"The Austrian: Book Two"

Вена, февраль 1940 Я открыл окно, впуская свежий, морозный воздух в душный кабинет. Снегопад наконец-то перестал. Я присел на подоконник, позволяя холоду накрыть меня с головой своим невидимым одеялом и пробраться под плотную форму. Мне нравился холод; он был свидетельством того, что я всё ещё мог что-то чувствовать, если не в душе, то хотя бы в теле. Я всегда имел склонность к подобным проявлениям меланхолии поздней осенью и зимой, когда ночи были так нечестно длиннее дней, и солнце, подобно холодной нордической красавице, едва снисходило до того, чтобы одарить своим благоволением промёрзшую землю, ослепительное, но до боли бесполезное в своей красоте. Я протянул руку сквозь открытое окно и начал сбрасывать снег с внешней части подоконника вниз, горько усмехаясь про себя последним словам Отто, что он произнёс перед тем, как отправиться в тренировочный лагерь для своих Ваффен-СС. - И как ты только терпишь этот кабинет! Меня такая тоска забирает каждый раз, как я сюда прихожу, что повеситься хочется. У тебя и работы-то по сути никакой нет. Сидишь, и перекладываешь себе бумажки из одной стопки в другую. Как ты ещё от скуки не рехнулся - это для меня загадка. - А меня устраивает, - криво улыбнулся я в ответ. - Я хотел вернуть былую славу своей стране и думаю, что у меня получилось. Мы теперь - часть Великого Германского Рейха. Долг свой я выполнил, вот и буду теперь сидеть и перекладывать бумажки, а начальство пусть делает, чего хочет. - Ты так вконец сопьёшься скоро. - А чем мне ещё заниматься? К тому же, я предпочитаю спиваться в своем тёплом, комфортном кабинете вместо того, чтобы спать в сугробе, как ты это скоро будешь делать со своими Ваффен-СС. Что вообще тебе в голову взбрело? С чего вдруг Ваффен-СС? - Пожить захотелось, - отозвался Отто с мечтательным выражением на лице. - Интересное у тебя представление о жизни - податься на фронт. - А на фронте-то как раз и самая жизнь. Только взглянув смерти в глаза можно оценить всю прелести жизни, когда каждая минута может стать твоей последней. - А я вот не чувствую потребности рисковать жизнью день ото дня только чтобы напомнить себе, что я ещё жив, - пожал плечами я. Отто только взглянул на меня как-то странно, но ничего на это не возразил. Теперь же, разглядывая из окна кровавый закат, я наконец понял, почему именно он тогда промолчал. Я и так уже был мёртв, мёртв всего в тридцать шесть лет, и не ради чего мне было жить. В задумчивости я потянулся за сигаретой, по привычке пытаясь проанализировать своим любящим логику мозгом юриста, почему я чувствовал себя так, будто я задыхался в этом кабинете, и не только в кабинете, но в моей роскошно обставленной квартире, в моей новёхонькой машине, в этом городе, что я так любил когда-то. Почему вдруг все потеряло смысл? Почему вдруг так посерело и стало до боли в зубах опостылевшим? Подобными мыслями я ни с кем, естественно, не делился. К проявлениям депрессии не только с подозрением относились, но и теперь уже вполне легально считали умственным отклонением, за которое отдел, где работала Мелита, быстренько выписывал направления на принудительную стерилизацию. Не отрывая взгляда от багровых сумерек, я рукой нашарил бренди у себя за спиной. "В таком случае, будем заниматься самолечением," цинично заключил я, прищурился на полупустую бутылку и, долго не думая, сделал столько обжигающих глотков, сколько позволило протестующее горло. Все меня покинули. Отто отправился добровольцем в Ваффен-СС, Мелита уже давно переехала в Берлин, а мой единственный лучик света в этой непроглядной мгле, моя белокурая фея с загадочной улыбкой, моя фрау Фридманн, та тоже долго меня своим обществом не баловала. Появилась всего на пару коротких мгновений, как капризное февральское солнце из-за налитых свинцом облаков, озарила меня своим негреющим светом, и снова исчезла, цинично и