intimidation

Четырех лет преподавания (почти без отпусков) вполне хватает на то, чтобы до автоматизма отработать навык просыпаться вовремя, и если в двадцать восемь Мирон возился с будильниками, ставя по двенадцать подряд, то в тридцать два он просыпался практически ровно в шесть тридцать утра. Потом шла вся эта рутинная параша: «Хэд энд шолдерс», махровое полотенце, стандартная рубашка, две ложки сахара, сумка, ключи, подземка, и то же самое на реверсе после работы. И когда он смотрел на себя в зеркало, — внимательно вглядывался, не упуская из виду круги под глазами и общий заебанный вид, — то на собственный вопрос «На кого ты похож?» он особо не заморачивался и честно отвечал: «На унылое говно». И, что самое важное, никто этого и не опровергал. Даже редкие вопросы коллег по поводу самочувствия в этом году иссякли окончательно. Все просто привыкли — студенты, начальство, бессменная парикмахерша Елена Николаевна, и Мирону думалось иногда, что, явись он на работу хотя бы выспавшимся и относительно отдохнувшим, его бы попросту никто не узнал. Впрочем, именно этим утром все обстоит иначе, потому что: 1) ему приснился сон, впервые за семь месяцев, самый настоящий, даже с каким-то хитровыебанным сюжетом, 2) свет в этой комнате падает не справа, а слева и 3) он совершенно определенно лежит на чьей-то руке. Третье наблюдение тут, естественно, самое неоднозначное. Первая мысль походит на хрип «Ди-и…», но железная хватка собственного сознания душит её на полпути. Невозможно. Случайная связь? Еще хуже и едва ли вероятнее. Что вообще было вчера? Надо просто посмотреть. Мирон пересиливает себя, с трудом удерживаясь от мученического стона, и очень осторожно переворачивается на другой бок, мысленно охуевая от скрипучести кровати. Лучше бы это был кто-то незнакомый. Не то чтобы Мирон удивился. Скорее выпал из реальности на пару мгновений, как будто в голове вакуум образовался, и дыхание сбилось. Потому что — честно признаться — он уже представлял себе эту картину, и не один раз. Знал ведь, что он сдает позиции, и это рано или поздно произойдет — он проснется и увидит рядом с собой Карелина. Было всего два вопроса: что именно к этому приведет и сколько раз это повторится. Спящий Карелин… он какой-то совсем другой. Без своей фирменной ухмылки, намертво прилипшей к губам, без этой ауры взбалмошности, без демонстративного похуизма — самый обычный двадцатилетний мальчишка, может, чуть-чуть инфантильный, может, слегка глуповатый, но такой настоящий. Мирон еще несколько десятков секунд напряженно вглядывается в лицо Славы, машинально подмечая едва видную щетину над верхней губой, и восстанавливает в памяти цепочку событий. Сообщения, звонок… Мучительно-унизительный выбор одежды, три сотки за такси, кинотеатр… Дальше все смазывается — не нужно было просиживать штаны за компом до часу ночи. Совершенно точно — эта самая кровать, Слава говорит, что все нормально, чьи-то крики на кухне, высокий женский голос. Звук удара. Да, вот он, Мирон быстро находит его глазами — уже заметно проступивший синяк на его скуле. А еще сегодня пятница. В пятницу он должен быть на работе в восемь часов утра. Сейчас хуй знает который час, он хуй знает где, а Карелин, кажется, даже не собирается просыпаться. Когда нужно принимать решение и составлять короткий план, у Мирона в голове все выстраивается очень красивой и понятной лесенкой: подняться, найти гребаные часы, определить свое местоположение, свалить. Максимально просто на словах и сложно на деле. Мешают полное отсутствие денег и тот факт, что он все еще в футболке Blink-182 и зауженных джинсах. И, по классике, он проебывается почти сразу же. Пытаясь встать с кровати, он переворачивается обратно, чуть не сваливается вниз из-за просевшего матраса и очень сильно стукается плечом об угол тумбочки. На глаза наворачиваются слезы, а кость вообще как будто буравят насквозь; он не удерживается от громкого «бля-ять-с-с» и хватается за плечо. Острая боль проходит через секунд пятнадцать, но синяк точно будет огромным. Шуршит одеяло, слышатся короткий вздох и скрип кровати. Карелин проснулся. Мирон поворачивает голову, и они встречаются взглядами. Слава зевает и сонно прищуривается. В его глазах нет удивления, только какое-то любопытство из разряда «бля, прикольно»: кажется, что вот-вот губы искривятся в такой знакомой