Умирая - умирай

О, эта жалкая потребность человека в крупице тепла. И разве этим теплом не могут быть пара рук и склоненное над тобой лицо? Или и это было бы самообманом, покорностью судьбе, бегством? Да и разве вообще существует что-то, кроме одиночества? Эрих Мария Ремарк. Три товарища. Боль – это очень полезная штука, защитный механизм, который предотвращает повреждения наших хрупких тел. Удивительное явление: полезное, нужное, необходимое. Единственный минус, когда больно – хреново. Что может быть еще хреновей? Много боли, пусть даже не очень сильной, растянутой в длительный промежуток времени. Тогда раздражаются одни и те же рецепторы, организм истощается, пытаясь справиться с ней, устранить причину дискомфорта. В этом случае боль перестает быть предупреждением об опасности и превращается в пытку. Хочется выть, орать, петь, громко считать вслух, лишь бы заглушить это мерзкое саднящее чувство. В этой ситуации очень помогает мечта о том, что когда-нибудь все это прекратится. Гораздо страшнее если кроме физической боли человек испытывает страдание иного рода. Когда болит душа, то нет никакого способа убедить себя не мучиться и не переживать. Спасает только время. Хотя нет, в редких случаях помогает сочувствие того, кто рядом. Но все балансирует на грани, и чужое тепло может обернуться едкой солью, насыпанной на рану… Flash # 2 Он открыл глаза и посмотрел вперед. Окно. Обычное прямоугольное окно в деревянной облупившейся раме. Джо был у себя дома, лежал на узенькой железной кровати с тонким матрасом. Мальчика знобило, несмотря на то, что он был укрыт шерстяным одеялом и плотной курткой. Бегство из дома и последующая прогулка по осеннему Нью-Йорку дорого ему обошлась. У него начался затяжной бронхит: в груди адски болело и пекло, и днем, и ночью его терзал мучительный кашель. Сознание путалось, Джо метался на грани сна и яви: несколько суток подряд он не мог заснуть из-за ужасного кашля. Образы чудовищ преследовали его, тени на стенах и потолке превращались в монстров – всего лишь игра утомленного разума, но она пугала и заставляла его вздрагивать. Все это время рядом с ним была мать. Она была еще более изможденной и бледной, чем обычно. Часто он просыпался и видел ее, сидящей около кровати на коврике. Сибилла смотрела на сына полными боли и слез глазами, переживала, гладила по голове, шептала сказки на ухо и кормила с ложечки. Она брала руки Джо в свои, бережно дыша на них, гладила и сжимала его тонкие ледяные пальцы, согревая. Мамины ладони всегда были горячими, сухими и от них шло обычное человеческое тепло, ощущать которое было необыкновенно важно. Иногда он видел ее спящей: сидя на полу, она прикладывала голову на край кровати сына. Даже во сне ее черты сохраняли усталую скорбь и печаль. Ее сон был чутким, неспокойным и в такие моменты Джо приходилось зажимать рот рукой и глубоко вдыхать через нос, чтобы сдерживать, рвущийся на волю кашель... IRL # 2 Он открыл глаза и посмотрел вперед. Окно. Обычное полукруглое окно без стекла - таких были сотни в Лас Ночес. Гриммджо моргнул, приходя в себя. Кажется, сейчас ему снилось что-то очень необычное, какой-то отголосок другого мира, но, к сожалению, сновидение улетучилось сразу же после пробуждения. Он попытался повернуться и сесть, но тут же со стоном завалился обратно на влажную от собственного пота постель. Все тело горело, очень хотелось пить, а плечо болело так, будто его поджаривали на медленном огне - скорее всего в рану попала какая-то зараза. Гриммджо осторожно потер лицо рукой. Вот идиот, подумал арранкар, ну зачем было строить из себя героя и самому делать перевязку грязной лапой? Хотя нет, вопрос надо бы поставить по-другому: вот мудак, на хрена было злить Тоусена? Опять не то… может лучше так: вот кретин, зачем надо было переться в Каракуру за пакостным рыжим ублюдком? Гриммджо тяжело вздохнул и уставился в окно – как ни крути, сам был во всем виноват. Удивительно, что его еще не добили, ведь сейчас он бесполезен. Джаггерджак закрыл глаза, вспоминая, как очнулся, лежа ничком на полу, в луже собственной крови. Ощущения были очень мучительны - все тело было словно объято пламенем, а чудовищная рана пульсировала нестерпимой болью. Самое отвратительное, что силы практически покинули его. Он так и валялся на полу, не будучи способным даже подняться. Арранкар помнил скрипнувшую дверь и яркий сноп света на полу, от которого отвернулся с постыдным стоном. Дальше все было как в тумане, будто набор каких-то обрывков со старой кинопленки. Вот кто-то подошел к нему, перевернул на спину, а потом даже отнес на кровать. Затем был короткий разговор и приказ позвать Октаву. После заботливый некто даже поил арранкара, только вот незадача, Гриммджо был настолько плох, что вырвал своему благодетелю на руки водой пополам с желчью. Однако спаситель ничуть не разозлился: он бережно вытер лицо арранкара