безжалостно. Может, Отто и был прав, когда говорил, что гоняться за пруссачками того не стоило, и было равнозначно тому, чтобы пытаться согреться в сверкающем тысячей бриллиантов сугробе, как это делали солдаты на фронте, вжимаясь в предательские снежные объятия. А как заманит снег в свою убаюкивающую белизну, как укроет с холоднокровной нежностью, так и сердце твоё перестанет биться, и сам того не поймёшь. Я уткнулся лбом в заледеневшее стекло и глубже зарылся пальцами в снег, покрывший толстым слоем внешнюю часть подоконника, и сидел так, пока пальцы не онемели настолько, что начало ломить в костях. Может, Отто и был прав. Может, и мне стоило на фронт пойти? Может там я найду хоть какое-то значение... Стук в дверь и голос моего адъютанта прервали поток моих невесёлых мыслей. Хоть я и недовольно нахмурился, когда он вошёл без моего разрешения, но с подоконника всё же встать даже не попытался, а уж тем более спрятать бутылку, что стояла рядом. - Прошу прощения за беспокойство, герр Группенфюрер, но у вас назначена встреча с Оберштурмфюрером Хёттлем. - Не получив от меня никакой реакции, он прочистил горло и неловко переступил с ноги на ногу. - Он ожидает в приёмной. Пригласить его или?.. Я нехотя встал с подоконника, тряхнул головой, по привычке решив прочистить её от алкоголя, но, по правде говоря, мог бы этого и не делать. Бренди на меня уже давно перестало действовать, только делало окружавшую меня реальность чуть более сносной. - Ну, зови, раз он всё равно тут. - Я закрыл окно и пошёл затушить сигарету в переполненной пепельнице на столе. - И принеси нам обоим кофе. - Слушаюсь. Мой адьютант щелкнул каблуками и исчез за дверью. Я всё же спрятал бутылку, рукой пригладил волосы, разлохмаченные ветром, и принял официальный вид. Оберштурмфюрер Доктор Хёттль появился в дверях в сопровождении моего адъютанта и поприветствовал меня обычным салютом. Я кивнул в ответ и указал ему на стул для посетителей. Он был ещё очень молод, лет двадцати пяти от силы, но уже немного полноватым - для образцового эсэсовца. Его круглое лицо свидетельствовало о том, что он скорее всего весьма увлекался Kaiserschmarren - традиционными венскими блинчиками. Аккуратно уложив фуражку себе на колени, Хёттль пригладил свои тёмные, волнистые волосы немного нервным жестом и наконец заговорил: - Разрешите выразить вам мою признательность за то, что согласились принять меня, Герр Группенфюрер. Я понимаю, как ценно ваше время, и от этого ещё более вам признателен. "Время? Да я не знаю куда себя девать большую часть дня," подумал я, но вслух сказал немного другое. - Мне это вовсе не затруднительно, Оберштурмфюрер. Разрешите поинтересоваться: мы, часом, не коллеги? - Прошу прощения, Герр Группенфюрер? - Ваша докторская. - Я ободряюще улыбнулся этому бедняге, который нервничал всё больше и больше. - Вы юрист? - Ах, вы об этом, - он слегка покраснел и ответил со смущённой улыбкой, - Нет, боюсь, я - историк. - Почему боитесь? - Рассмеялся я. Каждый раз, как мне представляли кого-то нового, меня всегда смешило и одновременно озадачивало, что они все так меня пугались. Я вдруг вспомнил слова фрау Фридманн о моём лице и усмехнулся про себя. Она хотя бы сказала, что у меня были добрые глаза... Должно быть, женщины видят то, чего мужчины не могут. Хёттль тем временем снова неловко пожал плечом в ответ и добавил к этому ещё одну смущённую улыбку. Вошёл мой адъютант с большим серебряным подносом и осторожно опустил его на стол. После того, как он разлил ароматный кофе по чашкам, я дал знак моему гостю, приглашая его угощаться как кофе, так и бисквитами. - Так что же именно привело вас ко мне, Оберштурмфюрер? - поинтересовался я, размешивая в чашке сахар и взбитые сливки. Когда я только начал встречаться с Лоттой, она всегда делала мне знаменитый кофе по-венски в кофейне её отца. Но хоть и мы давным давно расстались, кофе я по-другому