ухмылке, но его лицо так и остается непроницаемым. — Ебать ты долбоеб. Отличная фраза, чтобы подвести итоги предыдущего дня и начать этот. Мирон примерно представляет, как это выглядит со стороны: он сидит на полу и таращится на него, крепко держась за свое плечо и кусая губы. Слава еще раз вздыхает и на пару секунд закрывает глаза. — В аптечке вроде «Спасатель» есть. Мирон качает головой (сказать ему неожиданно нечего) и медленно встает на ноги. — Да бля, — Слава взъерошивает волосы и садится в кровати, буквально впиваясь в него взглядом, — надо помазать. Хочешь, подую тебе там? И он наконец-то ухмыляется — Мирону аж легче и спокойнее как-то становится. Нет, серьезно, с этим каменным лицом Карелин был сам на себя не похож. — Который час? Ну вот, наконец-то с мыслями собрался. Слава кидает взгляд на свою тумбочку — там стоят часы, а Мирон как-то не заметил. — Шесть сорок две, — он поворачивает голову обратно, поднимает брови и трет глаза. — Шесть сорок две, ебать. Ты че так рано вскочил? — Мне на работу нужно. — На хуй тебе нужно, — мгновенно реагирует Слава, скорее всего чисто на рефлексе, бессознательно. Мирон предпочитает не отвечать и быстро подходит к окну, выглядывая на улицу. Окна выходят во двор — типичный такой дворик новостройки, с хуевой парковкой и унылой пластмассовой детской площадкой. — Где мы? Слава тоже слезает с кровати и потягивается, зачем-то запрокидывая голову назад. — Ты реально ехать в универ щас собрался? Это «ты» внезапно режет уши, но Мирон понимает: Карелин просто в лицо ему рассмеется в ответ на требование соблюдать_субординацию после всего этого. Во рту такой привкус, как будто там недавно кто-то сдох. — Мне умыться нужно. Такая хуйня. Мысли летят обрывками: «Нет нормальной одежды, бабла нет, ноутбук остался дома. Ключ от подсобки можно на вахте взять, там вроде все необходимое есть. Шесть сорок две, час с небольшим. На такси придется, а денег нет, блять, еще эта футболка уебанская, бля-ять, умыться нужно». Как же легко можно выбить его из колеи. — Пойдем. Слава идет в ванную, зачем-то еще и придерживая перед Мироном дверь, и заходит следом. — У меня тут щетка была своя где-то. — Я с тобой одной чистить не буду. — Да я ее не использовал почти. Он шарится по полочкам и достает практически новую зубную щетку. Во взгляде открыто читается вызов: «не брезгуешь?». Хуй с ним, почистить зубы-то надо. Пока Мирон выдавливает мятную зубную пасту на щетку, Карелин поднимает стульчак и начинает совершенно беззастенчиво стягивать штаны. Черт бы побрал эти совмещенные санузлы в новостройках. В Славину сторону он демонстративно не смотрит, принимаясь еще яростнее орудовать щеткой и совершенно забывая о своих слабых деснах, и в итоге сплевывает нежно-розовую смесь из крови, слюны и пены в раковину. Слава спускает воду и подходит к раковине, доставая из стаканчика еще одну щетку. — Видишь, мы не одной чистим. Мирон щедро плещет в лицо холодной водой и вытирается первым попавшимся под руку полотенцем. — Мне тоже отлить надо. — Ну так я же не смотрю. — Выйди. Слава пожимает плечами и покорно выходит за дверь. Мирон быстро управляется со своими делами и смотрит на себя в зеркало. Все это же заебанное выражение лица, только волосы чуть более растрепанные, чем обычно. — Извините, Мирон Янович, уже можно войти? — заглядывает в ванную Карелин. Мирона почему-то пробивает на улыбку; он садится на бортик ванны и тихо вздыхает. Окей, с этим разобрались, теперь надо каким-то образом переодеться и поскорее свалить. — Тебе идет, — Карелин ловит его взгляд в зеркале, внезапно подмигивает и тянется за тем же полотенцем, чтобы вытереть лицо. Заметил, наверное, как Мирон нервно одергивает на себе эту треклятую футболку. — Но переодеться стоит, — он скользит глазами по его татуировке. — Евстигнеев же там тебе в ноги упадет на месте. Они идут обратно в спальню; Слава подходит к шкафу и роется где-то на верхних полках. Мирон рассматривает ровные ряды платьев, юбок и блузок и внезапно задает давно вертящийся на языке вопрос: — Так кто она? — М-м? — Эта девушка. — А-а… Да это… Что-то вроде подруги и мамки в одном, — он наконец находит то, что надо, и вытаскивает из шкафа фланелевую рубашку в крупную красно-черную клетку. — Помиримся с ней через недельку-другую, думаю. — Я же утону в ней, — с сомнением глядит на рубашку Мирон. — Вот и