухом, что рядом нет этого ужасно воняющего, гниющего трупа. Насколько же наши тела несовершенны, отравлены этим бренным миром — после нашей смерти мы воняем точно так же, как и гниющее мясо, противно вздуваемся и зеленеем, а затем лопаемся, заливая всё вокруг противной розовой жижей. Если бы я не послушался голоса разума, а предпочёл бы фанатично исполнить глупый приказ Анкано, то наверняка бы уже покрывался этой противной трупной зеленью, начинал вздуваться и вонять, как протухший кусок мяса. По телу прошла судорога. — Эстормо? — Со мной всё хорошо, — надеюсь, моя уверенность не звучала фальшиво. Ужинать пришлось простой овощной похлёбкой с хлебом и кружкой мёда; впрочем, мясо я и сам даже видеть не хотел. — Первый раз такое увидел? — спросил Рунил. Небрежно фыркнул. Я не нуждался в поддержке, мне не нужно никому выговариваться, тем более — предателю. — Понятно. Ничего, первый раз часто плохо бывает, а потом привыкаешь. Мне поначалу тоже было… тяжело, хотя на войне я и не такое повидал. Война. Я ожидал, что старик заговорит о ней или хотя бы упомянет её. Я не знал войны: в те годы я был ещё ребёнком. Повзрослев, я слушал истории о войне без особого интереса — и, как все, относился к победам, как к чему-то само собой разумеющемуся, а к поражениям — как к обидным просчётам и недоразумениям. Уже тогда мне казалось, что её события померкли в памяти наших солдат и офицеров — в их рассказах не было ни горечи от гибели многих соратников при том же Красном Кольце, ни удовлетворения от заключения Конкордата Белого Золота, да и к ожиданию новой войны они относились со странным равнодушием. Люди же помнили всё — несмотря на то, что многие из её участников уже успели состариться и обзавестись внуками, а то и вовсе умереть; казалось бы, они должны ещё легче перенести все эти утраты и поражения, а победам, не имевшим глобальных успехов, совсем не радоваться — но нет, ненависть к нам и желание отомстить будто бы передавалось по наследству, как цвет глаз или черты лица, люди (особенно норды) ждали этой новой войны с каким-то нетерпением, но в тоже время — и со страхом. Так стоит ли послушать, что мне на этот счёт расскажет предатель Рунил? Пожалуй, да — из любопытства. — Почему ты сбежал, Рунил? — одарил старика ледяным взглядом, каким обычно смотрят на допрашиваемых. Жрец грустно усмехнулся, словно считал меня глупцом, ничего не знающим о жизни. — Ты ведь не сражался на Войне, не так ли? Ты вообще убивал кого-либо — или просто смотрел убитым в глаза? Ты видел, как живое разумное существо заживо сгорает от твоих заклинаний, видел, во что превращается любое разумное существо в пылу сражения? Ты можешь мне сказать, что я шёл на войну, что Школу Разрушения не для того, чтобы костры разжигать или дичь жарить, изучают, а оружие в руки берут не для забавы. Да, ты будешь прав — и я сжигал людей и меров заживо своими заклинаниями, а своей булавой разбивал им черепа. Но, знаешь, одно дело — убивать на поле боя, а другое — разорять мирные города, насиловать женщин и убивать детей. Поверь: даже самый чистокровный альтмер на войне превращается в натуральное животное. Рассказ старика не произвёл на меня никакого впечатления — а уж тем более не дал ответа на мой вопрос. — Ты мог бы служить нашим богам, — парировал я. — Или продать имперцам все наши секреты и не доживать свои дни… жалким могильщиком в этом жалком городке. — Я не собирался ничего и никому продавать, я просто хотел успокоения. Алинорские храмы не дали бы мне его — а здесь, в Фолкрите, мне кажется, что я полезен, и это приносит мне облегчение. Я по-прежнему не понимал, как работа на кладбище, подготовка мёртвых к погребению и их отпевание может приносить пользу и облегчение? — Почему Аркей? Почему не Мара, не Стендарр или Ауриэль? — Аркей повелевает циклом жизни и смерти. Отправляя к нему умерших, я способствую чьему-то появлению на этот свет. Внятного объяснения мне, по всей видимости, не добиться — что же, пусть на этом разговор будет исчерпан. — Ты слишком молод, чтобы понять меня. Молод и увлечён идеями, которые привели тебя в Талмор. Но однажды — поверь мне — ты устанешь. Устанешь от несоответствия той картинки, что вложили тебе в голову на Алиноре с тем, что видишь сам. Устанешь от ненависти, которая будет литься на тебя. Устанешь от криков умирающих и их предстмертных взглядов. Устанешь от смертей. В ответ я лишь сдавленно рассмеялся.