пить уже не мог. - Я, гм, пришёл просить вашей защиты, Герр Группенфюрер, - тихо ответил он, покраснев до самых корней волос. Тут я заметил ромб с символом СД у него на рукаве. Интуиция немедленно подбросила имя Гейдриха как главного виновника. - Защиты? - Да... Понимаете, все так высоко отзываются о вас здесь, в Австрии. - Я невольно улыбнулся, и от неожиданного комплимента, и от того, что мой соотечественник только что назвал нашу страну её настоящим именем, а не каким-то презрительным "Остмарк." - Я и сам родился в Вене, а потому знаю, что хоть это и весьма космополитичный город, люди здесь вещам цену знают, да и высказывать своего мнения не боятся. Так вот, все, к кому я обратился здесь, в венском отделе СД, сошлись в одном: кроме вас нет более честного и справедливого лидера, к кому я смог бы обратиться за помощью в моей весьма незавидной ситуации. - Оберштурмфюрер, вы на меня вылили такой ушат лести, какой я на девушек не выливаю, когда их на свидание хочу пригласить, - рассмеялся я, заставив бедолагу покраснеть ещё гуще. - Ситуация, похоже, у вас и вправду незавидная. Чем же вы так прогневали своё берлинское начальство, что пришлось бежать к нам обратно в Австрию за помощью? Надеюсь, это не связано с недавним покушением на жизнь фюрера? Хёттль чуть кофе не подавился от моих слов, и немедленно замотал головой, широко распахнув глаза в ужасе и прилагая все усилия, чтобы скорее убедить меня в своей невиновности. - Конечно же нет, Герр Группенфюрер! Да я бы никогда... Мне бы и в голову не пришло принимать участие в подобном... Да это же идёт против всего... нет, уверяю вас, я бы скорее застрелился, чем допустил хоть одну мысль-- - Да я не имел в виду, что вы каким-то образом были связаны с этим ненормальным, что сунул бомбу в колонну. - Я не выдержал и расхохотался. - Я всего лишь предположил, что вы, будучи агентом СД, могли принимать участие в расследовании и чего-то там намудрили, вот и всё. Поверьте, уж я-то знаю по опыту, как Гейдрих с Рейхсфюрером умеют зверствовать, когда кто-то напортачит с ответственным заданием. Хёттля, похоже, немного приободрило моё объяснение, и он кивнул уже чуть более уверенно. - Боюсь, что моя должность в СД слишком незначительна, чтобы принимать участие в столь важных расследованиях, Герр Группенфюрер. Но вы правы в одном: ситуация моя действительно... имеет кое-какое отношение к Группенфюреру Гейдриху. "Как я и думал," отметил я про себя. "Куда же без него?" - Продолжайте. - Неделю назад он вызвал меня к себе в кабинет и в официальной манере уведомил, что я нахожусь под следствием и скорее всего предстану перед высшим судом СС по обвинению в том, что я не являюсь надёжным членом Партии и СС. - Чего вы такого натворили? - искренне удивился я. - Ничего, Герр Группенфюрер. Всего лишь был чересчур привержен католической церкви, - объяснил он, потупив глаза, будто стыдясь подобного признания. - Я вырос в семье, где ценности римской католической церкви всегда чтились и соблюдались, и как я слышал, вы также являетесь католиком, а потому-- - Больше не являюсь, - холодно прервал я его. - Я по-прежнему верю в бога, но церковь я оставил ещё в тридцать пятом. В ответ на все вопросы я обычно ссылался на официальную доктрину партии, которая предпочитала немецкую языческую религию всем традиционным вероисповеданиям. Правда же заключалась в том, что после того, как люди Бруно разделались с отцом Вильгельмом, которому я так неосторожно поведал о своей роли в покушении на австрийского канцлера Доллфусса, я попросту не мог заставить себя переступить порог церкви. О кошмарах, промучивших меня больше года, в которых жутко уродливые существа раздирали меня на части своими костлявыми лапами и впивались в меня острейшими клыками, я также никому не рассказывал. Просыпался в ледяном поту, хватал бутылку и заливал в себя столько бренди, сколько мог. Алкоголь был