Изысканные удовольствия

— Как спалось? — спросил Маэдрос его за завтраком на следующее утро; голос его был ровным, на губах играла неопределённая улыбка. Фингон, скорее, был зол — не разочарован. И уж точно не удивлён. — Великолепно, — отозвался он. Кровать его, когда он наконец до неё дошёл, оказалась огромной, заваленной волчьими и медвежьими шкурами. И холодно не было — кто-то под покрывалами оставил грелку, и не было одиноко — на кровати было слишком много подушек. Во Льдах они спали, прижавшись друг к другу, накрывшись одной шкурой на всех; Аредель храпела ему прямо в ухо, Идриль во сне пиналась, Тургон закидывал руку ему на спину... а отец сидел рядом, в своём тревожном дозоре. Многое бы он отдал за то, чтобы вернуться туда — в этот холод и голод... в круг всей семьи. — А ты сам? — Так, чуть-чуть, — Маэдрос накладывал себе овсянку. Фингон всматривался в его лицо в поисках той искры, что горела в нём прошлой ночью, — и не нашёл ничего. — Я не ложился толком, составлял компанию нашим гостям. Фингон понял не сразу. — Оркам?.. — не поверил он, и лишь это неверие и удержало его на месте. Горько было сознавать, что он был отвергнут... но, выходит, ему предпочли такое общество?.. — Да, тем же. Услышал кое-что, что может оказаться нам полезным, — Маэдрос говорил так, будто у них не было более серьёзных забот, чем предстоящая вылазка. Будто не он бился с Фингоном ночью до крови и синяков.. не он сосал Фингону член... — С ними было немного волков Саурона — пять или около того — это не должно изменить нашу стратегию полностью, но... Фингон стиснул пальцами подлокотники стула так, что дерево жалобно скрипнуло. — Маэдрос. — Фингон? — Помолчи. — Как пожелает мой господин, — Маэдрос даже не переменился в лице — оно оставалось бесстрастным, и это взбесило Фингона ещё сильнее. Зал был переполнен голодными воинами, и тут было слишком шумно, чтобы кто-то мог что-то подслушать, но Тулуспен заметила выражение его лица и сразу засуетилась, пытаясь их как-то отвлечь. Её история про мышей в постельном белье наверняка была выдумана наспех и уж конечно не стоила внимания господина, но кузен его встал с места, извинился и откланялся, и Фингон удерживать его не стал. Они избегали друг друга до самого времени отъезда на "охоту". — Север — за тобой, — сказал Маэдрос, затягивая подпругу у своего коня. — Хочешь, повторим наш план заново перед... — Свою часть я знаю прекрасно, — огрызнулся Фингон, хотя и думал теперь, что в стратегии, намеченной накануне, оказались значительные пробелы: например, они точно не обговаривали, что кузен пешим выдвинется в гущу орков. Мысль эта принесла ему удовлетворения мало — ещё одно неприятное напоминание о том, как с Маэдросом всегда чудовищно трудно. — Они будут в надёжных руках, — добавил он. Маэдрос расхохотался и хлопнул его по плечу, стальной протез со звоном ударился о наплечник Фингона. — Приглядывай-ка за ним, — заявил он Йирет, деве-воину рядом с Фингоном. — Если он попытается учудить что-нибудь героическое — свали его на землю и сядь сверху. — Я не подчиняюсь твоим приказам, мой господин, — ответила та, убедившись, однако, что тот уже вне пределов слышимости. Йирет была верной Фингона, стражем из сопровождавшей его из Хитлума свиты, и к сыновьям Феанора питала любви мало. — Сам садись на него сверху! — её подружка Нинаэльдис пихнула её локтем под рёбра, и она с ухмылкой отбыла прочь. *** Они, скорее всего, превышали орков по числу вдвое, не говоря уже о том, что на их стороне были и куда лучшие воинская подготовка и вооружение, так что весы склонялись в их пользу. И шансы были бы ещё выше, если бы место битвы подходило для конной сечи. Но равнина была завалена осыпавшимися с гор обломками скал, и пришлось оставить лошадей на границе леса. Лишь некоторые кони прибыли с хозяевами из Амана; большая часть была пород синдар, и вид или запах варгов их панически пугал. Ряды их поредели: отряд разделился на части так, чтобы можно было окружить лагерь со всех сторон. Фингон даже не видел, как Маэдрос отъехал, — потому что отчаянно старался не смотреть в его сторону... но, как только того не стало рядом, Фингон пожалел, что был так упрям. Аргон вот не попрощался с ними, тогда, в Ламмоте... Фингон попытался утешить себя мыслью, что битва не всамделишная, лишь небольшая вылазка, а Маэдрос — не такой лихой, каким был брат. Но настроения его это не переменило, и праведный гнев теперь был пронизан тревогой. Должно быть, леса были менее густыми, когда здесь жили синдар, и наверняка прекраснее и ярче. Царила уже поздняя осень, деревья полыхали красками, словно свечи — золотые, багряные — но чёрные пни на заболоченной влажной земле придавали пейзажу мрачные нотки и делали более тусклым. Фингон смотрел остановившимся взглядом на мертвые листья, хрустевшие под ногами, и старался не думать о волосах Маэдроса. И они почти проглядели за деревьями, вздымавшимися вокруг, развалины поселения: каменные стены были опутаны, а какие-то и обрушены разросшимися виноградными лозами, окна — выбиты прорастающими ветвями. Но смрад не мог лагерь не выдать: дым от походных костров, испражнения варгов, зловоние самих орков. Фингон никогда не мог подобрать под это всё подходящего слова: немытые тела, гноящиеся незалеченные раны, нечищенное оружие. Сквозь вонь пробивался запах раскалённого металла и сладковатый душок гниения. Он натянул лук, кивком приказав своим лучникам сделать то же самое, и принялся высматривать часовых. Всё, что можно было сказать, — что они были выставлены. Но вот Фингон разглядел: на доме с проваленной крышей трое играли в кости, а четвёртый — четвёртая — единственным