Лекарство от ненависти

два с половиной года назад

      Наверное, ни один школьник не ждал последнего звонка настолько сильно, как я. Было и страшно, и радостно одновременно. Казалось, что Костянкин обязательно решит оторваться напоследок, но странная эйфория делала эти мысли такими незначительными, что в школу я отправился даже на полчаса раньше. Но и до ворот не успел дойти, как кто-то по-дружески обнял меня рукой за шею.       — Ну что, Григорий, радуешься? — Миша даже темпа не сбавил, так и шёл, склонившись ко мне, словно младшего братишку обнимал. Я и звука издать не смог, обреченно готовясь к очередному внушению с помощью кулаков. Но Костянкин удивил, отпустил, взъерошил мне волосы и как-то по-доброму улыбнулся. Я в эту улыбку не поверил ни на секунду, слишком хорошо знал, как мастерски эта сволочь может изображать дружелюбие. — Учись хорошо, ясно?       А потом просто пошел вперед.       Сказать, что я офигел, значит ничего не сказать. Стоял и смотрел, как Миша подходит к воротам, где его ждёт Эрдман. Как Марк что-то говорит ему, посматривая на меня, а Миша в ответ весело отмахивается и просто идёт ко входу. Марк задерживается, смотрит на меня, и я могу представить, как его глаза загораются интересом, словно мне предстоит очередной его урок. Аж передёргивает от страха, но я заставляю себя пойти. Прохожу мимо, не в силах поднять голову, в поле зрения появляются только найковские кроссовки, от вида которых сразу начинает мутить. А он идет за мной, чуть ли не в затылок дышит. Снова накрывает паника, хочется быстро забежать внутрь здания и захлопнуть дверь прямо перед его носом. Тянусь к двери, но чужая рука ложится на ручку раньше. Цепенею, в мыслях тут же проносятся картины того, как он берёт меня за шкирку и тащит на задний двор, чтобы испробовать какую-нибудь новую пытку. Но он всего лишь открывает дверь и ждёт, и мне приходится поднырнуть под его руку, чтобы пройти. В фойе тут же скрываюсь за рядами вешалок в раздевалке, а потом бегу в класс.       До конца линейки не могу перестать дергаться, всё кошусь в сторону 11го «Б». Одноклассники рядом обсуждают всякий бред, как например последний айфон, или покупку нового купальника, или предстоящий отдых с родителями на море. А мне так хочется закричать: «Кретины ограниченные! Вы даже не понимаете, что означает сегодняшний день!». Кажется, я и сам не до конца осознаю. И даже когда выхожу с территории школы, всё ещё не верю, что меня не догонят. Понимание того, что это всё, конец, свобода, накрывает уже дома. Так и замираю над кружкой горячего чая, по спине бегут мурашки, а потом начинаю смеяться и не могу остановиться ещё несколько минут.       Кажется, это было самое счастливое лето в моей жизни. Через неделю после последнего звонка Антона отправили в какой-то крутой лагерь с углубленным изучением языков, и я на целый месяц остался в комнате один. И проводил там целые дни, выходя только поесть или по очередному маминому поручению. Интернет мне был недоступен. Мать решила не платить за этот месяц, раз Антошенька уехал, а мне, по её мнению, он и подавно не нужен на каникулах. Я не особо-то и расстроился. С утра до вечера валялся на кровати, задрав ноги и не боясь при этом, что ненароком потревожу маленькую тварь на верхнем ярусе. Читал книги или просто пялился в потолок, фантазируя о том, что совсем скоро смогу жить отдельно.       В июле мне исполняется пятнадцать, и теперь я могу официально перейти из группы бальных танцев на современную хореографию. С первого же занятия чувствую невероятный прилив энергии; это то, чего мне всегда так не хватало — возможность не просто технично двигаться под музыку, а вдохнуть в танец душу, вложить всего себя до последней капли. Тренер хвалит, обещает золотые горы, а я просто тихо радуюсь тому, что наконец могу выразить всё то, что чувствую.       