Пари

7 - У меня дела, Брэд. Так что поскучай без меня. - Отдохни без меня – ты это хотел сказать? - Да ради Бога – отдохни, Брэд, ты заслужил. Неустанным трудом на благо людей, которым ты пофигу. - Ты тоже на них работаешь. Не втягивай меня в эти разговоры. Мне они тоже пофигу. - Не оправдывайся, Брэд, ты ничего плохого не сделал. Я тебя ни в чем не обвиняю, честное слово! - Кого ты хочешь смутить, Шульдих? - твои трюки я знаю наперечет. - Не все такие умные, Брэд. Есть еще люди… - Мне все равно, ты же знаешь. Шульдих пожимает плечами. - Конечно, я знаю. Но ты бы мог притвориться, что тебе интересно. - Это твой репертуар, Шульдих. У меня другая роль. - Побольше строгости, Брэд. Вдруг я не пойму, – Шульдих уже хочет бросить трубку. – Давай-давай, ведь я же маленький мальчик, который нуждается в наставлении, таких, блядь, как ты умников! Кроуфорд усмехается – это слышно. - Ты так и не научился. - Парировать твои остроты? Что я не научился? - Остынь, Шульдих! - Пошел в задницу, Кроуфорд! Шульдих нажимает отбой. Момент увлечения Брэдом был так давно. Очень давно. И это было даже не слишком долго. Все-таки должно гореть – в сердце или в штанах – у кого как - но ничего не горит без кислорода. А кислород Кроуфорд перекрывал просто мастерски. Он так привык. Или – не мог по-другому. Хотя он даже был увлечен Шульдихом – что его привлекало? – непохожесть? - забавно было видеть язычки страсти у мистера Сухарь-всех-времен-и-народов - все эти неконтролируемые прикосновения, взгляды и какие-то слова, мысли, поступки – такие непривычные для Брэда. Попытки сближения. Имитация внимания и понимания. Тогда это казалось важным. Тогда. Пару раз они были так близко – очень близко. О, так близко! – ха! Шульдих хорошо помнил ту ночь. Себя, полуголого – капли пота на лбу, полуоткрытый рот, трясущиеся руки и Кроуфорда, который...Но Шульдиху хватило ума – ума ли? – не доводить дело до секса - или все-таки не хватило страсти? - и все угасло само собой. Незаметно, шаг за шагом - постепенное отдаление друг от друга. Час за часом, день за днем. А сейчас Шульдиху было даже непонятно, как он мог хотеть оказаться в объятиях этого человека. Да что хотеть – страстно желать. Чего он искал? И какое это имеет значение сейчас? Когда описывают супружескую пару, в которой оба друг другу нестерпимо опостылели, но в то же время понимают друг друга как никто другой и стоят друг за друга горой и насмерть – что-то срабатывает, может, привычка? – наверное, имеют в виду что-то подобное. Сожалел ли Кроуфорд? Шульдих предпочитал думать, что безумно сожалел – так ему было приятнее. Это ласкало завышенное – а вы как думали? – самомнение. Сожалел, конечно, сожалел – кусал локти и все такое, проклиная, что упустил единственное и неповторимое в своей жизни – его, Шульдиха. Ха-ха. 8 С одной стороны – это отвратительно. А с другой стороны – стимуляция. Пусть искусственная и намеренная. А что делать? Удовольствие и раздражение так близко друг от друга. Границы нет – только призрачное осознание этой самой границы. Теряешь в одном – находишь в другом. Все вокруг так долго принимали одно за другое и не видели истинной сути, что стало абсолютно все равно, увидят ее когда-нибудь или нет – эту настоящую суть. В маске стало комфортно, привычно, безопасно – а это немаловажно. Тем более, он и сам не слишком хорошо представлял эту самую суть. Но с удовольствием и страданием возводил свою непонятость в абсолют. Утрировал то, что привыкли видеть, доводил до абсурда некоторые свои черты – окончательно искажая стороннее восприятие, и получал удовольствие от несоответствия. Самого себя самому себе. Хаха. Это все-таки грустно – возьми платочек и утри глазки. Ах-ах - никто никогда не видел настоящего тебя. Заломи руки и прими пафосную позу. Лучшая театральная роль года. Никто. Никогда. Даже... Даже Кен. 9 Итак, вариант номер один – вайс молчит. - А ведь это было