глазом таращилась на лес. Фингон долго наблюдал за ней, не шевелясь, и вот, наконец, убедился, что о приближении врага она и не подозревает, а просто глядит на малиновку в ветвях дерева справа от него. Он установил стрелу на тетиву, чуть отступил назад — и весь лес напряжённо зазвенел луками, натянутыми его воинами. Трель дрозда на западе — сигнал! Фингон выпустил стрелу в тот же миг, как голова его цели повернулась к западу, чтоб посмотреть, что там. Орочья самка в конвульсиях рухнула: в глотке застряла его стрела и её крик. Фингон пустил новую стрелу — и она вонзилась прямо в глаз второму орку; тот всё ещё так и стоял на месте, хотя вся грудь его уже была утыкана стрелами. Умирали они не легче эльдар. «Похоже на ковку меча, — однажды сказал Маэдрос, когда Куруфин спросил его, как их создают. — Сходство есть, пусть и примерное.» Вновь раздался птичий посвист, и передовые отряды пехоты Фингона выдвинулись вперёд, пробираясь между обломками скал, корнями и трупами. Фингон не горел желанием оставаться с лучниками в арьергарде, но, несмотря на все свои умения мечника, с луком он был ещё лучше. Так что он с лучниками обстреливал лагерь, и стрелы летели и сыпались впереди их авангарда. Они целились в самые густые клубы дыма, и вскоре оттуда стали доноситься визги и ругань. Фингон дал команду к новому залпу, а затем остановил лучников. Пусть он и не возражал бы прибить этого Маэдроса, никого из его воинов предпочёл бы не задеть. Лучники сгрудились вокруг него, тихо перешёптываясь. Кажется, они были рады не участвовать в бойне дальше. Итак, роль его была сыграна, и сбежала разве что пара орков. Согласие на план он давал, когда корпел над картами в уюте — относительном, конечно — обеденного зала Химринга, и теперь уже сожалел. Пускать стрелы издалека — трусливый способ сражаться. Несправедливо, что всю славу битвы заберёт себе Маэдрос — ну и все её опасности. Фингон шагнул вперед; палая листва зашуршала под сапогами... он был переполнен яростью и страхом, требовавшими выхода, разрядки. Ему так нужно было с кем-то подраться — с Маэдросом ли, с орком ли — даже не было разницы, ожидание сводило его с ума. Делать что-то иное, чем держать периметр, было так безответственно, непростительно и вообще... Из лагеря послышался крик — точно эльфа, не орка. Фингон отбросил лук и выхватил меч — просто потому, что так он чувствовал себя лучше. А потом раздался звук, который был ему незнаком — вой, не похожий ни на орочий, ни на человечий, ни вообще ни на одного известного ему зверя. Маэдрос говорил, что в лагере могут быть волколаки... ...а Фингон никогда с волколаком не бился. Если что-то случится с ним прямо сейчас, в бою, спланированном сыном Феанора... лучше не думать, каковы будут политические последствия. Так что он и не стал думать. — Нинаэльдис, прими командование. Держи периметр и не давай сбежать ни единому орку. Хадлат, Йирет — со мной. — Мой господин, — Йирет тут же ринулась за ним. — Не люблю уточнять твои приказы, но... — Нет, любишь! — Фингон перескочил через стену и мягко приземлился в траву на другой стороне. — Вот почему, после сотни лет безупречной службы, ты не моему отцу служишь! — Ну, может быть... Но ты же не думаешь, что если я скажу, что твой кузен не так уж и не прав, то это я из любви к нему. Пусть его воины рискуют... — Мы представляем правящий Дом Нолдор! Мы что, должны торчать на задах в страхе, пока дети моего дяди проявляют отвагу?! Ты в моих умениях сомневаешься или в своих? — Да ты просто хочешь подраться с волколаком! — буркнула она, на что Хадлат хмыкнула. Возразить Фингону было нечего, так что он притворился, что её не услышал. Звуки боя становились всё громче, и вот он уже мог различить фигуры, шныряющие между деревьями и разрушенными постройками. Войска верных Феанора, в тёмных плащах поверх ярких кольчуг — и орки в чёрном железе на голых телах. Даже на расстоянии, даже в клубах дыма, размывающих силуэты, легко было отличить своих от чужих: воины кузена двигались слаженно, с молниеносной и такой знакомой грацией, а орки — дёргано: то слишком быстро, то слишком медленно, — путаясь друг у друга под ногами, как муравьи, чей муравейник разворошили. Ещё вспыхивали то тут, то там очаги боя, но противник был слишком разрознен и разбит, чтобы дать серьёзный отпор. Внезапность атаки сделала за них большую часть работы — так что Фингон был почти даже разочарован. Из руин дома прямо ему под ноги вывалился одинокий орк, безоружный и, похоже, только от звуков битвы и проснувшийся. — Сдавайся! — крикнул Фингон ему, без особой надежды на то, что морготовы создания понимают хоть четверть того, что им говорят. Не сработало. Фингон выставил перед собой меч и отбил неуклюжую попытку орка напасть, разоружив его. Тот, по инерции, продолжил двигаться и напоролся на его клинок. Отбросить орка толком было некуда — просто не было места — так что тот сдох прямо на его мече, дохнув на Фингона облачком мерзостной вони. Что за недостойная битва! И вот опять послышался вой, такой потусторонний, что уши Фингона прянули, и крохотные волоски вдоль позвоночника встали дыбом. Он скинул орка с меча и ринулся на звук, а Хадлат и Йирет следовали за ним — ещё ближе к нему, чем раньше. Фингон прорубился через тонкие стенки постройки на открытое пространство, которое, похоже, раньше служило рыночной площадью. Теперь тут было поле, усыпанное потрескавшимся серым камнем и листьями цвета крови. Он замер, осматриваясь и надеясь, что опять услышит вой — ну или заметит ещё орков. И не ожидал, что всего лишь миг — и он найдёт, что искал. Чудовищный волк, весь в огне, выскочил из клубов дыма, раскидывая в