Изысканные удовольствия

— Мой повелитель, мы вас не ждали, — заявил Маэдрос сын Феанора. Что было уже очевидно: большую часть дня он отсутствовал и только что вернулся с «охоты», в сопровождении половины своей дружины: все в грязи, измотанные, в крови с головы до ног. Не то чтобы он расстроился, обнаружив Фингона, ожидающего во дворе крепости, но улыбка его выглядела какой-то натянутой. — Я надеялся, что меня встретят все же не так прохладно, как воздух в стенах в твоей крепости, — с лёгкой досадой отозвался Фингон. — Если мой приезд так некстати, что же, могу вернуться лет через десять. Путь из Хитлума был долгим и утомительным, и его свита уже ринулась искать отдыха и утех Химринга. Фингон мог бы пойти со своими верными, но ему хотелось сначала увидеть лицо кузена — в момент, когда тот обнаружит, что Фингон тут как тут и ждёт его. Как глупо с его стороны… — Нет! Пожалуйста… — в голосе Маэдроса звучало раскаяние. Он спешился, оруженосец подбежал к нему помочь с щитом, закреплённым на правой руке. — Мы очень рады тебе. Я бы тебя даже обнял, но… — он махнул рукой в сторону своих окровавленных доспехов. — Немного крови — не препятствие для друзей! — Фингон шагнул в его объятия. Его собственные одежды были грязны после долгого путешествия, так что от крови и правда сильно хуже не стало. Маэдрос не вздрогнул, не замер — как если б ему было неудобно, — напротив, Фингон сам оказался не готов к тому, что его прижмут к холодным стальным латам. Но после первого потрясения он ощутил, как же хорошо держать в объятиях что-то такое настоящее, такое твёрдое, такое острое… что-то, что не исчезнет, когда отведёшь взгляд. — Что же привело тебя в нашу глушь? — Маэдрос наконец отпустил его и отступил назад. — Всё ли хорошо? Оба они знали, что Фингон обычно приезжает в закоченевший Химринг потому, что, будучи совершенно уверенным в способности Маэдроса позаботиться о своих землях, братьях и народе, Фингон совершенно не верит в способность того позаботиться о самом себе. Но Фингон не мог не то что озвучить такое вслух, но даже и себе самому признаться в истинной причине визита… — Ну, это же приключение! — бодро соврал он. — В наши дни Хитлум такой ужасающе мирный, а мне ведь надо поддерживать репутацию! А здесь, на границе, всегда идут сражения, в которых можно снискать славы! — Ну, тогда ты на денёк опоздал, — Маэдрос махнул рукой в сторону тел, привязанных к сёдлам. — Впрочем, если пожелаешь, могу освободить их и вернуть им оружие. — Прелесть Белерианда в том, что орков тут на всех хватит! Одно из тел дёрнулось, словно проверяя стреножившие его путы, и Фингон схватился за рукоять меча. — Связаны они крепко, — сказал Маэдрос. — А ты уже отдохнул? Тулуспен подготовит тебе комнату и горячую ванну, если, конечно, еще этого не сделала. Прости, но я должен сначала допросить пленных и лишь потом смогу начать тебя развлекать. — О, мне кажется, именно так я и развлекусь отлично! — откликнулся Фингон. — Как пройти в подземелья? — Ты такой смешной, — хмыкнул Маэдрос. — Как я по тебе скучал… *** Тёмным или сырым подземелье не было, но казалось вполне созвучным насупленности всей остальной крепости, огромной и угрюмой. Вид, с которым Химринг вздымался над окружающими дикими холмами, был прекрасным, но больше ничего привлекательного в пейзаже не наблюдалось. Хорошо, что видеть этого всего не мог Тургон — именно он чертил план: в его чертежах предполагалось куда больше декоративной каменной кладки, а ещё трехъярусный фонтан во дворе. Фингон подавил эти мысли: он сюда приехал, пытаясь избежать постоянных размышлений о брате. Приехал повидать кузена, куда