***
— Отец, пожалуйста… — свой собственный голос казался чужим. Полный боли, страха, бессильной злобы. Всё тело подрагивало от гнева, на кончиках пальцев появились самые настоящие когти-кинжалы. Черные, драконьи… По щеке скользила зеленая чешуйчатая полоса, словно говоря о том, что превращение близко. Две пары рук крепко держали под локти, не давая вырваться и броситься на помощь к своей возлюбленной. Я не мог сделать и шага, находясь в крепких руках своих собственных братьев. Дернулся снова, хотя и понимал, что это бесполезно. Спина неимоверно чесалась и кровоточила, по виску шустрой мышкой стекала кровь, касаясь губ. Во рту появился неприятный металлический привкус, а из горла невольно вырвался нечеловеческий рык. Ни Белый, ни Синий старались не смотреть на меня. Даже когда схватили, лишь произнести тихое: «Извини». Извини… Извини? За что извинять? А она стояла такая маленькая, хрупкая, дрожащая от боли и страха перед гигантской мглой, глядя в огромные глаза, полные расплавленного золота. Некогда легкое белоснежное платье было изорвано и пропитано кровью из-за кровоточащих порезов, что портили её нежную кожу. Но и они затягивались на глазах… — Сестра! — яркая вспышка на секунду озарила мглу, впуская в себя трех фениксов. — Отец, умоляю, не трогай её! — Не лезьте в наш разговор, птенчики, — яростно рыкнул отец, одним своим дыханием превращая появившихся фениксов в птиц. Что-то тихо зазвенело… И в одно мгновение их лапы околевала тонкая золотая цепь. Птицы возмущенно закричали, забились, надеясь вырваться, но… Казалось, даже их яркое оперение поблекло, а свет, исходивший от оживший стихий, и вовсе погас, превращая разумных созданий в просто птиц. Взгляд стал бездумным, ослабевшим. Онората в ужасе зажала рот ладонями, глядя на своих братьев и сестру. Она, видимо, ещё не до конца понимала, что только что произошло. А красный феникс, как ни в чем не бывало, стал клювом чистить свои перышки, словно не чувствуя скитаний сестры. Но я чувствовал всё, я всё знал. — Теперь вы… — взгляд вновь устремился на девушку, бегло скользнув по мне. — Что всё это значит? — это рык мог снести целую страну, мы же — его дети, лишь слегка отступили назад. От отца так и веяло непониманием, обидой, но больше всего в нём было гнева. Он действительно не понимал, почему мы так поступили… — Пусти, — тихо, отчетливо процедил я Белому, обнажив острые клыки. — Оставь! Младший стушевался, робко взглянув на отца, на Онори, в мои, полные бешенства, глаза, и разжал свою стальную хватку. Верхняя губа невольно приподнялась, обнажив мощные, острые клыки, и даже резкая боль в ладонях, причиненная собственными когтями, не заглушила боль и ярость моей сущности. Я, под насмешливым и ненавистным взглядом отца, сделал решительный шаг вперед. Нужно было покончить с этим раз и на веки вечные. Мгла давила, заставляла задыхаться и бояться до хрипоты в горле, до дрожи в коленях. Сила Дракона была настолько велика, что ощущалась физически, проникала в тело, пропитывала каждую клеточку и сливалась с кровью. Хотелось кричать, разорвать когтями собственную грудь и вытащить это нечто. Братья морщились, чувствуя то же самое, но само давление было направлено, к счастью, не на них. Слов не осталось, в глотке застыл лишь яростный рык. Вдруг девушка вздрогнула, словно почувствовав, что я собираюсь сделать, и, внезапно рухнув на колени, сложила руки в молитвенном жесте. Её боль в разбитых коленях отразилась на моем сознании, как хлесткая пощечина. Видимо, она была не в себе, потому что, едва взгляд драконьих глаз прекратил давить на меня, как Онората воскликнула: — Простите меня, Великий, это всё моя вина! Это всё я! Я ослушалась Вас и предала доверие, я соблазнила Вашего сына и призвала его отказаться от своей силы и от своей сущности, — она говорила нарочно громко, привлекая внимание и… заставляя верить