охуенно. Да тебе подойдет, отвечаю, — он подходит к нему вплотную и приобнимает за плечи, мягко касаясь губами его макушки. Мирон тут же упирается ладонями в его грудь, пытаясь отстраниться, но в этот раз Слава оказывается куда настойчивее: он прижимается еще плотнее и буквально заставляет просунуть руки в рукава рубашки, спускаясь ниже и целомудренно целуя его в лоб и в щеки. И он поддается: Слава как будто чувствует, что, куда и как, и несильно кусает за ухо, когда застегивает первую пуговицу возле воротника. Спускается к шее на второй, на третьей облизывает кадык, четвертая и пятая приходятся на засос где-то под оттянутой самим Мироном тканью рубашки, а с шестой он наконец затягивает его в полноценный поцелуй. Дыхание сбивается, и Мирон отстраняется первым, сразу отводя взгляд. Как же все-таки ебано. — Обычно все наоборот. — Да у нас вообще все наоборот. И Слава не требует никакого продолжения, просто улыбается и щурится, глядя на часы. — К восьми? На такси тогда поедем. Ща, у меня тут косарь где-то лежал. Иди пока что в холодильнике пошарься. Но есть не хочется совсем; Мирон зачем-то прикасается пальцами к своим губам и идет в прихожую. Слава на кухню все-таки заходит, но появляется довольно быстро, держа в руках банку. Пива, конечно же. Что он хочет сделать со своей слизистой? — Ну все. О, смотри, — он берет в руки круглые темные очки, лежащие на подзеркальном столике, и надевает их. Мирон обувается, напоследок глядясь в зеркало и просто надеясь, что его внешний вид особого ажиотажа не вызовет, при том, что все эти годы его ни разу не видели без привычной отглаженной офисной рубашки. Самому себе он напоминает какого-то недоделанного говнаря-ботана советского пошиба, но Славе, видимо, все нравится, потому что перед выходом он, накинув на плечо полупустой рюкзак, еще раз прижимает его к стенке и кусает за нижнюю губу. На улице Карелин оперативно ловит левака и, после недолгого торга, открывает перед Мироном дверь. Он как-то запоздало понимает, что Слава, в общем-то, потратил на него очень даже много за последнюю неделю, но, раз уж он сам не напоминает… Лишних денег у Федорова не было никогда. Ладонь Славы совершенно по-хозяйски ложится на его бедро, а Мирон прижимается лбом к стеклу и бездумно смотрит на летящие мимо панельные дома. Это все ведет не туда. «Куда ты, блять, смотришь?», — главный вопрос на сегодня. Все это уже было. История идет по кругу, и он сам с покорной готовностью наступает на те же грабли. Сегодня он чистит зубы его щеткой, а завтра вместо нее Карелин предложит ему свой член — все слишком очевидно. Другого сценария нет и не будет, а дальше — гребаная пустота. Мирон разведет ноги, Слава получит свое — и что? Отношения, особенно такие — полная срань, это понимают они оба, а секс без обязательств — это не про Мирона. А еще эта дурацкая фотография, которая все еще хранится на телефоне Карелина - его целью с самого начала было присунуть и спустить, ничего больше, такая рисковая студенческая авантюра. Как ребенок — увидит очередную игрушку, окрестит ее любимой, положит ее рядом с собой под одеяло, чтобы не замерзала, а спустя неделю ему надоест. Он оставит её на полке и увлечется другой. Утрированно, но чистая правда. Слава дожидается момента, когда водитель будет полностью увлечен дорогой, прикладывается к банке и быстро чмокает его в губы. Мирон чувствует вкус темного пива на губах, забирает у него банку и сам делает огромный глоток. Доезжают быстро: до начала занятий остается пятнадцать минут. Слава расплачивается с водителем и вылезает из машины вслед за Мироном. — Пиздец. Я тут так рано никогда не был. Он выкидывает пустую банку в урну и поправляет лямки рюкзака. — Может, по сигаретке? — Нет, мне там нужно… — Иди сюда. Мирон заторможенно наблюдает, как Слава достает из бокового кармана рюкзака пачку сигарет. Дает ему одну, чиркает зажигалкой. — Не торопись. Он машет кому-то за его спиной, и Мирон быстро поворачивает голову. Света Рожнова, второкурсница, гордо игнорирует Карелина и проходит мимо, скользя по его лицу взглядом. «Не узнала», — полуоблегченно-полурастерянно думает Мирон, и тут она останавливается как вкопанная и оборачивается. Блять, ну началось. Слава позади давится смешком. Мирон приподнимает уголки губ и тоже машет ей, стряхивая пепел с сигареты. В здание универа они входят вместе.