больше похожего на мать, чем на отца, но при этом унаследовавшего феанорионскую страсть к драмам. Тот, в своём добровольном изгнании, не сделал ни единого шажочка, чтобы его пребывание здесь стало хоть сколь более удобным. Фингон нашёл бы это смешным, если бы это не было так грустно. Допрос пленных заключался, как оказалось, в том, чтоб сидеть в комнате, примыкающей к их узилищу, и притом сидеть очень тихо. Какое облегчение — Фингон, конечно, жестоких пыток не ожидал, но боялся, что это точно будет не тот разговор, который он хотел наконец с Маэдросом затеять, — хотя вообще-то предполагал, что они хотя бы что-то с узниками делать да будут… — Мы что, даже ничего не спросим? — спросил он, закинув ноги на стол, твёрдо решив насладиться всеми свободами и послаблениями, которые могло предоставить ему пребывание вне королевского двора. — Можем, если так хочешь; заодно выучишь пару новых ругательств, чтобы поражать воображение отца, — Маэдрос умылся, снял шлем и рукавицы, по-прежнему оставаясь в доспехе… и Фингон, как ни сопротивлялся себе, не смог не признать, как замечательно серебристая сталь идёт к цвету его глаз. — Хотя ничего дельного они нам не скажут. Боятся своего хозяина куда сильнее нас — и с помощью разума или доброты… ну ты видел, как это с ними работает. — Тогда что мы тут делаем? — Ждём. Можем сыграть в игру, если обещаешь не слишком шуметь, — Маэдрос выудил из-под стола доску для триктрака. — Главное — не слишком их беспокоить. Фингон сгрёб фишки, покрутил их разок, другой, третий — чтоб проверить их на вес. Кость на ощупь была гладкой и согрелась от тепла его пальцев. — Ты никогда не проигрываешь. — Потому что всегда жульничаю, — Маэдрос установил шашки. — Но теперь у меня есть изъян, а у тебя — шанс. Игра проходила в молчании, лишь шашки тихо стучали по дереву доски и с лёгким треском перекатывались кости. Фингон сам жульничал — да и Маэдросу его «изъян» не мешал делать то же самое, — и игра очень быстро превратилась в другую: «кто сможет выкрутиться с наиболее дерзким и невыполнимым финтом», а потом и «кто лучше сможет сохранить серьёзное выражение лица». Они ещё даже не начали выбрасывать шашки, когда игра замерла: из-за угла донеслись голоса, говорящие на языке, который Фингон не понимал, но знал слишком хорошо… Он открыл было рот, но Маэдрос шикнул на него, резко дёрнув головой, его обкорнанные уши чуть дрогнули. Разговаривали трое орков, один из них, похоже, точно мужского пола, все очевидно были расстроены и раздражены настолько, что постоянно рявкали друг на друга и, судя по звукам, применяли и кулаки. И вот Фингон и Маэдрос сидели и вслушивались в эту грубую и уродливую речь, — казалось, прошло несколько часов, но наверно, то были минуты. Фингон постоянно отвлекался на профиль Маэдроса, будто гладя его глазами вместо пальцев: острый перебитый нос, нахмуренные в сосредоточении брови, жёсткая складка губ… Наконец, разговор вроде бы прекратился, и теперь были слышны лишь звуки драки — и Маэдрос расслабился. — Язык слегка изменился с тех пор, как я слышал его в последний раз, но меньше, чем я думал. Саурон, без сомнений, над ним поработал: терпеть не может небрежности. — Ты хорошо им владеешь? — Достаточно. Могу очень красиво просить, когда надо… — должно быть, Фингон издал какой-то звук, потому что Маэдрос повернулся к нему лицом и положил ему на плечо руку. — Фингон, да шучу я — нет ничего красивого в Чёрной Речи! О, ну не строй же такое лицо! Саурон был большим поклонником отцовского Тенгвара и, думаю, наслаждался возможностью читать лекции кому-то, кто может оценить его труд. Иногда я почти скучал