стороны эльфов и орков, завывая от боли и ярости. Фингон немало поохотился на волков, но этот зверь не походил ни на одного, что он когда-либо видел. Задние ноги были чересчур длинными, морда — слишком короткой, а размером тот был больше лошади. Фингон, улыбаясь, уже приготовился было с ним встретиться лицом к лицу... но тут раздался голос — голос, который он знал так хорошо и любил слишком сильно — говоривший на Чёрной Речи. И волка так резко занесло на повороте, что Фингону пришлось прикрыться от грязи, летящей прямо в глаза из-под когтей чудовища. По ту стороны поляны стоял Маэдрос, и язык Саурона лился с его уст, словно яд, а меч был багровым и скользким от крови. Волколак встряхнулся, словно собака, так что с его шерсти посыпались угольки, и зарычал. Глаза его полыхали, как пламя, и звуки он издавал явно не звериные. В глотке, вовсе для речи не предназначенной, будто рождались слова. Маэдрос расхохотался и ответил, глаза его сверкали ничуть не меньше волчьих, в ответном вое зверя тоже послышался смех — и волк ринулся на него и сбил с ног. Фингон не сумел бы оказаться близко достаточно быстро — но всё равно рванулся к Маэдросу. Тот вытянул свободную руку, будто защищаясь, и клыки волка сомкнулись на его запястье. У зверя не было лица, на котором могли бы отразиться удивление или растерянность, но по тому, как он замер, это было ясно и так. И тут Маэдрос вогнал свой меч ему прямо в глаз. Волк отпрянул, судорожно дёргаясь; все четыре лапы беспомощно скребли по земле. Но освободиться от Маэдроса не мог — а тот не мог высвободить меч. Конвульсии прошили тело волка с головы до хвоста, и он рухнул на землю, придавив собой Маэдроса. И никак не издыхал, но не разжимал — или не мог разжать — челюсти, и его предсмертные судороги не могли никому повредить... кроме кузена Фингона. Может быть, со стороны Фингона было бы мудрее остаться на месте и, осыпая зверя стрелами, дождаться, пока тот отдаст концы, — но Фингон же не был мудрым, никогда не был. Он прыгнул зверю на спину, ухватил за грязную шерсть на загривке и потянул на себя. Судороги волка усилились, но Фингон был великолепным наездником, а мех послужил отличной уздой. Это было легко... до обидного легко — вонзить меч ему в позвоночник и прекратить мучения. Фингон соскочил со спины волколака, застав Маэдроса за попытками высвободить руку — тот старался раскрыть пасть зверя, используя меч, как рычаг. — Что ты тут делаешь?! — рыкнул он, когда Фингон оказался рядом. Он был весь исцарапан, из носа у него шла кровь, но, казалось, других ран на нём нет. — Ты должен был держать периметр... — Этим заняты мои воины, — Фингон присоединился к делу кузена. Настало время оценить аромат волка; вонь — палёная шерсть и падаль — была просто невыносимой. — Я что говорил тебе о подвигах?! Держись подальше от рукопашной! — Маэдрос высвободил руку, и челюсти волка захлопнулись. Кисть его теперь странно болталась: порвался один из ремешков — и Маэдрос от раздражения зарычал. — Мне Куруфин голову оторвёт... если конечно, первым её не оторвёт твой отец! — Ты правда думаешь, что можешь мне приказывать на поле битвы?! — бой помог Фингону разрядить напряжение, но теперь кровь вновь ударила ему в голову, и в ушах словно били вражеские боевые барабаны. — О, вовсе нет, мой господин, ибо я же не наследный принц, и моя смерть не... — слова превратились в вопль — Фингон сбил его наземь и навалился сверху, прижимая всем своим весом к земле, словно щит, — над их головами просвистело копьё. — Фингон, слезь с меня, мой меч... — выдавил Маэдрос, изо всех сил пытаясь вскочить на ноги и встать между Фингоном и подобравшимися к ним орками. К сожалению, так как Фингон неистово пытался делать то же самое, не вышло ничего у обоих. Орков было трое, причём одним была самка — та самая, одноглазая, со стрелой Фингона, всё ещё торчавшей из глотки. Она тяжело, со свистом, дышала, и улыбка её — когда она вытащила свой клинок — была окрашена кровью. Она должна была уже сто раз сдохнуть — и всё же жила. Фингон поднял свой собственный меч и встал на колени. Один удар — и он погиб. Пусть хотя бы удар будет хороший. Орочий клинок опустился слабым шлепком, в который она пыталась вложить свой вес. Он отразил толчок, повернув свой меч так, чтобы отвести её удар — и он прошёл на волосок от его головы — а затем он нанёс удар свой, и лезвие рассекло плоть, вонзилось меж рёбер и проткнуло лёгкие. Она не издала ни звука, но из пасти у неё пошла пена, алая, словно прибой Альквалондэ. Маэдрос ударил второго орка в колено... хотя, может, то было неподходящее слово. Он использовал правую кисть — и надорванные ремни — что раздробило сустав, точно булава. Визжа, орк рухнул, а Маэдрос улыбнулся и прошипел ему вслед что-то на его языке. Вот третий орк мог быть их смертью — но Йирет была тут как тут и снесла ему голову. И пнула носком сапога подёргивающееся тело. — Ненавижу слова «я же вам говорила», мой господин, но... — Не ври, — оборвал её Фингон, вскакивая на ноги. — Ты живёшь ради такого! Спасибо, но на этом всё! Она поклонилась и отступила назад, недалеко, оставаясь в пределах слышимости. Охромевший орк всё ещё боролся за нож, но Маэдрос придавил ногой его руку, а затем наступил ему на горло, и тот теперь лишь слабо царапал его сапог. Маэдрос перенёс на эту ногу свой вес — послышался хруст хряща, и борьба прекратилась. — Ты не должен был приходить! — взгляд его метнулся с трупа у него под ногами к орку, убитому Фингоном. — А ты не должен был от меня уходить! — Да. Что ж! Должен перед тобой извиниться. Я поступил непростительно. Я не должен был... сдержать себя должен был. К Йирет присоединилась Хадлат: естественно, обе подслушивали. — Не за схватку я злюсь, ты прекрасно знаешь! — выплюнул Фингон. — А за то, что ты сделал после! Если кто-то вызывает тебя на поединок, можешь и отказаться! Но если ты вызов принял — то не можешь ударить, а потом просто так взять и уйти! — А я бы сказал, что именно так всё и происходит, хотя, думаю, трудности, в основном, в твоих иносказаниях, а не... — Маэдрос! — ...