в эту ложь. — Это всё я… — уже тише прошептала девушка, но голос её не растерял уверенности. — Я не ведала, что творю… Меня пьянила моя новая жизнь и сила, но мне хотелось испытать то, что чувствуют все люди на земле. Чувства и эмоции захлестнули меня, словно вода, которой я управляю, заставили меня поддаться низменным инстинктам, они стали почти такими же, как и у обычного человека. Прошу Вас… Шу-Тен ничего не знал о медальоне, что забирает силу и бессмертие. Он… Он очень добрый, потому и потому поверил мне и в мою искренность. Молю, не причиняйте ему вреда, ведь его вина только в том, что вода очень податлива и изменчива. А я… Я приму любое наказание, каким бы суровым оно не было. Только отпустите Шу-Тена, братьев и сестру — они не должны расплачиваться за мои ошибки. Я почувствовал, как меня окатило ледяной водой, в которой сейчас чуть ли не задыхался. Почему она лжет? Зачем? Но тут Онори взглянула в моё ошарашенное лицо с такой суровой безысходной яростью, что, собираясь возразить отцу, закрыл рот, не в силах вымолвить ни слова. Я тогда промолчал, хотя и знал, чем это всё обернется. А ведь прекрасно осознавал, что отец этого просто так не оставит, не одобрит и, самое главное, не простит. Однако… Однако я слишком уважал феникса, её решение, её выбор, а потому просто-напросто не вмешался. Просто молча сжал руки в кулаки до побледневших костяшек пальцев и, поджав губы, отступил назад. И это стало моей роковой ошибкой! В тот момент я, как никогда прежде, ощущал себя трусом. Братья смотрели с непониманием, удивляясь тому, что только что увидели, Хана смотрела с решимостью и затаенным страхом, а отец… Слова, произнесенные из его уст, прозвучали, хуже, чем смертный приговор: — Я услышал твои молитвы, феникс. Когда взойдет солнце, ты вернешься в свое первородное состояние. У тебя осталось четверть часа. Попрощайся, как следует. Она резко выдохнула, сжала кулаки, но покорно склонила голову, не проронив ни слова, ни проронив ни слезинки. Мгла Великого исчезла, а у меня внутри всё оборвалось, будто только что смерть предрекли не девушке, а мне самому. Будь оно всё проклято! Лучше бы так и было! Один лишь поступок перечеркнул всю мою дальнейшую жизнь, разрушив весь смысл моего существования. Густая тьма вокруг исчезла, забрав с собой трех фениксов, с которых в последний момент спала золотая цепь. Она исчезла, дав возможность вдохнуть полной грудью, но от этого не стало легче. Дышать становилось всё труднее. На песчано-каменистом берегу посеревшего моря остались только мы вдвоем, братьев я принципиально не замечал. На полусогнутых подошел к девушке, что замерла с широко распахнутыми глазами. Ноги всё-таки подвели, и я рухнул перед ней на колени, точно подкошенный. Молча притянул её к себе, обняв так крепко, как только мог. Она не чувствовала боли, будучи не совсем человеком. Но всё-таки вздрогнула. Почувствовал, как намокла ткань на моей груди, а плечи Онори содрогнулись от рыданий. — Зачем?.. — это всё, что я мог произнести в тот момент, потому что меня самого душили злые слезы, к горлу поступил ком. — Потому что люблю, — прохрипела она, на секунду подняв на меня свои синие глаза. — Чтобы я делала, если бы ты погиб? В отличие от меня, ты смертен, — её тонкие, дрожащие пальчики коснулись моей щеки, смахивая слезы. — Я вода, Шу-Тен, и всегда была ей. Нельзя убить того, кто никогда не рождался, а я же лишь вернусь в свой первозданный вид. Поэтому, я не умру. Я приду к тебе с весенней капелью, буду петь тебе песней приливов, ключевой водой утолю твою жажду и теплыми морскими волнами обниму тебя, ну а легким дождем смою твои печаль и слезы. Я всегда буду с тобой, где бы ты ни был, сколько бы жизней не прожил — вернусь к тебе, не забыв о своей любви. — Онори! — уже захлебываясь рыданиями, вновь прижал плачущую девушку к себе. Не хотел видеть, как горизонт