***

Сидели душевно. Душевность эта в основном обеспечивалась количеством выпитого за вечер алкоголя: собралась обычная компания, и каждый принес бутылку-другую. Еще была парочка незнакомых Славе додиков: один сидел в углу, спрятав лицо в ладонях, а другой заперся в туалете с Алиной (или Ариной?) и напоминал о своем существовании самым неприятным образом, если вы понимаете. И все бы ничего. В смысле, все же заебись: Светло опять травит байки про каких-то молодых поэтов для всех желающих, Букер каким-то образом откопал в холодильнике колбасу и теперь есть перспектива похавать бутербродиков, вот-вот должен подвалить Замай с гашиком, и вообще можно позвать девочек для полного счастья. — Ну короче, залетаем мы туда со Славой пьяные… Вот только… опять эта ебучая хандра, ставшая постоянным гостем его еженедельных попоек в последнее время. Алкоголь, раньше спасавший от уныния, делавший любую его шутку блистательней и его самого развязней и как-то обаятельней, теперь давал противоположный эффект. Слава все еще мог поржать от души над анекдотами Гевиксмана или отпустить комментарий к рассказу Вани, но доселе мысли в голове путались и наскакивали одна на другую, а сейчас в сознании до зубного скрежета ясно. И это хуево, потому что теперь надо переходить на что-то более сильнодействующее. Так и сдолбиться недолго. — И я говорю: вот! Тогда нам нужен молодой поэт. Херня какая-то. Ему же всего двадцать лет, а уже тянет под алкахой выть про единственную рюмку водки на столе и черный бородинский хлеб. Причем чем дальше, тем хуже. Слава подливает себе коньяк и снова откидывается на спинку дивана. Лизы сегодня нет: Светло лишь недоуменно пожал плечами в ответ на вопрос Вити. Все еще обижается? Карелин ведь ни разу не водил к ней своих девочек, хватало Ваниной квартиры, а стоило Мирону появиться, так она сразу. — Федя, ты там сдох, что ли? — Да ща, ща… Мирон, значит. На этом фронте вообще хуйня полная. Все еще неопределенней, чем с сессией. Славе хочется вернуться назад в тот день, когда он пришел к нему с фотографией, и поставить перед четкими условиями: ебемся и расходимся. Сам же все запутал, и теперь приходится расхлебывать, попутно давясь розовыми соплями. Нет, бля, серьезно. Слава смотрит на кривые бутерброды на разделочной доске, которую Федя ставит на столик, и в голове появляется четкая мысль: его желания относительно Федорова поменялись очень даже кардинально за эти две недели. Он вспоминает вчерашний день, когда он между второй и третьей парой забежал в знакомую аудиторию. Мирон был в подсобке, стоял и смотрел на электрический чайник, в котором вот-вот должна была закипеть вода. Он обернулся сразу же, как только услышал хлопок двери. — У меня сейчас лекция. — У меня тоже. Он смотрел на него с такой усталостью во взгляде, что Слава даже как-то неуютно себя почувствовал. — Но давай не сейчас. — Что не сейчас? — Я не хочу тебя сейчас видеть. Он это честно говорил, Слава видел. В его огромной рубашке Мирон казался еще более маленьким, чем в своем строгом пиджаке. Чайник закипел, и Мирон отвернулся обратно, наливая кипяток в кружку. Проблема с Мироном в том, что Слава не понимает его до конца. Его настроение меняется как-то совершенно неуловимо, как будто независимо от внешних факторов. В этом есть своя прелесть, но… Нет. Им не по пути. Это же совершенно очевидно. Иногда важно