Счастье длится недолго. Ещё через месяц в стране стартует масштабный танцевальный проект, и масса любителей, впечатленных увиденным по телевизору, тут же записывается на все возможные направления. В итоге наша небольшая группа из пятнадцати танцоров превращается в целый табун из пятидесяти шести человек. Залов на всех не хватает, количество тренировок урезают в несколько раз, и теперь я могу заниматься максимум раз в две недели. Правда, уже через несколько занятий половина любителей отсеивается, но в расписании всё равно слишком мало занятий. Мне этого не хватает, так сильно не хватает, что все мышцы зудят, и иногда я иду в парк, подальше от оживленных тропинок, или забираюсь на крышу нашего дома, надеваю наушники и просто танцую в своё удовольствие до тех пор, пока не валюсь с ног от усталости.       А ещё из-за этого проекта ко мне резко меняется отношение в школе. То, что раньше было со всеобщей точки зрения позором, теперь стало крутым и современным. Со мной начинают общаться не только одноклассники, но и другие школьники, те, кого я даже никогда не видел. Они подходят, хвалят за то, что я занимаюсь таким хорошим делом, просят научить или замолвить за них словечко перед моим тренером. Поначалу такая резкая смена отношения обескураживает, даже злит, ведь ещё несколько месяцев назад большинство из них меня и не замечали, а то и вообще поливали дерьмом. Но потом я понимаю, что не мне судить этих людей, такова уж природа человека, подстраиваться под обстоятельства. Поэтому я просто игнорирую их.       Учителя уже с первого дня в школе начинают давить из-за предстоящих экзаменов, нагрузка просто нереальная, но теперь всё это меркнет перед мыслью, что вечером я смогу прийти в зал и отключиться от реальности, просто танцевать. И наконец-то я начинаю заниматься ради удовольствия, а не для того, чтобы скоротать время и подольше не возвращаться домой. Я становлюсь увереннее, меньше реагирую на слова матери. Воспринимаю всё происходящее как некий переходный этап к чему-то действительно важному. У меня появляются друзья, сначала в студии, а потом и в школе. Хотя это не то чтобы прям друзья, просто люди, с которыми я теперь провожу время. Мы тусим вместе в школе, иногда зависаем у кого-нибудь дома, у нас даже групповая беседа есть, хотя я там не написал ни одного сообщения. Заглядываю в неё раз в неделю, когда Антошу отвозят в бассейн и компьютер в полном моём распоряжении; читаю тонны написанного по диагонали и сразу закрываю, не особо что-то запоминая. Все мы успешно избегаем разговоров о Костянкине и Ко. Они делают вид, что не в курсе, и меня это устраивает.       Всё, что происходило со мной в прошлом году, теперь кажется таким далеким и нереальным. Я даже начинаю думать, что на самом деле не так уж всё было ужасно. Просто я воспринимал все слишком остро. Так я убеждал себя изо дня в день, посмеиваясь над собой прежним. Но память не так-то просто обмануть. И каждый раз, когда в толпе мелькала знакомая куртка, или похожая стрижка, или что-то ещё, это непременно вызывало в мозгу образ волчьих глаз и хищного оскала, инстинкт самосохранения тут же начинал вопить на всю катушку. Я замирал, цепенея всем телом, пока нечто, вызвавшее этот дикий ужас, не исчезало из моего поля зрения.       После таких вот заплывов в омуты памяти я шёл в парк и танцевал так остервенело, что тренер потом ещё неделю спускал на меня всех собак за потянутые мышцы.       С ноября я начал тренировать мой первый сольный танец. До этого момента я и не задумывался о том, чтобы связать танцы с какой-то жизненной целью. Это было просто хобби, способ забыться, ощутить себя кем-то другим. Но преподаватель вызвал меня на личную беседу и, не делая скидок на возраст, обрисовал моё возможное будущее как танцора. Рассказал обо всех моих преимуществах и недостатках, сказал, что у меня явный талант, просто опыта пока маловато, но, благо, времени у нас вагон. И вот тогда-то наконец вместо абстрактного «закончить школу и наконец съехать от придурочных родственников» у меня в голове стала вырисовываться конкретная цель. Теперь я знал, чего хочу, к чему должен стремиться, а тренер помог понять, как всего этого достичь. Мы начали интенсивно готовиться к мартовскому Кубку по танцам, где меня планировалось выставить в группе новичков.       