по клещам… — Что они говорили? — Да в основном обо мне, моих воинах, друг о друге — даже повторять не хочу. И о том, что пропустят свидание со вторым военным отрядом своего хозяина, в заброшенном поселении Синдар около двенадцати миль к северу отсюда. Завтра устроим там засаду. Так что обеспечено тебе твоё приключение, кузен. — Тебе необязательно делать это. — Ну, я наслаждаюсь схваткой не меньше тебя. Ладно, может, немножко меньше. Фингон покачал головой и показал в сторону темницы, где узники всё ещё боролись и рычали, словно звери. — Твои воины могли бы выучить этот язык, — он полагал очевидным, что вовсе не мудро со стороны Маэдроса проводить столько времени в подземелье, в компании орков. — Могу представить себе лицо Саурона, узнавшего, чему я учу свою челядь! — фыркнул Маэдрос, собирая разбросанные шашки. — Вряд ли он порадовался бы, что мы так получаем сведения. Впрочем, вскоре подадут ужин, ты же хочешь новых развлечений. А мне нужно рассадить пленных по камерам. *** На ужин была оленина, тушённая с грибами и поданная с лепёшками и зеленью. Пища оказалась простой, но хорошей, а тёмное пиво, что также полагалось к ужину, даже более чем хорошим. Ели они с другими обитателями крепости в огромном зале с высокими потолками. Сборище было весёлым — в Химринге всегда праздновали так, пусть сегодняшняя победа и не выглядела очень значительной, она всё равно была победой. По левую руку от его кузена сидела глава разведчиков, ну а сам Фингон удостоился чести сидеть по правую — и беседа, в основном, была посвящена завтрашней вылазке. Фингон с воодушевлением присоединился к ней, возмещая незнание местности опытом полусотни таких битв. И продолжал неусыпно краем глаза следить за Маэдросом: достаточно ли тот поел, не слишком ли много и вынужденно улыбается, не слишком ли беспокоится по поводу своего пустого рукава. Он был кузену другом, а не нянькой… и уж конечно не женой, но с таким облегчением отметил, что тот съел с тарелки всё, пил немного, да и ёрзал не слишком уж. Но вот планы были утверждены, разведчица откланялась и удалилась, и Маэдрос повернулся к нему и сказал: — Ну вот. Обещаю: сейчас-то и начнутся развлечения. Слуга предложил Фингону чашу с осенними грушами, и тот насадил одну на кинжал — выходка совершенно излишняя, но нож был новым и так ему нравился. — И что же предполагается? Маэдрос приподнял брови и куда более обыденным способом добыл себе из чаши яблоко. — Отложил бы ты его… у меня не так уж много пальцев, чтобы я позволил себе рисковать ими в игре в ножички... к тому же это хороший стол. — Ну, а зачем вообще я приехал к вам на необузданный Север? — с набитым фруктами ртом отозвался Фингон, перебросив клинок из руки в руку. Маэдрос уклонился с линии огня из летающих лезвий и брызг сока. — Тебя что, отец совсем манерам не учит? Орки едят с куда большим изяществом, я сам видел. — Что, переодень мы кого-то из пленников в мои одежды и отправь ко двору, никто не заметил бы разницы? — Фингон нарочно чавкал с открытым ртом. Груша была терпкой, но слишком свежей и хрустящей, чтобы назвать её совсем уж отвратительной, — и чавканья хватило, чтоб Маэдрос сморщил нос. — Норов точно будет такой же. И запах, — он откусил от яблока и теперь задумчиво жевал. Кончиком языка он скользнул по нижней губе… и Фингон поразился, как он вообще мог считать Химринг холодным, — его, в лёгкой тунике, мгновенно прошиб пот. — Пожалуй, выдадут тебя только волосы, — наконец проговорил Маэдрос, отбрасывая яблоко, чтоб дёрнуть Фингона за одну из перевитых золотом кос. Фингон всё ещё пытался найтись с хоть сколь связным ответом, когда