начинают освещать лучи восходящего солнца. — Онори, что я буду делать? Как мне жить?.. На тот момент я знал лишь одно: когда её не станет, не станет и меня. — Просто помни обо мне, — тихим, точно дыхание голосом выдохнула она. Содрогнулась и принялась таять, исчезая на глазах. — Если есть шанс на повторную жизнь, то я хочу вновь влюбиться в тебя… — Мэйелит... Древний язык драконов, который существовал ещё задолго до нашего рождения. Язык, что не описать словами человеческими. И значения, что не дано было понять никому из ныне живущих. Но если всё-таки попробовать перевести его, то так можно назвать любимую женщину, возлюбленную, что отдала тебе всю свою жизнь. Однако, все эти значения и описания были слишком поверхностными, чтобы описать всю гамму эмоций, которые вызывало лишь одно это слово… Мэйелит! Невесомое прикосновение нежных губ, крепкие объятия… и через секунду руки сжали лишь пустоту. Вверх взметнулись голубые искры, исчезая в ярком солнечном свете, что озолотило морскую гладь. Из горла вырвался вопль. Болезненный, словно всё ещё живое сердце разорвалось на тысячу кусков, полный отчаяния, будто душу вывернули наизнанку и распотрошили, беспомощный, потому что ещё не мог понять, что уже ничего нельзя изменить. Ничего… Я дал клятву, поклялся самому себе, что, во что бы то ни стало, не допущу такой ошибки дважды. Больше я не позволю брать мою вину на себя… Все эмоции смешались воедино, разорванная судьба, утраченная любовь… Я не мог смотреть на море, ненавидел солнце. Сознание покинуло меня в тот момент, когда почувствовал, как огнем горит плоть, как вся моя сила, которую всё это время неосознанно сдерживал, бежит по венам, гоняя кровь. Пелена застелила пожелтевшие глаза, а мощные драконьи крылья уже несли меня высоко-высоко в небе над морем. В облике Зеленого дракона было еще трудней переносить страдания утраты. Это было моим собственным наказанием за слабость и трусость. Едва взошедшее над морем солнце, затянулось мрачными, грозовыми облаками. Ударил гром, и крупные капли дождя забарабанили по побережью. Всё чаще и чаще, превращаясь в крупный ливень. Печальная молния озарила горизонт и тусклый блеск медальона «Сердца Лиан-гу», оставшийся после исчезновения феникса воды. Одна из шести рук Цамура аккуратно подцепила тонкими, когтистыми пальцами серебряную цепь, извлекая кулон из песка. Отряхнув «Лиан-гу» от мелкого камня, Великий поднес медальон на уровень своих глаз. Благородный металл потускнел, а синий глаза выгравированного феникса поблекли, тонкое стекло с водой разбилось… А аметистовые глаза Зеленого дракона угасли, словно из них ушла вся жизнь. Горькая улыбка изогнула тонкие губы Цамура, в золотых глазах застыла печаль. Он всё думал, почему Онората поступила именно так, и почему его любимый сын Шу-Тен не сказал правду? Почему?.. Ведь не этому он его учил, совсем не этому… Истинный Дракон тяжело, горестно вздохнул и надел на шею кулон, чувствуя своей горячей темно-красной кожей уходящее тепло водного феникса. «Шу-Тен… Что же ты наделал, мой мальчик? — Цамур запрокинул голову, глядя в хмурое небо, где скрылся дракон. — Ты сам себя наказал…». Сжав в кулаке остывший кулон, Великий понял, что в нём ещё бьется жизнь феникса. Что ж… хорошо. Осталось лишь «починить» сердце.***