бы забавно. Нет, правда, – Шульдих стоит перед Фудзимией и улыбается. – Пара косячков – ничего тяжелого. Говорят, помогает от мигрени, ну, или я что-то путаю. - А зачем это тебе? - Я думал ты скажешь – у меня нет мигрени. Это прогресс, замечаешь? Ты, наверное, даже не против. Честно, ваш Кудо частенько этим балуется. Ты не знал? Пауза. Выдержим паузу. "Откуда ты знаешь" и "мне все равно" – вот еще два варианта. Но Айя опять молчит. Шульдих тоже молчит. Ведь это провокация, в конце концов. Подождем. И он ждет. А потом ему надоедает - ждать. - Ну, так что, – говорит он, – развлечемся...Айя? Да, – отвечает тот. – Только не здесь. 10 Давайте представим, что это происходит в туалете ночного клуба. Или – на помпезной кровати в стиле какого-нибудь короля. Или в машине – это неудобно, но отнюдь не невыполнимо. Или – прямо здесь. И не нужно никуда идти. А лучше всего в темной незапертой комнате в большом доме, полном людей, которые что-то празднуют – они напиваются, они громко разговаривают, они смеются как ненормальные – со всхлипами и воплями, иногда начинают ругаться, непристойно и самозабвенно, а потом снова пьют и кричат – каждый свое. Давайте представим это хоть где-нибудь. Представим ощущение от пока еще незнакомых рук на твоей коже - скользящие изучающие прикосновения. Ощущение чужого дыхания на шее, около уха – частое жаркое дыхание. Мурашки по всему телу. Горячие волны – они распространяются толчками из области паха. Невыносимое желание ускорить и оттянуть момент единения как можно дольше, как можно дальше - "сейчас" и "подожди" одновременно. Гремучая смесь. И ты даже говоришь это вслух – "Подожди". И оно звучит как "Давай быстрее". Да-да, незнакомые пока еще руки - но и они не знают тебя - совершенно. Чужие пальцы касаются твоих сосков – и замирают – словно сомневаются, нравится ли это тебе, но твои соски торчат, ты возбужден, и – снова легкие прикосновения большим пальцем, а потом сосок охватывает влажный рот. Чужие пальцы пытаются расстегнуть твои брюки – торопясь, дергаясь – и это уже не совсем то, не совсем так, но к черту - именно от того, что тебе незнакомы эти руки – великолепное невыносимое ощущение новизны! – ты буквально скручиваешься от желания – это так хорошо, что даже больно, да. Тебе хочется стонать, тебе хочется поддаться. Сдаться. Тебя берут за плечи, притягивают, сильно сжимают - слишком сильно – как-то яростно целуют и - ощущение чужого члена. Вы слишком близко друг к другу. И ты чувствуешь этот член. Через одежду – его и твою. - Давай, – шепчет Айя, – Давай. - Ты проиграешь, – шепчет Шульдих. Наплевать. Наплевать. Пуговица. Молния. Ощущение чужой руки на твоем собственном члене – таком же твердом как и член Айи. - Не надо, – Шульдих пытается отвести руку, но его запястье перехватывают. – Молчи! - и затыкают рот поцелуем. – Молчи, я хочу тебя. - Здесь? Шульдих прерывисто дышит. Айя не отвечает. Просто прижимает Шульдиха к стене. Резко. Грубо. Так как нужно. - Да, – говорит он позже – через пару секунд - сквозь зубы. – Здесь. Сейчас. Какое–то особенное удовольствие заниматься этим в одежде. В темной незапертой комнате – вы не забыли? - и ты слышишь, как за стеной ходят и громко разговаривают люди, вечеринка в самом разгаре – они могут зайти в любой момент, включить свет и увидеть – что? Задранная майка – это легко, узкие джинсы с бедер – труднее. - Не так, – говорит Шульдих Но кто его слушает? Руки в синяках, распухшие губы – их кусал Ран и ты сам – и кусал не от боли. От невыносимого удовольствия. От невыносимого наслаждения. Какого-то истеричного болезненного блаженства. Впивался ногтями в чужие плечи, говорил какую-то ерунду, слышал в ответ – черт, да, еще, еще, вот так - видел полузакатившиеся глаза, полуоткрытые губы, чувствовал чужую плоть – ты хотел сказать член? – ощущал себя падшим ангелом – волшебное чувство! - и сходил с ума. Да-да. Но мы только представили себе это. Это сказочное будущее. Ха. А сейчас... 