в тот момент казалось, что так безопаснее всего, — это уже прозвучало смущённо. — Безопаснее для кого?! Возомнил, что защищаешь меня от моей же недальновидности? Припозднился со своими благородными порывами! Стоило бы доверять мне, тогда б ты знал, что у меня на уме! — Фингон, не в твоей недальновидности дело. Я не знаю никого, кто был бы больше уверен в себе, чем ты, и если ты говоришь, что ты хочешь... — его взгляд метнулся к воинами неподалёку: Хадлат отвернулась, но вот Йирет ухмылялась, совершенно не стесняясь, — что ты хочешь, то я верю тебе на слово. — Тогда в чём же дело?! — Фингон шагнул ближе, подальше от этих зевак, и Маэдрос отступил назад. — Если бы ты прошлой ночью сказал мне, что не чувствуешь того же, что и я, может, я бы и поверил! Но ты говорил всё, что угодно, — но только не это, и потом... если ты считаешь, что то, что было потом, выражением своей неприязни, то я просто не знаю, что и сказать! — Я справился не так хорошо, как мог бы. — Да у тебя просто дар к преуменьшению! И к избеганию трудных вопросов! Ты желаешь... желаешь реванша или нет?! — А мы не можем обсудить это позже? — вокруг уже собирались воины, всё больше и больше, и смотрели на своих вождей в ожидании приказов. Но Фингону было плевать. — Нет! — Я не могу сделать тебя счастливым, — прошипел Маэдрос с ноткой отчаяния. — Если б я искал счастья, я б остался в Валиноре! Я пересёк Льды ради войны и славы — а ты так и не ответил мне! Маэдрос молчал. Он шагнул мимо Фингона — и, с неожиданной яростью, вонзил меч в шею одноглазой самки орка. Тело дёрнулось, бледные косточки блеснули в развороченной багровой ране, словно жемчужины с берега Элендэ, и Маэдрос резко рубанул ещё дважды — и поднял за спутанный клубок волос отрубленную голову. Тонкие ленточки разрубленной плоти и сухожилий, свисающие с шеи, грациозно танцевали на осеннем ветру. И он протянул её Фингону — и тот рассмеялся, просто не смог удержаться. Он знал, конечно, что не стоит прощать Маэдроса так уж легко. Но подумал о пустынном Неврасте... о холодном и ветреном берегу, откуда было видно зарево горящих вдали кораблей, об Аргоне и Эленвэ, об унылом и беспомощном выражении лица Маглора, когда он спросил его, где же их король... Глупо было продолжать это всё. — Полевые цветы я тоже хочу, — заявил он, глядя орку прямо в невидящий жёлтый глаз. — Ну конечно, ты их получишь. Он забрал у Маэдроса голову и повернул так, что теперь из окровавленного рта вывалился и торчал язык. — Что ж, и это только начало. *** Им ещё многое надо было обсудить, но разговор этот начать никак не удавалось. — Ты когда-нибудь думал о том, чтоб заказать какие-нибудь гобелены? — вместо этого поинтересовался Фингон, покачиваясь на стуле и пялясь на голые стены беседки Маэдроса. Букетик из собачьих фиалок и поздней жимолости на столе немного скрашивал мрачность обстановки, как и отрубленная орочья голова рядышком... из неё ещё чуть подтекала кровь, окрашивая лепестки в тёмно-красные цвета Дома Феанора. — Да есть они у меня, — Маэдрос налил им вина, — но Карантир разнесёт в пух и прах стиль или Куруфин найдёт способ доказать, что это неуважение к памяти бабушки. Так что не стоит. — Я думал, вы стали ладить получше, — Фингон принял кубок от Маэдроса, и их пальцы соприкоснулись. — Получше, но не так уж хорошо. Больше всех меня беспокоит Амрас. Он не отвечает на мои письма, и, в основном, я слышу о нём, что он пропадает в одиночку в дебрях. После Лосгара я должен был быть рядом, но я уехал и оставил его наедине с его горем. И даже когда вернулся, я... мне было не до него. Я пытаюсь пробиться к нему сейчас, но рана зарубцевалась, и он не хочет от меня ничего. Маэдрос любил считать себя очень разумным. Не то чтобы он ошибался — он и вправду был самым разумным из гордого и склочного выводка Феанора — но не так уж он и отличался от них, как ему хотелось бы верить. — Он тоже чувствует свою вину перед тобой, — сказал Фингон, поборов желание взять его за плечи и встряхнуть хорошенько. — Ну и не стоило бы! Что он мог сделать... ха! — Маэдрос вовремя заметил ловушку и оборвал себя, — похоже, ты считаешь себя тут самым умным? — Ты поразительно предсказуем, — Фингон наклонил свой кубок. — И без самобичевания дела плохи. — Куда легче было, когда у меня был Моргот, который мог обеспечить мне это. Прости, компания из меня отвратительная. Конечно, дела у вас на западе куда лучше. Как поживает твой отец? А брат и сестра? Он знал, что рано или поздно Маэдрос спросит об этом, но всё равно оказался не готов. — Отец хорошо. Брат и сестра... — он замялся, не зная, как и что сказать. Ироничная отрешённость, с которой Маэдрос всегда говорил о себе, резко рассеялась. — Фингон! Что случилось? — Они не... мы не думаем, что они мертвы. Просто не знаем, куда они делись. Мы знали, что Тургон что-то такое планирует — и вдруг Невраст опустел, треть народа просто испарилась. И Аредель с Идриль среди них, — Фингон сделал большой глоток. — Могу понять желание сохранить всё в тайне — во имя Манвэ, ну конечно, я хочу, чтобы они были в безопасности. Просто хотелось бы... чтобы они доверяли нам достаточно, чтоб хотя бы попрощаться... Маэдрос нахмурился и забарабанил пальцами левой руки по столу... там, где