думать о последствиях, а в этот раз Карелин проебался. — Да ты не сможешь. — Бля, да смогу я, просто… — Че — просто? Ну че — просто? Просто ты ссышься. — Да иди нахуй, Федь, просто у меня там много по работе знакомых. Потом еще повесят на меня домогательство какое-нибудь. — О чем вы? — внезапно даже для самого себя спрашивает их Слава. Размышления — это все хорошо, конечно, но нужно отвлечься. — Во, Славян точно не зассыт. Слышь? Сможешь, короче, любой бабе из списка контактов позвонить и позвать сюда её? Идея ему неожиданно нравится. А че, прикольно же. Он достает из кармана джинсов телефон и открывает список. — Выбирай, — он дает телефон Феде. — Любую. Только если там отчество есть, то это милфа какая-нибудь, нахуй она нужна. — Да никто к нам не поедет. Двенадцатый час уже. — Какая нахуй разница, Вань? Если че, Витя своих девчонок позовет, про которых вчера рассказывал. — Я уже набрал, — Федя передает телефон обратно. Слава даже не смотрит на экран и прикладывает его к уху. Гудок, второй, третий. Бля, у него же Викин номер оставался, лишь бы этот долбоеб ее не выбрал. Четвертый, пятый, шестой — и трубку берут. — Да? Ну да, конечно. Из всего разнообразия Букер умудрился выбрать именно Оксаночку Федорову, при том, что прямо над ней была другая Оксана, которую он подцепил полгода назад на чьем-то квартирнике. — Привет. — Ты знаешь, который час? — Ты же все равно не спишь. — Это не значит, что нужно мне звонить. Как-то это все сбивает с первоначального курса. Задачей было позвонить и позвать сюда любую девушку. Он позвонил, теперь надо позвать сюда, упуская из внимания тот факт, что это не девушка. — Слушай, подъезжай сюда… — Ты пьяный? — Нет. Да. Слушай, короче… я тебя жду в любом случае. Он отбарабанивает адрес квартиры Светло, который не забыл бы и под дулом пистолета, и сразу же сбрасывает. Да, он пьяный, да, ему похуй. Он шумно втягивает воздух и поднимает брови, безразлично пялясь куда-то в противоположную стену. — Она не приедет, короче. Звони своим девочкам, Витя. Витины девочки появляются очень оперативно. Их трое, и все три Славе кажутся какими-то одинаковыми: широкие брови, каштановые волосы средней длины, ярко-красные губы. С ними становится даже веселее: они такие беззаботные и смешливые и так быстро пьянеют. Одна, вроде б как Катя, сразу же оказывается рядом со Славой и довольно всрато смеется в ответ на его не самую смешную шутку, но зато от нее пахнет чем-то приторно-фруктовым, и это очень даже хорошее развитие событий. Все, в принципе, понимают, зачем они здесь, и уже спустя полчаса после её приезда Катя перелезает к нему на колени. Слава привычным движением залезает горячими ладонями ей под футболку, обхватывая грудь. — Бля, да откройте кто-нибудь уже, — Ваня отвлекается от последнего бутерброда (хранит верность своей Лене-Лере) и недовольно смотрит в сторону двери. Кто-то, вроде бы Щербаков, покорно идет открывать. На короткие переговоры в прихожей и чьи-то тихие шаги Слава не обращает никакого внимания, слишком увлеченный застежкой Катиного лифчика. — А кто это был, Вить? — доносится до него удивленный голос Светло. — Да хуй его, — отвечает Щербаков. — Мужик какой-то. Вылупился на меня, сказал вроде, что к Карелину, прошел, поглазел на него и свалил обратно. Рожа еще еврейская такая. Катя отстраняется, берет его за руку и тащит за собой в спальню.