11 "Только не здесь" – это значит "я боюсь, что не сдержусь". Искушение и – что еще? Шульдих знает – что, и поэтому тоже не хочет здесь. Это будет месть – а это... скажем так - неприятно...По крайней мере – он будет так думать. И эта мысль может отравить все что угодно. Он слишком хорош, чтобы быть орудием мести. Хотя...эта месть все больше напоминает привычку. Да-да, Айя. И ты скоро это поймешь. *** - Поехали, - легко говорит Шульдих, - Я за рулем. Айя хочет возразить – скорее по привычке, особых причин сопротивляться нет - но потом передумывает. - Хорошо. - Место тоже выбираю я. Как всегда. - Как хочешь, – пожимает плечами. – Мне все равно. Шульдих кивает, отбрасывает волосы с лица, улыбается – Айя с неудовольствием и раздражением отмечает, что Шульдих сейчас иной – какой-то беззаботный - красивый? - и... спокойный? – да, наверное, так. Такой Шульдих кажется неопасным и может нравиться. Айя этого не хочет. Он чувствует, что его вовлекают в какую-то игру и ему не нравится собственная непривычная готовность участвовать в этой игре. Шульдих подходит ближе, наклоняется над сидящим Айей и смотрит в глаза. - Знаешь что? – близко-близко чужой взгляд – ресницы, радужка, расширенные зрачки. - Поцелуй меня. - Зачем?- попытка отстроить привычный мир заново. - Не будет считаться – положение вне игры - а меня вдохновит. Давай, – Шульдих чуть выпячивает губы. Ведь это действительно ничего не значит? – Ну, конечно – вопрос-ответ самому себе - он притягивает-таки Шульдиха, рыжие волосы касаются лица абиссинца, секундное прикосновение кожи к коже – щека к щеке - и потом Шульдих уворачивается. - Я пошутил, – говорит он. - Я тоже, – говорит Айя и разжимает руки. Шульдих отступает на шаг и снова пристально смотрит – но взгляд кажется отсутствующим. А потом они оба уходят. *** Это не то место, которое могло бы привлечь Айю – не потому что шумно, не потому что дымно, скучно, тесно – искусственно созданный дискомфорт из запахов, звуков, вкусов – ему бы просто никогда не захотелось провести здесь время. Хотя вкус все тот же – виски со льдом. Запах тоже – запах спиртного. Дребезжащий о стенки бокалов лед, когда бармен выставляет их на стойку. Айя берет один бокал и делает глоток. Шульдих пьет свой виски, оглядываясь по сторонам, но он никого не ищет, ничего не ждет - он делает это, чтобы почувствовать толпу и затеряться в ней. Ритмы, ощущения, настроения, придуманные и надуманные удовольствия – а чаще просто мнимые - каждый составляет свой коктейль сам – соотношения частей меняются, а значит и вкус - предположительно – тоже. Хотя бы чуть-чуть. Хотя бы иногда. Музыка. Шум. Ненужные прикосновения чужих тел – кто-то проходит мимо. Снова виски, лед, потом Шульдих покупает пачку сигарет. - Ты же не куришь, - говорит Айя и отставляет свой бокал с виски и подтаявшим льдом. - Пей, – говорит Шульдих, – сначала выпей. До дна. Ненавижу разговаривать с трезвыми – слишком много усилий – я все равно узнаю правду, но слишком много усилий – не хочу напрягаться. - Может, тогда просто спросишь? - А ты просто расскажешь, правда? И даже подберешь нужные слова, да? Вот прямо здесь? Иногда в нужный момент нельзя связать двух слов, а вот тут, перекрикивая всех пьяных и озабоченных идиотов, ты поговоришь со мной о сокровенном? Да? Да? Так? Оставим это девочкам в старших классах, ладно? – святую веру в силу разговоров по душам. Он улыбается-усмехается, достает сигарету из пачки, жестом просит у бармена зажигалку. - Я не собираюсь курить, – говорит Шульдих – запоздало отвечает на вопрос. - Я собираюсь поразвлечься. Это разные вещи. Сигарета между указательным и средним, бокал с виски между большим и безымянным. Сигарета тлеет - Шульдих не так часто подносит ее к губам, чтобы это называлось – «курить» - пепел на самом кончике и алая каемка огонька. - А пепельница? – Шульдих оборачивается – бармен