Вынырнул из воспоминаний, буквально хватая ртом воздух. Ощущение такое, словно я очень долгое время провел под водой без воздуха. Сердце колотилось в груди слишком сильно, кровь стучала в висках, перед глазами мерцали разноцветные пятна, а тяжело было тяжелым, как камень. В голове был такой шквал эмоций, что я почти не осознавал того, кто я и где нахожусь. Воспоминания прошлой жизни никак не хотели отпускать, но настоящее давало о себе знать. Не знаю, была ли то боль от ожога, или же боль разорванной души, но из-за нее мне всё же удалось сфокусировать свой взгляд. Всё ещё на корабле… Интересно, сколько же я спал? Поморщился, приподнимаясь на локтях и чувствуя, что плечо и грудь перетянуло бинтами. Что-то в последнее время я слишком часто сталкиваюсь с ранениями, требующие перевязки. Схватился за разболевшуюся голову, понимая, что поспешил с подъемом и, всё-таки, стоило полежать чуть дольше. Кожа была стянута и неимоверно жгла, очень сильно хотелось чесаться, но с трудом убедил себя, что это плохая идея. Самым печальным было то, что я не помнил, как потерял сознание. В тот момент я уже был не я, а Шу-Тен, видевший смерть своей возлюбленной. Несмотря на ожоги, по телу прошелся холод, кровь застыла в жилах, и, казалось, даже сердце утихомирилось, едва не навечно. Было больно, было обидно, было мерзко… Где-то далеким голосом разума понимал, в том, что произошло двадцать веков назад, не было моей вины. Однако, сердце твердило об обратном. Я вновь и вновь переживал все те эмоции, что испытал Шу-Тен, думал, действовал, как он, и снова перед глазами вставала эта картина, что заставила рыдать даже Зеленого дракона. Не сразу понял, как подрагивают кончики пальцев, что всё ещё хранили тепло тела девушки, но сейчас это был лишь неприятный холодок. Словно тысячи иголок вонзались в замерзшие руки под самые ногти. Если лед может гореть, то я испытывал подобные чувства. Откинулся обратно на кушетку, закрыв глаза ладонями и с силой потерев их до кроваво-красной пелены, до боли, до отрезвления. Но предательские слезы всё же затуманили взор, редкими жгучими каплями скатываясь по щекам. В голове крутился один единственный вопрос: «Как же так?». Я никак не мог поверить в то, что Онората лишилась жизни даже не из-за меня, а ради меня. Шу-Тен, Джи-Ха — не важно, кто я, важно то, что я сотворил собственными руками, своими словами, своей любовью… А ведь она не хотела умирать, хотела прожить остаток жизни, как простая женщина. О Боже! Это было в прошлой жизни, а по ощущениям, будто только вчера. Интересно, с каких это пор стал осознавать, что тем самым дракон был я? Что я не просто чье-то перерождение, а действительно родился заново… А голос Шу-Тена в моей голове — был моим собственным подсознанием, его образ — точно смотрю в отражение озера, существовавшего двадцать веков назад. А ведь раньше не обращал на это никакого внимания… Странное чувство, будто проснулся после долгого сна. Вплотную поднес бледную, дрожащую ладонь к лицу, нахмурился. Нет, сейчас я определенно Джи-Ха. Как когда-то Хана была Онори, так я являюсь тем, кто есть. По крайней мере, я стал отлично понимать чувства феникса, что, возрождаясь, помнит свои жизни и смерти, свои эмоции, воспоминания, чувства. Возможно, век за веком и год за годом они притупляются, и остается лишь горечь в душе, словно произошло что-то такое, что стоило бы забыть. Но тело… тело всё помнит. «Встречи никогда не забываются, вы просто не можете вспомнить», — эхом разнеслось в моей голове, содрогнулся всем телом и тут же пожалел об этом. Обожженная кожа причиняла адски невыносимую боль, даже прохлада тонкой простыни не холодила, а лишь будоражила. По крайней мере, я узнал этот голос. Любопытно, но… с тех пор, как я начал осознавать свой разум и свое сердце, то образ Шу-Тена мерк перед глазами. Думал ведь, что пропал куда-то. Но нет, Зеленый дракон лишь стал моей частью, а именно — спящими воспоминаниями. Но кое-что не давало мне покоя: я не помню, как умер, не помню, чтобы был человеком. И как бы не хмурился, как бы мысленно не взывал к своему прародителю, — он остался глух к моим просьбам, предоставляя разобраться мне со всем самому. Мэйелит… Я попробовал это слово на вкус, понимая, что мне не только нравится его звучание, но так же нравится то, какой силой оно обладает. Боль отступила на задний план, по телу разлилось живительное тепло, а сердце забилось так, будто собиралось пробить