когда-то могла бы лежать кисть его правой руки — и ногти тихонько клацнули по дереву. После битвы протез он снял: ремни были порваны, а запястье — всё в синяках, и протез натирал. — Помнишь, когда мы были детьми, Тургон решил сбежать? Кошка нагадила на его новую мантию, а ваша мама сказала, что не нужно было оставлять её там, где она... — Ну да, было такое, но вот в тот раз, когда мы его потеряли, дело было в карте, — откликнулся Фингон. — Он как раз вычерчивал на одной побережье, а Аредель всю её изрисовала, и тогда он стукнул её, а мама наказала только его... — Да, точно. Он не появился к обеду, и когда твои родители обнаружили, что он сбежал, было уже слишком темно. А на следующее утро об этом прознал Келегорм и ускакал его искать — ну и конечно, его мы тоже потеряли. — Твой отец нас так проклинал... — Он расстроился не из-за Келегорма — в том возрасте Келегорм и недели не обходился без того, чтоб куда-нибудь удрать. Просто твоя мама сказала, что надо попросить Оромэ помочь в поисках. И вот это его вывело из себя. — Помню, как я тогда боялся. Не могу поверить, что думал, что знаю, как выглядит его гнев... — В худшем случае, он бесился... а то и горело что-то... — С годами стало легче шутить над этим. — Но вообще, спустя три дня мы нашли стоянку Тургона в десяти милях от нас, и он был вполне себе доволен и счастлив. Уже позабыл обо всех спорах и не понимал, почему мы такие расстроенные. — О да. Взял с собой все свои картографические орудия и прямо-таки пылал желанием показать свою новую карту! — Только Тургон мог сбежать из дома с угломером! Он поступил с вами жестоко... и ты с полным правом сможешь придушить его собственной же его линейкой, когда он появится. Он появится! И, по крайней мере, Аредель с ним, чтобы о нём позаботиться. Может, она и самая безрассудная из вас троих — хотя это постараться надо! — но зато ловчей обращается с копьём. — Спасибо... — ответил Фингон. Эти слова помогли лучше, чем он мог ожидать... как напоминание, что брат и сестра совсем ещё не исчезли из этого мира. — Ну конечно! Будь уверен — я точно никуда не собираюсь, — добавил Маэдрос. — Хотя только лишь потому, что, если я отрину свой долг, чтоб основать собственный тайный город, не думаю, что мои братья воспримут это хотя бы вполовину столь же благожелательно. По прошлому опыту, Фингон сомневался, что они вообще отреагируют — но говорить такое было бы чудовищно жестоко. — Это намёк на то, что я сам отринул свой долг и сбежал на границу, чтобы признаться в вечной любви своему кузену? — Полукузену, — саркастично отозвался Маэдрос. — Отец по этому вопросу всегда занимал позицию недвусмысленную. — Ну, думаю, если б он хоть что-то предвидел, то был бы чуть менее категоричен. Кстати. Так мы уже говорим об этом? — Говорим. Да, пожалуй, — Маэдрос допил вино, запрокинув голову так, что Фингон мог видеть линию его обнажённого горла, когда тот сглотнул. — Но не здесь. Нас меньше побеспокоят в моих покоях... и там не будет отрубленных голов, которые тут на нас пялятся. *** — Предполагалось, что мы поговорим, — сказал Фингон, распластанный на спине, обнажённый, со следами собственного семени на животе. Маэдрос, полностью одетый и куда более собранный, сидел на краешке кровати. — Правда? — неопределённо отозвался Маэдрос. — И не думай, что я забыл! — Фингон сел, и дубовый каркас кровати жалобно застонал. — И не морочь мне голову, хоть я и наслаждаюсь твоим вниманием, я не менее счастлив буду оказать тебе ответную услугу. — Всего лишь счастлив? Видимо, я плохо потрудился, — Маэдрос потянулся и провёл ладонью по бедру Фингона. Прошло так мало времени... но дыхание у Фингона сбилось, он потянулся к прикосновению, все органы чувств запели. Но потом он опомнился и в негодовании отстранился. — Перестань меня отвлекать! Может, я схватываю и не слишком быстро, но трижды на тот же трюк точно не куплюсь! Маэдрос убрал руку, даже не потрудившись напустить на себя невинный вид. — Фингон, ты уже видел меня голым. Не слишком возбуждающее зрелище. — А я плохо рассмотрел! Слишком занят был орлом, всеми этими воплями!.. А вот теперь, если ты дашь мне снова взглянуть... — Фингон, — таким голосом Маэдрос вразумлял безответственных младших братьев. Последнее, что Фингону, голому и липкому, хотелось бы слышать в постели. Он потянул на себя колючий шерстяной плед — красный, конечно же, — чтобы прикрыться. — Если ты не хочешь большего — я пойму. И не попрошу. Но если ты не хочешь просто потому, что думаешь, что я не хочу, то это просто смешно! Я тебя хочу с тех пор, как я вообще узнал, что такое желание! Если даже разделившие нас отцы, если даже Лосгар и Альквалондэ, Хелкараксэ и Ангбанд меня не остановили, думаешь, пара шрамов смогут?! — он потянулся коснуться израненной и впалой левой щеки Маэдроса. — Ну, скажем, не пара... — Маэдрос не отшатнулся, но, кажется, ему очень хотелось бы. — Дело не в шрамах. Уж в этом-то я тебя знаю достаточно. — Тогда в чём? — Правды хочешь? В последний раз, когда ты видел меня голым, я просил тебя меня убить. — Маэдрос! Маэдрос нахмурился и подёргал пустой рукав, прикрывающий отсутствие правого запястья. — Ты и так уже имеешь надо мной такую власть, и я не хочу... — он заколебался, явно раздумывая, — принадлежать тебе больше, чем принадлежу уже. — А что, это так ужасно? И я буду принадлежать тебе в ответ. — Легко сказать. Ты никогда не был ничьей вещью... — Маэдрос открыл рот и, казалось, он хочет ещё что-то сказать... а может, проглотить сказанные слова обратно... но затем захлопнул его и так ничего и не произнёс. Фингон хотел честности — но, на самом деле, не был готов к ней. Не то чтобы