далеко. - Здесь нет пепельницы! - Стряхни на пол, на стойку, куда угодно – здесь не операционная. Не думаю, что это кто-то даже заметит. - Что это - приступ законопослушности? Даже в мелочах? Замаскированный снобизм? Шульдих улыбается, и Айя понимает - вопрос про пепельницу Шульдих придумал уже давно – сценарий написан, роли распределены. И у вас, господин Фудзимия, роль… Шульдих прищуривается: – Дай ладонь, – и тут же протягивает свою, выжидающе. …роль Пепельницы. - Нет, – Айя словно не замечает его руки. - Я знаю что ты задумал. - Струсил? – школьник мог бы задать такой вопрос. Но Шульдих? - Нет. Не ладонь, – Айя вытягивает руку и показывает на запястье, – сюда. Туши. Тут больнее. И он мог бы поклясться, что Шульдих потрясен. Хотя – слово «восторг» здесь более уместно. Неужели эти дешевые эффекты так важны для того, кого он считал – ну, ладно – таким умным? Шульдих вдавливает сигарету в кожу и смотрит в глаза Айи. - Больно? – вдавливает еще раз, потом быстро убирает сигарету и бросает окурок на пол – его больше не волнует наличие пепельницы. Неопределенное движение. - Только не говори, что нет – это скучно – странное напряжение в голосе. - Больно, – Айя пожимает плечами. - А! – глаза Шульдиха радостно блестят. – Боишься показаться скучным со мной? - Что бы я не сказал – все будет истолковано против меня. А главное – в твою пользу. - Айе смешно, что Шульдих играет в такие наивные игры. - Ну, конечно. Я рад, что ты догадался. - Было не очень сложно. Давай договоримся, Шульдих... - Давай. – Шульдих кивает с большей готовностью, чем необходимо. – Конечно. Чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы пари было максимально продуманным? Это логично, – он смеется. - И законно. Права и обязанности сторон. Все оговорено. Издержки, компенсации. Моральный ущерб, – он практически хохочет - он пьян? ему немного надо.Оказывается. - Я угадал? Ты не хочешь взять меня просто так, тебе нужен – не знаю, азарт? Боль, кровь - так? Победа? Враг в крови и грязи у твоих ног? И прежде, чем Айя что-либо отвечает, Шульдих наклоняется к его лицу- от него пахнет виски, а от волос сигаретным дымом - и смотрит прямо в глаза – почти как пару часов назад – пристально. - Скажи, что так – это подсказка. – Шульдих перестает смеяться. – Мне она далась с трудом, – он касается руки Айи. – Не дай мне пожалеть об этой слабости. Уступка ради будущих побед? Назовем это – гамбит. Гамбит Шульдиха. Отлично звучит, да? Хотя – между нами – звучит дерьмово. Со слабыми играть неинтересно, с сильными – опасно. С равными – нет смысла. К тому же деяние приобретает смысл, если звучит волшебное слово "интересно". А лучше – "хочу". Тогда годится и слабый. И сильный. И равный. 12 Что касается Кена. Что касается Кена. Почему он вспомнил о нем? Нет - понятно почему. Шульдих почти не чувствует вкус того, что он пьет. Так вот, что касается Кена. Заминка перед выступлением. Першение в горле. Говорите правду и только правду. С какого-то момента возникло ощущением усталости и отстраненности. Хотя сначала была надежда – все можно исправить, потом раздражение, потом обида, а сейчас – просто усталость и абсолютное нежелание разбираться – почему, отчего. Не имеет значения. Наплевать. Наплевать. Жаль. Жаль. Жаль. Ведь начиналось все так хорошо. Слишком хорошо. Спросите таких – вы знаете каких - и они, захлебываясь, расскажут про крылья за спиной, про туман в глазах, про глупые улыбки, бессонные ночи, дрожь в ногах, руках и вечное возбуждение - и самое смешное – они скажут чистую правду. Шульдиха никто не спрашивал, иначе он пополнил бы бесчисленную армию этих придурков. На что ты надеялся, когда ввязался в это – ввязался? Кто? Ты? Или он? Да ни на что – просто видел восхищение в глазах этого мальчика. Мальчика, хахаха. Восхищение в глазах – и одержимость тобой. Его восхищало в тебе все – ты не пробовал грызть ногти, Шульдих, чтобы проверить? - и