ребра и вырваться из грудной клетки. Мэйелит… На душе стало так спокойно и умиротворенно, а ещё я ощутил неимоверный прилив нежности и страсти. Мне не раз доводилось испытывать страсть, но были абсолютно не те ощущения. Сейчас же мне хотелось погрузиться с головой в этот океан и раствориться в нём. Мэйелит… На древнем языке драконов, так могли называть лишь свою избранницу, единственную и любимую. Оно могло означать многое, но слишком скрытым и глубоким был смысл. Словно титул, как «Ваше Высочество» для принцессы или «Ваше Величество» для императора. И даже когда мысленно произносил это слово, перед глазами вновь и вновь вставал образ синеглазой девушки с темными кудрями и лукавой, но печальной улыбкой на нежных губах. В легком ли голубо-белом воздушном платье, либо же в дорогой одежде куртизанки, она всё равно оставалась моим маленький воробушком. А сейчас понимал, что под легкостью характера и задорной улыбкой, скрывается боль, горечь от воспоминаний прошлого, страх смерти и одиночества. Но так хотелось коснуться хотя бы кончиками пальцев этих манящих губ, ощутить их мягкость, понять, что они сродни лепесткам роз… а затем коснуться губами, срывая мимолетный поцелуй, но чувствуя, как они податливо поддаются навстречу, заставляя потерять рассудок… О, проклятье! Прикрыл глаза, понимая, что попал. Окончательно и навсегда, точнее сказать, навечно. Она принадлежала мне с момента её создания. С первого момента, как увидел, возникло это непонятное чувство. Знал её и чувствовал, понимал на истинно глубоком уровне и принимал, как мог принять только самое необходимое и близкое существо на свете. Какие бы объяснения не искал мой внутренний дракон, они не помогали разгадать загадку собственного сердца. «Я укрою тебя крылом, Сберегу от напастей и бурь, И любовью, точно щитом, На века от тоски заслоню. Стань моей, а я буду твоим Навсегда пред небом, людьми, Уберечь твою жизнь и покой, Сердцем, силой клянусь…» — Мэйелит… — Не стоит вслух произносить подобные слова, особенно если не знаешь их ценности. Не сразу понял, что невольно произнес последнее слово в голос, а также не сразу понял, что Хана оказалась в каюте. Я был уверен, что секунду назад, когда она вошла с ковшом воды, то на губах её была улыбка. Теперь же девушка хмурилась, сурово сдвинув тонкие смоляные брови к переносице. Подойдя к койке, на которой мне с трудом удалось присесть, присела рядом, поставив ковш на колени. Опустив в воду руки, на секунду прикрыла глаза, сосредотачиваясь. Когда она подняла на меня взгляд, в нём бушевала стихия, как всегда бывало, когда она прибегала к магии воды. Её ладони покрылись водяным слоем, как рукавицы и чуть светились мягким, успокаивающим светом. Невольно ойкнул, когда одна её рука коснулась моей щеки, а другая плеча. — Это всего лишь слово… — прошептал спустя какое-то время, чтобы хоть как-то разрядить затянувшееся молчание. — Слова имеют свою силу и порой ранят сильнее самого острого клинка, — тряхнув головой, отбросила в сторону мешавшиеся волосы, которые до этого были заплетены в толстую косу, а теперь просто растрепались. — Сколько я спал? — Не так много, как ты думаешь, — губы её тронула едва заметная улыбка. — Всего несколько часов, сейчас вторая половина дня. Кивнул не столько ей, сколько самому себе. А краем глаза заметил, как медленно вода впитывается в моё плечо через слой бинтов. По телу распространялось живительное тепло вместе с приятным холодком, который снимал кожный зуд. Стало немного легче. Когда «рукавицы» на её ладонях иссякли, девушка вновь опустила руки в воду и процедура повторилась. — Где всё? — мне становилось неловко от того, что только я поддерживаю разговор. Но любопытство было превыше. — Не думаю, что тебе хотелось бы, чтобы ребята видели тебя в таком состоянии, — задумчиво произнесла Хана, придирчиво оглядывая моё лицо со