Маэдрос раньше не говорил об Ангбанде — наоборот, он шутил о нём слишком часто — но, думал Фингон, он лучше бы и вторую руку отдал, чем признал, что пытки и мучения повлияли на него чуть больше, чем чуть-чуть. — Я бы не... ты же знаешь, что я бы никогда... Никогда! — Не причинил бы мне боли? Да ты руку мне отрубил! — ухмыльнулся Маэдрос и отпустил рукав. — Да я это знаю. И доверяю тебе свою жизнь — ну если не конечности. Но это не делает всё проще... — Мы можем делать это медленно! Или не полностью, если ты не захочешь... — Нет, — отрезал Маэдрос. — Нет, не думаю, что надо так. — Взгляд его был таким странным... очень похожим на то, как его яростный взгляд на поле боя, когда он раздавал воинам приказы. Фингон почувствовал и испуг, и возбуждение — всё вместе. — Поцелуй меня. Фингон даже отпрянул. — Ты же сказал... — Если я не дам тебе ко мне прикоснуться, если я не могу дать тебе ко мне прикоснуться — значит, он всё ещё побеждает, — Маэдрос схватил ладонь Фингона и прижал её к своей груди. На нём была толстая шерстяная туника, но Фингон подумал, что всё равно чувствует, чувствует тепло его кожи, биение его сердца. — Я не хочу делить с тобой ложе лишь назло Врагу! — У тебя есть причины получше? — Любовь. — О. Эта. — Ты вообще хочешь меня? — Фингон и думать не мог, что может так ужасно почувствовать себя по поводу прошлой ночи. Это что же, было какое-то извращенное чувство долга? «Я уже перед тобой в долгу», — сказал тогда Маэдрос перед тем, как сбежал, и, получалось, отрубленная орочья голова была тогда вовсе не объяснением, за которое он её принял и на которое так надеялся... Маэдрос его ладонь не отпустил, но на него не смотрел. — Ну ты очень красив... сам знаешь. — Я не спрашивал тебя, красив ли я! — Да... — наконец выговорил Маэдрос, с видимым усилием. — Да, я хочу тебя. Я люблю тебя... и мне жаль, если я заставил тебя думать, что это не так. — Он стиснул челюсти. — Что бы обо мне ни говорили, трусом меня не назвать! И я не дам к этому повода! Фингон чуть не рассмеялся от радости и облегчения. — Надеюсь, никто даже и не попытается такое сказать. Хотя народ твой вряд ли одобрил бы происходящее. — Они прошли со мной через братоубийственную резню и изгнание...что ещё с этим сравнится. Может, им даже понравилось бы, если я намекну, что это уловка ради влияния на власть в Барад Эйтель! Фингон всё-таки рассмеялся. — А вдруг и правда? — О, если б это и правда было б одной из моих стратегий, я вряд ли бы лучшую часть дня потратил на тягостные раздумья. Ну и тогда погибло бы больше народу. — Ты ужасный соблазнитель, знаешь? — А вместе с тем ты уже дважды не устоял. — Никогда больше! А теперь перестань увиливать от темы и раздевайся уже, — но в тоне его звучала просьба, а не приказ. Он знал, что если он будет менее прямолинейным, Маэдрос так и будет ходить вокруг да около кругами всю ночь. — Как прикажет мой господин, — ответил Маэдрос и приступил. Только он один во всём мире мог превратить раздевание в акт неповиновения! Когда-то он был стройным и хорошо сложённым, словно одна из скульптур его матери. И теперь, по мере того, как он приоткрывал свое тело, отодвигая кольчугу, становилось видно, какой он твёрдый, жилистый, испещрённый шрамами. Фингону, восторгавшемуся огромными луками из рога, смертоносными острыми мечами, да и всем, созданным для войны, пришлось прикусить язык, чтобы удержаться от восхищенного стона. На рёбрах Маэдроса цвёл фиолетовым и розовым синяк, изрезанный красными ссадинами в местах, где в кожу вдавилась кольчуга. И ниже, вокруг бедра, шла тонкая тёмная линия других синяков — сам Фингон поставил их накануне. Маэдрос, выглядевший всё так же вызывающе, несмотря на румянец, заметил его взгляд и произнёс: — Это был славный удар. Фингон протянул руку — Маэдрос согласно кивнул — и проследил пальцами линии синяков. — Больно? — Нажми сильнее. И Фингон нажал, ощутив, как крохотные волоски под кончиками его пальцев встали дыбом. Он скользнул пальцами выше, по узору шрамов — словно травление серебром по бронзе — и задержал руку чуть ниже паха. Член Маэдроса был таким же длинным и изящным, как и он сам... было так трудно не думать о том, как хочется коснуться его, узнать его вкус. — Как нам стоит сделать это? — спросил он. — Фингон Отважный хочет взять паузу и придумать план? — Маэдрос одарил его взглядом, скорее, испытующим, нежели соблазняющим. — Возьми меня. — Разве это хороший план? — хотя что-то в нём тут же согласилось безоговорочно. — Ни в коей мере, — Маэдрос явно не упустил из виду того, как при этой мысли Фингон покраснел, и как тут же встал его член. — А что, это тебя остановит? — А разве когда-либо останавливало? — как приятно, когда тебя так хорошо знают. — Но нам нужно что-то... — В сундуке. Поспешное исследование его содержимого: несколько кинжалов, короткий меч, кучка тряпок, точильный брус и на самом дне — пузырек с маслом для полировки оружия. — Ты так часто полируешь свои мечи в постели? — Фингон приподнял брови. — Ну а где ж ещё? — мягко отозвался Маэдрос. — Иногда даже думая о тебе. — Это сейчас был флирт, или ты мне угрожал? — Как тебе угодно. Бери меня, как тебе угодно. Маэдрос лег на спину, раздвинув ноги так, чтоб Фингон смог усесться между ними. На лице его была написана мрачная решимость, и если ноги его и были расслаблены, то, конечно, лишь благодаря осознанному усилию воли. Вообще-то, честно говоря, не должно это было бы выглядеть привлекательно... но во рту у Фингона пересохло, а член его дёрнулся в предвкушении. Он отвернул крышечку у пузырька; Маэдрос отвернулся, спохватился и опять повернулся к Фингону, хмурясь своей неловкости... а может