это было приятно. Состояние эйфории. Тщеславная скотина. Только тщеславие? Но оно как щепотка перца подходит почти ко всему и всему добавляет остроты. Безрассудство. Кен никогда не думал об опасности – просто подставлял голую шею неведомому – что может быть глупее, чем спать с врагом – так это называется? - и это тебя восхищало. Плюс ощущение власти. Не то, чтобы ты собирался сделать ему плохо – не собирался - но сознание того, что ты всесилен – завораживало. Ты сам придумал опасные игры и сам в них играл с полной самоотдачей, думал, что выдумываешь правила, а на самом деле следовал чужим. Как оказалось. Потому что. Потому что. Потому что. Нет. Только не это слово. Только не... Да-да, Шульдих, именно оно. И ты это понял. Ты попал. Попался. Тебя, который – как ты думал – правит миром – и держит тело в огне, а ум в холоде - привлекало это – крепкие руки, прозрачные мысли и страсть – молчаливая. Настойчивая. Постоянная. И было так сладко и восхитительно – быстрый секс где придется или дешевые гостиничные номера. Их особенный запах, цветочное мыло, и безвестный шампунь в ванной, и отвратительные завтраки по утрам. Однажды ты решил внести разнообразие – снял номер в крутой гостинице и мог наблюдать адские муки Кена – в полном объеме. Он не знал, как себя вести. Кому и какие чаевые давать. Он абсолютно не мог расслабиться - не мог оценить ни шелковые простыни, ни огромную ванну, на которую ты так рассчитывал. Он измучился, издергался, ничего толкового так и не получилось, кофе в постель тоже накрылся, твоя игра не прошла, прощайте, мечты! Вино какого-то редкого года и запредельной цены он пил залпом, не разбирая вкуса, ел все подряд и - мучился, мучился. И еще - злился. А потом оттрахал тебя в мотельчике по дороге домой, вымещая и страсть и эту злобу, и у тебя в голове звенело и ноги подгибались и на вопрос Кроуфорда – "Что на этот раз? Кокаин? Групповой секс?" – ты ответил только дурацким смехом – поднялся к себе, упал на кровать и спал чуть не полдня. Или твои последующие попытки вытащить Кена, например, в ночной клуб – безуспешные - последовало твердое "нет" – тебя возбуждали эти отказы и это упорство – тупое баранье упорство - ты смеялся, расписывал прелести такого времяпрепровождения, невзначай вставляя какие-то крутые имена, которые сам же и придумывал на ходу, намекал на запретные удовольствия – сам не знал какие. Чего ты хотел? Повторения той ночи в мотеле? Да? Да. Собственничества. Демонстрации прав. Захвата территорий – давайте побудем стратегами. Но Кен не понимал таких намеков – он закрылся – поджатые губы и молчание в ответ – и ты начал сам приставать, лезть с поцелуями, ласками и неприличными словами – что-то про чей-то стоящий член и что-то подробно про чей-то ласковый рот – и вот уже ты доказываешь насколько этот рот ласковый, и Кен не может отказаться и сдержаться – это просто невозможно. Совершенно невозможно. Твое предложение – "давай сделаем это так и прямо сейчас", и сомнение в глазах у Кена - будет ли тебе удобно? – чудак Кен - каждая новая поза для него высшее откровение, а для тебя дополнительная радость просветителя. Сказать правду? В общем... ну, в общем… это было… Счастье. Все было настолько великолепно и ярко, что ты был зависим от этого, как наркоман от дозы – нет, я не боюсь быть банальным. Плохо только то, что дозу нужно постоянно увеличивать – да, как всегда - чтобы получить эффект равный предыдущему по силе ощущений. И тебе захотелось – истерик. Как всегда. Разыгранных. Провокаций. Просчитанных. Кен не понимал. Почему все изменилось в один момент? Не понимал причин. Не принимал следствий. Все было прекрасно и вдруг стало ужасно? Почему? Это было за пределами вас двоих – вовлечение в игру посторонних – нет, не секс на стороне - нееет, пока еще нет - а провокации с участием посторонних. И чем больше ты настаивал на этом, тем меньше ты получал то, что тебе было