Тулуспен, наместница крепости, подошла к их столу, — и он вынужден был быстро захлопнуть рот, сглотнув. — Не желает ли мой господин помузицировать? — спросила она. Тарелки были убраны, а некоторые из присутствующих достали трубы, лютни и барабаны. — Мы сочтём за честь, если вы соблаговолите спеть для нас, ибо наслышаны о вашем мастерстве. Угадывать, о чём именно наслышаны местные жители, Фингону не потребовалось. — Может, в другой раз, — отказался он. — К тому же, недавно у вас гостил Маглор, не так ли? — это оправдание звучало невинно. — Мои таланты, в сравнении с его, куда слабее. — Кузен слишком скромен, — заявил Маэдрос, когда Тулуспен было открыла рот, чтобы запротестовать, — правда, исключительно, когда дело касается музыки. К тому же, нам надо обсудить ещё много дел… семейных. Прошу простить нас, — он отодвинул свой стул, и Фингон с облегчением последовал за ним прочь из обеденного зала. — А ты вообще играешь сейчас? — спросил Маэдрос, когда они вышли из крепости во двор, под звёздное небо. — Да, конечно. Но не для слушателей, которые, я уверен, будут думать лишь о той горе. — Тулуспен очень деликатна и никогда бы тебе в лицо не призналась — но думает, что это очень романтично, — Маэдрос прикончил яблоко и щелчком отправил огрызок в полёт в темноту. — Возможно, она считает потерю руки честной платой в сделке в обмен на то, чтобы попасть в колыбель твоих сильных объятий, пока ты шепчешь на ушко нежные утешения. — Боюсь, скорее, неразборчивые проклятья, а не нежные утешения, — Фингон обхватил себя руками — ветер был слишком свеж. — Ты истекал кровью, как свинья. — Вот это сладкоязычие! Не удивлён, что она находит тебя очаровательным. Принеси ей с завтрашней охоты какой-нибудь знак внимания: букетик полевых цветов — ну или голову орочьего предводителя. Женщины любят такое. Фингон фыркнул так, будто их шутки были далеки от истины. Наверное, он был более пьян, чем думал… иначе он не подошёл бы к скользкой теме ещё ближе: — Как же так случилось, что ты до сих пор не женат? — Мои братья слишком дурны — я не могу рисковать заводить ещё детей. А ты, дорогой кузен, так никогда и не женишься, если все свои рыцарские поступки оставишь для сварливых калек. — Вообще-то ты вовсе не такой уж калека. — Ах так значит, ты признаёшь, что я сварлив? Фингон, как жестоко! — Сварлив или нет, но я бы лучше спас тебя, чем сотню краснеющих девиц, — в этом вышло куда больше искренности, чем он хотел бы. Вино, внезапное жуткое чувство одиночества, выгнавшее его сюда из Хитлума, рука Маэдроса в его косах… неважно, почему, но следить за языком было труднее обычного. — Что ж, руку мою ты завоевал, даже если и не для брака, — Маэдрос будто бы не заметил тона Фингона. — Надеюсь, ты и хранишь её в целости и сохранности в надёжном месте. Двести лет он ждал подходящего момента, чтобы сказать это. И никогда ещё момент не был столь подходящим. Для него были потеряны брат, сестра, племянница… о Маэдросе он тоже когда-то думал как о потерянном. Он просто не мог не сказать. — Я не шучу. — Уверяю тебя, я тоже очень серьёзен: знаешь, как я был привязан к этой руке! — невзирая на шутливый тон, Маэдрос нахмурился и теперь казался более трезвым. — Что ты хочешь сказать? — Только то, что люблю тебя. — И я люблю тебя… кузен, — особенное ударение на последнее слово, будто мягкое предупреждение. Но когда Фингон позволял предупреждениям его останавливать?.. — Нет. Я не об этом. Помнишь дядину усадьбу в Тирионе? И мы ждали цветения Телпериона, чтобы искупаться в фонтане во дворе? Серебро так светилось в капельках на твоей коже, и я думал… — Ты был ребёнком, — резко