и, погладив по голове, даже сказал что-то успокаивающее. Гриммджо вздрогнул, припомнив, что ладони этого заботливого незнакомца излучали теплую духовную силу, а еще они пахли зеленым чаем. Арранкар глухо застонал и уткнулся в подушку – все сомнения отпали разом. Айзен. Конечно, кто бы сомневался. Эти крошечные воспоминания глубоко уязвляли самолюбие Шестого: ему вдруг стало очень неловко от проявления своей слабости. Кому-кому, а Айзену точно не надо было видеть каким жалким и никчемным может быть его творение. Гриммджо до конца не мог разобраться в себе, как он относился к владыке Уэко Мундо. Ненавидел? Да, до хруста в зубах. Боялся? Несомненно, он страшился обладателя столь огромной силы. Презирал? Конечно, в моменты их близости он испытывал омерзение и к себе, и к своему любовнику. Но все это вместе взятое ничуть не умаляло того факта, что он еще чувствовал и немалое уважение к своему властелину. Айзен не ведал страха, и именно это привлекало в нем многих Пустых, ведь у них был постоянный страх регрессии и личностной смерти. Он был как командир на поле боя, который воодушевлял своим примером солдат. Единственное, что к Гриммджо это мало относилось. Ему не нужны были лишние допинги, двигаться вперед он мог и без чужой помощи. Скорее он стремился достичь уровня силы своего Повелителя, в определенном смысле завидуя ему. Внезапно Гриммджо напрягся, напрочь забыв о своих размышлениях. Он ощутил знакомую, приближающуюся реацу, и посильнее зарылся в подушку, притворившись спящим. Глядеть сейчас в безмерно добрые карие глаза было выше его сил. Нет, уж лучше прикинуться больным хлюпиком, натянув одеяло до ушей. Айзен пришел не один, а в сопровождении младшего Гранца и двух странных типов. Гриммджо не шелохнулся, однако с любопытством наблюдал за пришедшими сквозь длинные ресницы почти прикрытых глаз. Он понял, что сопровождавшие Айзена были медиками. Нехорошее предчувствие зародилось в душе арранкара. Айзен подошел к кровати и, склонив голову, безымоционально оглядел своего Эспаду. Гриммджо почувствовал, как все тело покрылось неприятными мурашками – ох, как же ему было не по себе! Но он собрал всю свою волю в кулак и постарался выглядеть, как можно более расслаблено для спящего. Неожиданно он ощутил, как чужая теплая ладонь накрыла его пальцы, и чуть не выдал себя, вовремя подавив громкий вздох. Владыка присел на край кровати, неотрывно глядя на Джаггерджака. Тем временем один из медиков бесцеремонно откинул с больного одеяло, задрал юкату и обвел пальцем татуировку с цифрой шесть. - Большая какая, - сказал он, обращаясь к своему коллеге. – Шрам будет приличный. - Ничего, мужчину шрамы украшают, - вполголоса ответил тот. Гриммджо все понял. До свидания, Эспада. Теперь он будет не более чем обычный нумерос, мелкая сошка. Где-то глубоко внутри взвилось отвратительное чувство разочарования в себе, закружилось, нагнетая тоску, и рассыпалось черным жирным пеплом, погребая под собой несбывшиеся амбиции. Все. Он непроизвольно дернул рукой и почувствовал, как чужие пальцы сильно сжали его кисть. - Заэль, - обратился Айзен к Октаве, - сделай ему укол. - Но, он же без сознания, - попытался возразить Гранц. Айзен в ответ лишь выразительно взглянул и Гранц ничтоже сумняшеся кинулся выполнять указание. Не передать никакими словами ту волну ярости, которая поднималась в изломанной арранкарской душе. Каково это, чувствовать себя игрушкой, без возможности стать живым и свободным? Ощущать собственную слабость и падения после большой силы? Знать, что надежда рассыпается мелкими осколками, оставляя лишь пустоту и гнев? Тяжко, как в аду. И главное, что ни возмутиться, ни возразить, ведь это сам создатель, Бог и господин судьбы в одном лице. Гриммджо лежал, будто парализованный собственным безволием. Впервые в своей ненормальной звериной жизни он вынужден был замереть и принять происходящее как должное. Сон, вызванный лекарственным препаратом, поглотил его сознание очень быстро. Последним, что он почувствовал был запах горелой плоти. В месте выжигаемой татуировки ощущалось легкая боль. И еще было тепло от чужой руки, сжимающей его дрожащие пальцы… Flash # 3 Маленький Джо выздоровел к вящей радости его мамы и неудовольствию отчима. Первый делом мама отвела его в другую комнату, в которой стояла старая детская кроватка. - Познакомься, это твой маленький братик, - она улыбнулась, и Джо с удивлением отметил, что ее голубые глаза вновь приобрели чудесное сияние жизни. Он уже давно не видел мать такой счастливой. Не испытывая особых чувств, он заглянул в кроватку и увидел розового младенца, этакую личинку, карикатурную копию человека. Братишка спал, причмокивая во сне губами и дергая веками. Маленький и беспомощный он вызывал жалость. Из-под пеленки, в которую он был завернут, выбилась крошечная, будто кукольная, ручка. Джо осторожно накрыл ее своей ладонью и застыл, ощущая тепло...