так необходимо. То, что доставляло тебе радость, причиняло ему боль, вызывало ревность, тяжелую, неуступчивую, агрессивную, а попытки Кена все исправить тебя только раздражали – момент удовольствия неосязаем, а объяснять его – подвесить гирю к крылу бабочки. Вокруг постепенно росла стена. Шульдих ее видел, но верил – хотел верить - что всегда останется лазейка, куда он сможет выскользнуть или куда проскользнет – к нему - радость. Потому, что он тоже помнил, как было. И не мог, не хотел, ни за что не хотел отказаться от этого. Но ты не учел охрану на входе, дорогой друг. Ты мог пытаться бесконечно долго и раз за разом терпеть фиаско в своих попытках. Кен не понимал. Кен не хотел этих игр. Он хотел как прежде. Но он тоже был зависим от тебя. А ты не мог по-другому. Тупик. Стерилизованное удовольствие. Эрзац провокации. Воздуха становилось все меньше и меньше. Мысли об этом мучили Шульдиха – где-то в сердце точка, он даже может указать точно – пальцем, если хотите, ха-ха - и ноет. Ноет. Ноет Неисполнение твоих сексуальных фантазий стал навязчивой идеей, ты все время ждал того, что сейчас опять не получится, будет скучно, однообразно – а проще говоря, НЕ ТАК – и все шло наперекосяк. Раздражение. Недовольство. Нельзя сказать, что он не пытался объяснить. Нельзя сказать, что Кен не пытался понять. Попытки. Ссоры. Примирения. Сорок восемь раз. Сто сорок восемь раз. Порочный круг. Бесконечный путь. В какую-то минуту ты понял, что больше так не можешь. Что ты – теряешь. Что ты – не ты, а кто-то другой. Что кто-то написал именно для тебя пьесу, в которой ты ни за что не хочешь играть. Порвать сценарий? Сказать "и" постановщику? Уйти в другой театр? Что вы делаете в таких случаях? Шульдих всегда считал, что чужие чувства то, с чем играть приятнее всего. Свои – священная корова, их нужно охранять, холить и лелеять. Пуленепробиваемое стекло и бархатные подушки тоже подойдут - красиво выглядит. Попытаться ворваться в чужую жизнь – вот это почти всегда срабатывало. Что-то изменить в другом измерении. Там - не страшно. Сломать? – пусть даже и так. Главное – найти. То, что снова вернет вкус к жизни и собственное отражение в зеркале. Это называется – развеяться. Пока ты занят чужим, не так сильно мучает свое собственное. И, пожалуйста – получите влюбленного в Кудо Фудзимию. Отличный экземпляр - сбейте ему настройки, разбейте ему сердце – развлекитесь. Я еще не говорил, что Фудзимия влюблен в Кудо? Вот – говорю. По крайней мере, был влюблен. Все меняется. И так приятно – как приятно! - участвовать в переменах. И даже - быть основной причиной. Максимально безболезненно для себя. Кажется так. Скорее всего, так. Кудо и Фудзимия - это было понятно с самого начала – немножко пристального внимания, и какие роскошные тайны открываются вашему взору! Ходят друг вокруг друга. Круги – уже, шире – именно круги - и никогда по прямой навстречу друг другу. Смешно – любое предложение с любой стороны, такое ожидаемое, то самое, о котором грезят бессонными ночами – ха-ха и ах-ах – в любом случае будет воспринято как насмешка – а никто из них не позволит, чтобы... Хахаха. Конечно, не позволит. Нет, конечно, нет – гордость. Нет, честно, это слишком смешно. Гордость. Это смешно. Это не гордость – это глупость. Предрассудки. Комплексы. Так пишут в журналах по психологии дипломированные психологи - хотите, можете им верить. Но самое смешное – это то, что Айя допускал возможность правды от Шульдиха. И тем интереснее было разбить ему сердце дважды. Заменить правду неправдой незаметно для оппонента. Подменить понятия. Указать неверный путь. Почему? Зачем? Просто так? Я не способен на добрые поступки, когда у меня болит сердце. Желание отомстить всему свету – у кого его не бывает? – и только потому, что кто-то разбил сердце вам. По крайней мере, вы так думаете. Или вернее оправдываете себя этим. Разрешение на вседозволенность – звучит?