быть из-за Фингона или всей этой нелепой истории. У Фингона же от нетерпения и волнения дрожали руки, он ничего не мог с этим поделать, и немного масла выплеснулось на его голые бёдра, пока он увлажнял пальцы — и складка между бровей Маэдроса немного разгладилась. — Тише, тише, — сказал он. Такой предсказуемый! Фингон улыбнулся и наклонился поцеловать его. Не как предыдущей ночью. Фингон бы не позволил тому повториться. По натуре он не был медлительным или осторожным — ни в чём — но, казалось, сейчас это того стоит. И он целовал Маэдроса нежно, дразняще. А потом принялся изучать всё его тело, размечая эту карту губами и языком, и — эх, подумал он, подавив смешок, — угломера под рукой нет. И он целовал синяки на боку, на бедре, заострённые кончики ушей, бледные, сморщенные шрамы на месте сосков. — Если ты намерен поцеловать каждый мой шрам — мы на это потратим всю ночь, — предупредил Маэдрос. Он выносил внимание Фингона с тихим стоическим терпением... точнее, можно было бы в это поверить, если бы не разливающийся по лицу румянец, если бы не темнеющие глаза. И когда Фингон скользнул рукой вниз, к его члену, оказалось, что он уже почти совсем твёрдый. Фингон поцеловал его в губы ещё раз — чтоб успокоить — и принялся ласкать его там, делая всё то, что нравилось ему самому. Никогда раньше он не знал удовольствия ласкать и открывать для себя тело другого, и оказалось, это куда приятнее даже самых постыдных фантазий. Маэдрос отзывчивым любовником не был, а как же иначе, и от этого наслаждение каждым сдавленным его выдохом, каждым вздрагиванием было ещё более восхитительным. Фингон всегда любил трудности, это был вызов. И все его усилия были вознаграждены: Маэдрос выругался и отстранился — но только, чтобы сказать: — Сделай это уже. — Вообще-то, нетерпеливый здесь я. — Тебе так нравится меня мучить? — голос Маэдроса казался таким ровным... но видно было, сколько силы воли на это ушло. Фингон, со смесью раздражения и любви, ткнул пальцем в один из шрамов, пересекающих живот Маэдроса: — Скажи мне остановиться — и я сделаю это. Маэдрос промолчал. Фингон рассмеялся и вновь накрыл губами его губы — а ладонь повёл ниже, касаясь пальцами его входа. — Уверен? — Давай уже, — резко сказал Маэдрос. Фингон медленно прижал кончик одного пальца, неотрывно глядя Маэдросу в лицо, — оно оставалось таким же невозмутимым. Дышал тот медленно, явно контролируя выдохи... но Фингон чувствовал, как тело его всё напряглось, а глаза вспыхнули желанием и страхом. — Продолжай, — произнёс он, когда Фингон заколебался. И только лишь Фингон открыл рот, чтоб возразить, Маэдрос поймал его за косу и притянул к себе в новый ищущий поцелуй, такой отчаянный... так редко открывал Фингону он такого себя... и Фингон ответил ему с тем же отчаянием, с вековой жаждой и ноющим сердцем. И после этого он уже остановиться не мог. Фингон раскрывал его бережно, сделав паузу, чтобы добавить масла: всё, что он мог сделать, чтобы тело меньше сопротивлялось вторжению. Если Маэдросу и было больно — он скрывал это — ну конечно, он скрывал это! — пока Фингон, добавив к двум пальцам третий, не нашёл какой-то новый угол проникновения. Тут вдруг Маэдрос вцепился Фингону в волосы, и с шипением выдохнул сквозь зубы. — Больно? — Нет... — тот обнажил зубы, — просто я лучше переношу боль, чем... чем... Фингон снова согнул пальцы. — Чем что? — спросил он с невинным видом, а Маэдрос под ним ахнул и задрожал. — Пожалуй, больше мне не о чем беспокоиться. Достойная расплата за прошлую ночь — свести тебя с ума вот так... одной левой, как говорится. — Не надо. Фингон... нет. Не надо... — Ты просишь меня прекратить? — о нет, он не просил, что было совершенно очевидно. Маэдрос резко выдохнул и, уже более спокойным голосом, произнёс: — Делай, как хочешь. — Ну что же... — с этими словами Фингон отодвинулся и сел. До этого ему было достаточно хорошо, чтобы он мог терпеть всё возрастающее возбуждение... но теперь хватит. Не когда его насквозь пронзает огонь, вспыхивая с каждым ударом сердца, не когда член его так твёрд, что даже больно. Не когда Маэдрос, которого он желал всю свою жизнь, лежит перед ним на постели, суровый и настороженный — но жаждущий даже назло себе самому. Он медленно, без всякой спешки, смазал член, громко застонав от тех ощущений, что принесли эти касания, — ну и потому что Маэдрос на это закатил глаза и с нетерпеливым разочарованием выдохнул. — Будто ты и так мало ждал! — заявил он и потянул Фингона на себя. Но Фингон всё ещё колебался. — Ты доверяешь мне? — Будто я уже не говорил! — рыкнул Маэдрос, но собрался и сказал более мягко: — Фингон. Ну конечно же, я тебе доверяю. И Фингон толкнулся в него — резче, поспешнее, чем намеревался, и Маэдрос обхватил и сжал его бёдра своими и впился ногтями в плечо — по нему словно побежали языки сладкого пламени. Маэдрос был такой жаркий... вокруг него, прижавшийся к нему... и Фингон едва не излился в него в тот же миг. Он выждал мгновение, пытаясь вновь овладеть собой и упиваясь ощущениями... сильные длинные руки Маэдроса, притягивающие его к себе, жаркая узость, охватывающая член, знакомое прекрасное лицо, разрумянившееся желанием. Мгновение оказалось долгим — достаточно долгим, чтоб Маэдрос успел приподняться и укусить Фингона за ухо — тот сначала обомлел, а потом расхохотался. — Отлично! — заявил он. — Намёк понял! Он нерешительно качнул бёдрами — это вызвало у Маэдроса вздох, а его собственное тело прошило яркой вспышкой наслаждения — и толкнулся сильнее. Перенеся вес на правую руку, другой он скользнул между их тел и сомкнул пальцы вокруг члена Маэдроса — и был вознаграждён стоном, впрочем, быстро