произнёс Маэдрос, — мы оба. — Тогда. Но не сейчас, — Фингон понимал, как по-детски звучат его слова. — Нет, — сказал Маэдрос. Его хорошее настроение испарилось, и голос звучал так, будто он смертельно устал. — Думаю, нет. Это ничего не значит, Фингон. Я был старше тебя, и… прости мне моё тщеславие — куда красивее тогда. Твоё увлечение объяснимо… — Ты и сейчас для меня красив. Маэдрос расхохотался — внезапно, резко, звуком, похожим на лай, поднявшим на загривке Фингона волосы дыбом и отозвавшимся в псарнях собачьим воем. И зажал рот левой рукой, чтобы заглушить звук, вонзая зубы в костяшки пальцев. — Ты так искренне говоришь… — выговорил он, наконец овладев собой. — Я почти поверил. Страсть была припорошена жалостью, словно пламя — грязью… и хотя увлечение Фингона после Тангородрима вовсе не ослабло, ему казалось, что он уже освободился от того испепеляющего желания под кожей, с которым жил в Тирионе, которое мучило и пытало его мечтами о медных волосах и холодных серых глазах… Но эта надежда оказалась напрасной. Не то чтобы Фингон не видел шрамов, искривлённого носа, раздробленной скулы… Просто всё это было неважно; сейчас Маэдрос стал куда сильней, чем когда бы то ни было в Тирионе, стал таким пламенным, таким блестяще умным, таким завораживающим. Глаза его всё так же сияли серебром, а волосы, пусть и остриженные, были такими же ярко-рыжими. Фингон всё так же любил его, так же желал — с такой силой, что в груди было больно. — Я бы не солгал тебе, — произнёс он. — Только не в этом. — Тогда ты лжёшь себе. Это глупо, Фингон. Жестоко и глупо. В Фингоне разгорелась ярость. — Это я-то жесток?! Я говорю тебе, что люблю тебя, а ты… — Не надо, — прошипел Маэдрос, — не надо! Фингон скрипнул зубами, не желая сдаваться внезапной вспышке гнева. Больно будет позже… сейчас же будто ранен на поле битвы — видишь кровь, но ничего и не чувствуешь… Он нуждался в Маэдросе больше, чем когда бы то ни было, и думал… о чём только он думал! Рука в волосах, кривая улыбка, шутка, бороде которой лет триста. Его имя, выдохнутое со смешком, словно молитва. «Фингон, если ты любишь меня, если ты хоть когда-то любил меня…» И он любил. И думал, что Маэдрос тоже любит его. И уж точно он не думал, что тот будет в ярости. Но нет, то была не ярость! Фингон вдруг понял это. Он же знал ярость Маэдроса — та была такой жёсткой и ледяной, закалённым стальным оружием в его руках. А сейчас уши его прижались к голове, левая рука обхватила правое запястье… и выглядел он напуганным. И, казалось, он в таком же отчаянии, как сотню лет назад, когда молил Фингона о том, что Фингон не дал бы ему, просто не мог… Фингон сжал кулаки, сражаясь с собственной болью и гневом. Всё это потом. — Прости, — сказал он ровно то, что хотел сейчас сказать. Маэдрос большую часть времени так отлично притворялся, что даже Фингон иногда забывал, как остры были края… и как свежи раны. Он хотел протянуть руку и взять за руку Маэдроса — так, чтоб тот не хватал так судорожно себя за запястье, — но знал, как тот такое воспримет. — Мне не стоило ждать… я знаю, ты не… Маэдрос всегда читал его между строк и всегда был слишком упрямым — себе же во вред. — Что «не»? — вот теперь он выглядел разозлённым. — Мне не стоило ничего говорить. — Есть слова, что не взять обратно, — Маэдрос развернулся и зашагал по освещённой лунным светом мостовой. — Пойдём, — позвал он Фингона, так и оставшегося на месте. — Куда? — Хочешь ты меня или нет? — прозвучало как вызов. Пусть тени и опутали паутиной закоулки крепости, потерять Маэдроса было бы невозможно: его сапоги твёрдо и холодно стучали по мостовой, а кольчуга