Было сложно. Я танцевал по несколько часов в день, так что с утра ныла каждая мышца и я с трудом сдирал себя с постели. На автопилоте отсиживал уроки и бежал на занятие, через слезы делал разминку, разогревая задеревеневшие от боли мышцы. На друзей и даже просто на отдых не оставалось ни времени, ни сил. Я спал на ходу, начал скатываться по учёбе, учителя постоянно капали на мозги мне и маме, и та, придя домой, устраивала мне такие разносы, что, кажется, даже соседи начинали ходить по струнке. А мне было всё равно, я видел перед собой цель и упрямо шел к ней.       И это полностью себя оправдало. На Кубке я занял первое место в категории танцоров-новичков. А уже после награждения тренер, едва не лопаясь от гордости, подвел меня к одному из членов жюри. Статный мужчина в возрасте тепло поприветствовал меня и сказал, что очень хотел бы поработать с таким талантливым мальчиком, как я. Дал свою визитку, сказав, что если я не растеряю свою страсть к танцам, то после окончания школы он ждет меня в одной из столичных танцевальных академий. И пусть я был такой не один, пусть такие же визитки получили ещё несколько человек, уж я точно не стану разбрасываться таким шансом.       Через два дня я вернулся из школы и прямо с порога словно попал в какую-то параллельную вселенную. Начнем с того, что стоило войти в прихожую, как из кухни донеслось мамино «о, Гриша пришёл!», причём в таком тоне, который на моей памяти ни разу не был использован вместе с моим именем. А через пару мгновений появилась и сама виновница моего ступора, сияющая фальшивой улыбкой. Она приобняла меня, проигнорировав то, что я от неожиданности шарахнулся от неё, и, всё так же светя вставными коронками, ушла на кухню.       — Раздевайся, проходи, как раз ужин готов.       В тот момент я свято уверился в существовании пришельцев. Иного объяснения такой резкой перемене как-то не находилось. Потом я вообще решил, что у меня просто крыша поехала на фоне танцевального перегруза. Потому что ну это же бред, чтобы родная мать наложила мне полную тарелку пюре и добавила к этому аж две сосиски!       — Кушай кушай, — приговаривала она. — Устаешь, поди, на своих танцах.       К концу ужина я наконец начинаю понимать причину всего этого бреда.       — Вот видишь, как хорошо, что я в своё время тебя на танцы отдала! — хвалилась мать. — Вон какой красавец вырос! Не то что Ромка-бездарь! А вот выучишься в той московской школе, найдёшь хорошую работу и сможешь меня обеспечивать, чтобы твоей любимой мамочке больше не пришлось гнуть спину в этом проклятом ЖЭКе! Ты главное учись хорошо, а если надо будет, я тебе дополнительные занятия оплачу.       Как она узнала о моих соревнованиях и том мужике из крутой академии, я так никогда и не узнал. Только лежал вечером в кровати и недоумевал, как этой женщине вообще могло прийти в голову, что я когда-нибудь захочу её обеспечивать? Это насколько же извращённым должно быть восприятие окружающего мира, чтобы я вдруг решил отблагодарить её за такое «отличное» воспитание?       С того дня отношение семьи ко мне поменялось, я теперь был для них тем же, чем был их любимый младшенький. Самому же Антону больше не позволялось мне хамить, и во всех спорных вопросах родители чаще вставали на мою сторону. Мне от такой перемены стало только противнее жить с ними под одной крышей. Уж лучше бы как и раньше игнорировали, чем каждый день выслушивать эти фальшивые «как дела, дорогой?», «что хочешь на ужин?», «ты не устал, милый, может, тебя завтра в школу подвезти?». От этого становилось так тошно, что я начал иногда оставаться ночевать у друзей и знакомых. А родители словно не замечали, даже не заикнулись об этом ни разу.       Впереди маячило светлое будущее, и ничто не могло омрачить его. Даже если всё пойдёт не по плану, у меня есть запасные варианты. Совсем скоро я уеду отсюда. Забуду обо всём, что меня связывало с этими людьми, с этим городом. Начну всё с чистого листа. Мне всё по плечу. Осталось подождать всего лишь год, это ведь такой пустяк.