подавленным... и глаза Маэдроса почти закрылись. В этом было столько же мощи, столько же истины, столько же опасности — как и в схватке прошлой ночью, хоть они были без мечей. Маэдрос во многом был таким жёстким и неуступчивым... но тут он открылся и стал уязвимым тому, что он называл "назло", но Фингон, конечно же, знал, что к "назло" это отношения вовсе и не имеет. Вся сдержанность его испарилась, он встречал бёдрами каждый толчок Фингона, он стонал, больше не закусывая губ. Член его в кулаке Фингона был таким твёрдым и таким скользким, и он стискивал пальцами ягодицу Фингона, побуждая его двигаться резче. — Фингон... — в голосе Маэдроса звучало отчаяние, — мне нужно... не могу... На поле боя, когда воины Фингона теряли веру в себя, Фингон умел сплотить их и повести на подвиги, да такие, о которых они и не мечтали. Он преодолевал сомненья и страхи, уводил армию от разгрома на одном лишь своём кураже. И вот он взял левую руку Маэдроса в свою правую, прижал к постели и переплёл их пальцы. — Я с тобой, — прошептал он, — отпусти себя. Верь мне. Даже тогда, когда, в его постели, нагие, тела их соединились, Фингон всё ещё сомневался, что он сделал это. Но Маэдрос был упрямым и храбрым, и в этом, по крайней мере, целиком и полностью честным. И Фингон почувствовал, как тот выбрал, как тот изогнулся под ним дугой, как сжались туго его мышцы — и Фингон приобрёл на бёдрах новые синяки, и задохнулся, когда Маэдрос стиснул его пальцы, так больно... И Маэдрос, откуда-то из глубины горла, издал такой беспомощный, такой придушенный звук — и Фингон почувствовал, как тот излился ему на живот... семенем тёплым, как кровь. В этом была какая-то странная, но победа — и Фингона это так завело... пара грубых толчков — и его накрыло собственной разрядкой. Не тот жестокий водоворот, что скрутил его накануне — медленная, нарастающая неотвратимо огромная волна, разбившаяся о берег... пару мгновений Фингон ещё лежал на Маэдросе, тёплый, одурманенный послевкусием и разливающимся по всему телу удовлетворением, а затем вышел и скатился, перевернувшись, ему под бок. Маэдрос лишь тихо охнул в ответ на это движение. Губы его припухли от синяков — пусть нежности и было больше, чем прошлой ночью, но всё это не было нежным, — волосы его сбились влажным клубком, взгляд был такой захмелевший, туманно-серый. Он выглядел таким опустошённым — и на этот раз Фингон был счастлив видеть его именно таким. — Воистину надо оставить тебя в таком состоянии, — проговорил он. — Ты заслужил! Но конечно, он этого не сделал — хотя бы потому что принцам не должно мелочиться... ну и потому что не было ничего правильнее, чем баюкать Маэдроса в объятиях, мягко отводя волосы с лица — ну, как только он поборол дрожь в руках и ногах и овладел наконец дыханием. — Не думаю, что заслужил, — отозвался Маэдрос, когда ему удалось взять себя в руки. — Не ожидал, что тебе понравится, ты об этом? А я ведь предупреждал, что хотел куда большего, чем какой-то шанс доказать, что Враг — глупец... ну хотя это было тоже мило. — Ты доказал. Потрудился в постели неплохо. — Маэдрос сел — с некоторым затруднением, потому что Фингон отпустил его с большой неохотой, — и выудил чистый лоскут из груды тряпок для чистки оружия в сундуке. И принялся было вытирать их перепачканные животы. — Да оставь ты, — сказал Фингон, — вернись уже сюда. — Утром ещё спасибо мне скажешь. Ну если, конечно, намерен остаться. — На Фингона при этих словах он не смотрел, но отложил тряпку и опять лёг рядом с ним. Фингон улёгся у него подмышкой, уткнувшись макушкой ему под подбородок и закинув руку ему на грудь — чтобы тот больше не дёргался. — Ты, конечно, не думай, что прощён полностью, просто уже очень поздно, а до моей спальни идти очень далеко. Ну и кровать у тебя больше моей. Маэдрос пощекотал одной из кос Фингона ему лицо. — Предупреждаю: я храплю. А иногда и кричу во сне. — Да знаю я, что ты храпишь. Мы сколько раз в походы ходили! — Больше, чем у меня пальцев. — Хм, тогда маловато, — волосы Маэдроса для косы были слишком коротки — после Тангородрима он всегда так носил — но пришедшая в голову идея всё равно казалось прекрасной, и Фингон принялся накручивать медные пряди себе на пальцы. — Хотя, знаешь, я и не против. Аредель тоже храпит. Храпела. — Ну, где бы она сейчас ни была, без сомнений, она всё так же храпит. Фингон снова вспомнил о Льдах... когда он лежал без сна, прислушиваясь к тяжёлому дыханию сестры и бормотанию во сне Тургона...безмерно благодарный этим свидетельствам того, что они не замёрзли в ночи. — Без сомнений. Только не уходи никуда. — Мне поклясться? — на губах Маэдроса появилась слабая мрачная улыбка. — И чем хорошим это закончится! Думаю, тем, что, погибнув страшной смертью где-то на поле битвы, ты затем будешь преследовать меня вечно, — Фингон отпустил одну сплетённую им спутанную косичку и принялся плести новую. — Это будет так ужасно романтично... — Маглор мог бы сложить песню об этом. Но нет, я попаду в вечную тьму, а призраком будешь ты. — Повезло мне иметь схожий с Аредель цвет лица — белое мне идёт. — А призраком ты будешь занимать в кровати куда меньше места. Ну и вытворять такое с моими волосами не сможешь, — Маэдрос принялся разбирать колтун, что соорудил Фингон. — Кажется, начинаю видеть преимущества. — А ещё я не смогу делать вот это, — сказал Фингон, снова перекатившись на Маэдроса и захватив ртом его рот. — Ох, ну хорошо, — заключил Маэдрос, переводя дыхание после того, как наконец отстранился. — Думаю, живым ты мне нравишься больше. — Прими уже свою судьбу: так просто тебе от меня не избавиться! — и Фингон снова поцеловал его.