шуршала в темноте, словно змеиная чешуя. Что-то в глубине Фингона, какой-то мальчик, давно оставленный на берегах Валинора, всё ещё надеялся, что Маэдрос ведёт его в какой-то секретный садик, изящную башенку, из-под крыши которой можно дотянуться до звёзд рукой. Но Маэдрос остановился на тренировочном поле, нырнул в приземистый низкий дом — и тотчас вернулся, с двумя мечами под мышкой. Один он бросил Фингону, и тому пришлось ухватить его прямо в воздухе, иначе меч ударил бы его по лицу. Наверное, он должен был разозлиться или чувствовать разочарование. Такое могло случиться с тем мальчиком. А мужчина поднял меч, пару раз на пробу взмахнул им, чтобы оценить вес и размах. Если всё это было тем, что он предполагал, — смущённой попыткой Маэдроса показать то, что он не мог выразить словами, — то и хорошо. А если это была возможность утолить боль его раненого сердца, вдарив по нему тяжёлым куском стали, — так ещё лучше. Мечи были не боевыми, но весили достаточно, чтобы раздробить колено или череп. — Не очень-то умно, — Фингон произнёс это потому, что кто-то ведь должен был. Иногда он любил притворяться, что худшими после Тангородрима были времена, когда именно ему приходилось демонстрировать здравый смысл. — Ну ты же хотел развлечься! — Маэдрос отсалютовал ему клинком. Воздух был напоен сладостью аромата свежих опилок и застарелой крови — и Фингон вступил в круг лицом к лицу с Маэдросом, с болью и надеждой, бурлящими в животе. Он занял позицию, отбил меч — и позволил разгоравшейся жажде схватки смыть всё прочь. Первый бой оказался не интересным. Фингон наступал, нанося пробные удары снизу, из низкой стойки, — не с такой скоростью, как мог бы, по правде говоря, — и Маэдрос саданул его по костяшкам пальцев ещё до того, как он смог нанести удар. Боль отозвалась в предплечьях, он выругался и уронил меч. Заострённый клинок лишил бы его пальцев. — Разоружён, — Маэдрос рассмеялся, так же странно и необузданно, как и раньше. — Я и забыл, какой у тебя несправедливо большой размах, — буркнул Фингон, поднимая меч; пальцы покалывало. — Ты забыл принять калеку всерьёз. Попробуй ещё раз. И Фингон попробовал. В этот раз он вошёл в круг в быстром и жёстком темпе, подойдя так близко, что Маэдрос уже не смог бы играть в свои игры с дистанцией, и со звоном — неподобающе случаю мелодичным — скрестил их мечи. Прежде чем Маэдрос смог бы отвести меч или как-то его обхитрить, Фингон отпустил рукоять так, что она скользнула в левую руку, и поймал меч Маэдроса прямо за лезвие, выкручивая вбок и вниз. Маэдрос попытался вырвать клинок, но освободить руку, чтоб повторить трюк Фингона он не мог, так что попытался его пнуть. Отступив на шаг, Фингон ударил его поперёк бедра — достаточно сильно, чтобы остался синяк. — Очко мне. — И ещё меня обзываешь нечестным, — но Маэдрос ухмылялся. Оба они ухмылялись. Во рту у Фингона пересохло, тело напряжённо дрожало от возбуждения боем, наслаждения, боли, победы… всего этого. Даже если эти жёсткие резкие выдохи, стоны боли и напряжения, удары и скольжение стали о сталь… о плоть… — всё, что между ними возможно, даже если и так — он хотел этого. Впрочем, бой был достаточно честным; Маэдрос имел преимущество в размахе, и Фингон не был привычен к сражениям с леворуким соперником, но и Маэдрос ещё не до конца привык к тому, что он сам левша. Они бились, и звёзды кружились над их головами, и рука Фингона с мечом горела огнём, и воздух клокотал в лёгких, словно вода. Завтра он найдёт на себе синяки — и эта мысль радовала. Маэдрос задыхался не меньше, волосы его слиплись и потемнели от пота, скулы алели румянцем. Казалось, он