всех сторон. — Я смогу унять боль и излечить наиболее серьезные ожоги, но полностью шрамы не смогу убрать. По хребту побежали мурашки от осознания того, что она только что сказала. Моё прекрасное лицо… Но задумался, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Странно, но когда задумался об этом, то ситуация выглядела не жуткой, а привычной. — В конце концов, шрамы украшают мужчин, — кривовато усмехнувшись, проследил взглядом за движением её рук, что медленно спустились на ключицу и грудь. Остатки воды впитались через повязку, не намочив её. Хана отвернулась, чтобы «набрать» ещё воды. — Удивительно, но как только я с тобой познакомился, меня так и преследуют несчастья. Феникс содрогнулась, как от внезапной пощечины, а только «прилипшая» к её ладоням вода с громким всплеском рухнула на пол, окатив босые ноги ледяными брызгами. Она замерла, глядя широко распахнутыми глазами не то на пролитую воду, не то куда-то в пустоту. Смутившись, потер шею, чувствуя, что подпаленные волосы стали несколько короче. Вздохнул и, прикрыв глаза, тихо произнес: — Ты ведь знаешь, что я не обвиняю… — Если не обвиняешь, зачем тогда сказал? — сухо прохрипела она, «оттаяв». Руки её вновь погрузились в, чудом не упавший, ковш, хотя изрядно подрагивали. Вопреки всему улыбнулся, хотя и понимал, что ситуация не располагает. Чувствуя, как глаза налились драконьим золотом, а зрачок вытянулся до тонкой ниточки, боднул её руку щекой. У драконов никогда не росла борода, и мы не покрывались щетиной, сколько бы времени не прошло, но под прохладными тонкими пальцами проявились плотные чешуйки, отзываясь на немую ласку. Так значит она появляется не только, когда злюсь… Хана замерла, прищурилась, но руку не одернула, даже наоборот, аккуратно, боясь причинить боль, погладила чешую на щеке. Губы её растянулись в детской, счастливой улыбке, да я и сам знал, что чешуя была теплой. Возможно после осознания некоторых особо важных деталей, у меня рассудок совсем помутился, но я буквально физически чувствовал в себе эти изменения, я видел их, будто смотря на себя со стороны. — Не знаю как другим, — внезапно севшим голосом проговорил я, борясь с желанием заурчать от её прикосновений. Дракон во мне довольно заворочался, но всё-таки не проснулся, — но мне ты счастья принесла куда больше… — Но я ничего не сделала. Знала ли она, что её стихия мысленно тянулась к дракону, отзываясь на его голос? Древняя кровь тянулась к такому же древнему существу, чувствуя нечто родное. — Сделала, — наклонился почти вплотную, гипнотизируя её взглядом. Мне хотелось окунуться в эту синеву, познать её. Но где-то в глубине сознания понимал, что она смотрит на меня так же, и я тону в этих глазах. Когда расстояние между губ сократилось настолько, что чувствовался жар чужого тела, и слышался бешеный стук сердца, замер буквально в паре миллиметров. — Ты снова появилась в моей жизни, — аккуратно провел пальцами по её нежной раскрасневшейся щеке, боле не сомневаясь в своих действиях. Хана на секунду замерла, перевела взгляд на мои губы и, вернувшись к глазам, коротко произнесла: — Зено. Отпрянула мгновенно, буквально за секунду до того, как отворилась дверь каюты. Желтый взглянул на мой взбешенный взгляд, который я даже и не думал скрывать, посмотрел в сторону раскрасневшейся девушки и, сплюнув, захлопнул дверь. Удивленно захлопали глазами, непонимающе переглядываясь между собой. Громкий стук в деревянную дверь и не менее громкое: «Джи-Ха, как ты? Можно войти?». Хотел было ответить, что нет, но бессмертный смотрел с такой насмешкой и озорством, что невольно проглотил свое возмущение. — Вижу, что Хана тебя хорошо подлатала, — старец в теле юноши выдохнул с облечением, рассматривая мое помрачневшее лицо. — Ну и славно… И как бы он не старался, скрыть в голосе волнение, смешанное со страхом и жалостью, ему не удалось.