на пределе — как, без сомнений, был и сам Фингон, — и Фингон так и не мог понять, что же тот пытается доказать. — Ещё раз? — спросил он, на что Маэдрос кивнул. Фингон получше перехватил скользкую рукоять меча и опять вступил в круг. Они оказались слишком близко друг к другу, меч одного был притиснут к мечу другого, в ловушке между их телами, и Фингон чувствовал жар тела Маэдроса под холодной тяжестью кольчуги. Маэдрос опустил оружие, Фингон продолжал держать своё, но возможности вытащить его не было никакой. Они давили друг на друга всей тяжестью тел, прерывисто дыша прямо друг другу в уши, стискивая кулаками одежду, но никто не желал уступить. Фингон был уверен в своей победе, разница в росте тут давала ему преимущество, к тому же, у него имелось целых две руки. И тут Маэдрос сомкнул зубы прямо на его ухе — влажный жар, остро царапнули зубы — и Фингон дрогнул. И Маэдрос, лодыжкой, аккуратно подставил ему подножку. Падения с ударом оземь под весом Маэдроса, прижимавшего его к земле было совсем недостаточно, чтобы его победить, да он знал полсотни способов избежать этой ловушки… но ни один из них не смог бы помочь, так как к его горлу оказался прижат кинжал. И не такой — как он тут же понял — тупой, как тренировочные мечи, — а его же собственный, выдернутый из-за его пояса. — Что, всё-таки сыграем в ножички? — легкомысленно заявил он — ну, он надеялся, что это так легко прозвучало. В животе всё сжалось и перевернулось… но не от страха. Маэдрос слегка наклонил голову. Нож он не убирал, и даже наоборот, и давление острия на горло Фингона всё усиливалось. — Этого ты хотел? — вид у него был весёлый, злой и напуганный — всё сразу. — А чего хочешь ты? Маэдрос в ответ не сказал ни слова и потянулся вперёд, и на какой-то панический миг Фингон ощутил, как острие сильнее вжалось в кожу, но потом Маэдрос накрыл его рот своим — и все страхи, все мысли тут же испарились. Маэдрос пах потом, сталью и яблоком, которое только что съел… и на вкус был таким же. Поцелуй был такой неловкий и оставлял синяки, Маэдрос был так жесток, да и Фингон не меньше. Совсем не об этом он фантазировал, совсем не этого желал в блаженном Амане, но та жизнь и тот мальчик умерли, рассеялись, словно дым. Он не сдержался и выпрямился, почти не ощутив ледяного прикосновения стали к горлу, лёгкого шепотка боли по коже, выступившей крохотной капельки крови… Клинок с глухим стуком упал на землю рядом с головой Фингона, рука Маэдроса запуталась в его косах — он дёрнул голову Фингона назад, чтоб дотянуться до его горла, чтоб поцеловать, чтоб приласкать порез, что он оставил. — Прекрасно выглядишь, лёжа на спине, — пробормотал Маэдрос Фингону в ключицы. — Удержи меня так. Если сможешь, — Фингон слегка поборолся — не в полную силу — упиваясь тем, как Маэдрос всем телом прижимает его к земле… и если уж совсем честно, всей жестокостью происходящего. Маэдрос вжимал его в грязь, правой рукой надавливая на грудь, а левой скользя ниже и ниже, рисуя жаркие линии на животе… а потом ещё ниже, шаря по шнуровке штанов. — Дай я, — Фингон дёрнул за узел ещё более неуклюже, но наконец, с помощью трёх имеющихся у них рук, шнуровку они развязали, и Маэдрос, совершенно не церемонясь, сжал его член и высвободил из одежды. Он провёл рукой вверх и вниз и сомкнул вокруг ствола пальцы, так плотно, но так бережно, будто воин, пробующий на ощупь рукоять нового меча. Фингон застонал, в ночной тишине двора так ошеломляюще громко, и нетерпеливо взбрыкнул бёдрами, но Маэдрос не уделил этому никакого внимания. В его глазах была такая жажда — но не похоть. Тот же самый острый расчётливый взгляд, как и на протяжении всей схватки. — Хочешь этого? — в голосе были слышны нотки сомнения. — Правда? — Да. И он сжал пальцы сильнее, так, что Фингон не удержался и опять застонал, а Маэдрос опустил голову и провёл языком по упругим мышцам живота Фингона. Рукой он двигал медленно… так медленно… и опустил голову ещё ниже, всасывая между зубами нежную кожу бедра, оставляя синяк. Фингон отчаянно шарил ладонями по одежде Маэдроса — да, тот всё ещё был полностью одет, в эту кольчугу, так нелепо… Она холодила Фингону обнажённую кожу, бряцала при каждом движении, Фингон порвал бы её голыми руками, если б только были у него силы, чтоб только добраться наконец до тёплого тела… Маэдрос позволил ему снять с себя пояс и сел так, чтобы Фингон мог стянуть с него через голову и кольчугу, но когда Фингон хотел было снять с него и подлатник, отшатнулся. — Дай мне… — начал Фингон. — Нет, — резко сказал Маэдрос, отпихивая его руки. Он так хотел, так отчаянно хотел вплести пальцы в волосы Маэдроса, содрать уже этот проклятый подлатник, взять в руку его… из горла Фингона вырвался тот же мучительный стон, что и от ласки Маэдроса совсем недавно. Но вместо того ему пришлось скрести ногтями грязь под собой, и сдерживаться, и молчать — а Маэдрос опять склонился над ним. И на этот раз он не играл, не дразнил — а сразу нанёс смертельный удар, взяв его в рот. Это было как стрелой попасть точно в цель, в просвет в доспехе врага, это был парящий полёт, это было словно на коне лететь через пропасть, это было как лихо отразить искусный удар… Захватывающе, опасно и так совершенно. Маэдрос дарил ему наслаждение с той странной смесью заботливой прагматичности и яростного напряжения, с какой и сражался. Медленные скольжения языка от основания к головке — и отмеренные движения кулака. Легчайший намёк на зубы — и Фингон вздрагивал, ругался, боролся… такой беспомощный, прижатый правой рукой Маэдроса к земле. Он не мог удержаться от того, чтоб хоть как-то коснуться Маэдроса — не обнять за затылок, не вплести пальцы в волосы, даже сейчас, когда в голове было всё как в тумане, Фингон понимал: нельзя! — но пальцы его чуть тронули то местечко, между плечом и шеей, где грубая ткань уступала место нежной коже — и из горла Маэдроса вырвался звук… но он не отстранился, не прекратил неспешных скольжений языка… так что Фингон подумал, может он и не против… И потом Маэдрос взглянул на него с этим холодным огнём в его глазах и губами скользнул по члену, по всей длине… И разрядка ударила его, словно взрыв, словно белая вспышка, отпечатавшись на внутренней стороне век. И потом Фингон, как мёртвый, лежал на земле, а Маэдрос встал над ним на колени, отвернулся и сплюнул, а затем трясущейся рукой утёр рот. — Как тебе развлечение? — Пять из пяти? — лениво откликнулся Фингон. Он потянулся к нему, но Маэдрос мотнул головой, поднялся на ноги, чтоб опять натянуть кольчугу. — Ты смешной, — сказал он. — Я… я так скучал по тебе. — Запинаться — было так на него непохоже… и Фингон даже задумался, что же он хотел сказать на самом деле. И теперь, когда оба не двигались, Фингон опять почувствовал, что замёрз, и принялся оправлять на себе одежду. — Мы можем продолжить где-нибудь, где потеплее? За мной должок. — Это я уже у тебя в долгу. Кроме того, те орки засады сами на себя не устроят. — Маэдрос отступил на шаг, и ещё на шаг, когда Фингон собрал все оставшиеся силы, чтоб тоже подняться, хотя ноги его ещё и не держали. — А хотя, знаешь, могли бы. Кто их, этих орков, знает! Но всё же, мы должны быть готовы. Надо поспать. — Но… — Хорошего вечера, кузен, — Маэдрос развернулся и ушёл прочь.