единственным средством, заставлявшим кошмары исчезнуть, как ночью, так и днём. - Простите, Герр Группенфюрер, я не знал, - пробормотал Хёттль, пряча глаза в чашке с кофе и ёрзая неловко на стуле. - Не стоит извиняться. Я ничего не имею простив римской католической церкви, Оберштурмфюрер. Я покинул её по личным причинам. - Я также взглянул в свою чашку, мысленно жалея, что в ней находился кофе, а не бренди, и разом её опустошил. - Так что же именно Группенфюрер Гейдрих имеет против ваших религиозных наклонностей? - Говорит, что это свидетельствует о моей ненадёжности как агента СД, так и солдата СС. Сказал, что солдаты СС должны верить в германского бога, благоволящего только арийской расе, и что католическая доктрина, которой я "так слепо следую," коррумпирована Ватиканом, и что она отвращает меня от единственного лидера, которому я должен посвятить всю свою веру - фюреру Адольфу Гитлеру. - Хёттль с трудом сглотнул и опустил голову ещё ниже, будто придавленный грузом своей вины. Или страха. - Группенфюрер Гейдрих предъявил мне ультиматум: либо я вовсе оставляю церковь, либо он отправит меня на принудительные работы вместе с остальными "религиозными фанатиками," как он их назвал. Он рвано вздохнул и поднял наконец на меня глаза, полные отчаяния. - Я отказался. Не знаю, выписал ли он уже ордер на мой арест. Это и есть причина моего к вам визита, Герр Группенфюрер. Вы – моя последняя надежда. Я слышал, что и Рейхсфюрер Гиммлер, и Обергруппенфюрер Дитрих упоминали ваше имя, и похоже, вы располагаете их доверием и уважением. Я надеялся, что, возможно, вы не сочтёте за труд написать небольшую записку одному из них, свидетельствующую в мою защиту... Безусловно, я понимаю, насколько дерзкой может показаться подобная просьба, потому как вы едва знаете меня, но... Я всего лишь надеялся, что может, как бывший брат по вере, вы бы могли проявить милость и замолвить за меня словечко. Не поймите меня неправильно, я ведь готов трудиться не покладая рук на благо Рейха, и уверяю вас, что моя религия никогда не встанет на пути моего священного долга офицера СС... Тут он замялся, и я сразу же уловил фальшивые нотки в его голосе. - Зачем Гейдриху устраивать по этому поводу такой скандал, в таком случае? - Я слегка прищурил глаза. - В СД полно католиков, и я никогда не слышал, чтобы кому-то устраивали по этому поводу подобные гонения. Если, конечно, вы ничего от меня не скрываете. Судя по тому, как быстро он покрылся пунцовым румянцем, я понял, что слова мои угодили точно в цель. Я усмехнулся про себя, думая о том, что бедолаге повезло, что работал он в центральном отделе СД, потому как инфильтрированный агент из него вышел бы тот ещё, со всеми его эмоциями, написанными у него на лице. - Группенфюрер Гейдрих хотел перевести меня в отдел к Группенфюреру Мюллеру, - заговорил он едва ли не шёпотом. - В Гестапо. А я сказал, что не смогу... Разведданные - это одно дело, но то, чем они там занимаются... Нет, я бы никогда... Я только кивнул сочувствующе пару раз. Сам того не подозревая, он напомнил мне самого себя, только двумя годами ранее, когда я делал все возможное и невозможное, только чтобы держаться подальше от всеми ненавистного четвёртого отдела. Гейдрих любил ломать людей и заставлять их делать то, чего они меньше всего хотели, и чем больше они сопротивлялись, тем больше он давил. Я даже почувствовал укол зависти к Хёттлю. Он-то хотя бы пытался отстоять свою позицию; я же сдался Гейдриху до отвращения быстро. Но Хёттлю было что терять - он за душу свою боялся. Моя-то была уже давным давно потеряна, так чего мне было переживать? Хёттль не отрываясь смотрел мне в глаза. Я улыбнулся и озвучил своё решение, пришедшее мне на удивление быстро. - Обещаю вам, Оберштурмфюрер, что я сделаю всё возможное, чтобы помочь вам и вашей ситуации. И знаете что, к чёрту записку. Я сам лично съезжу с вами в Берлин и поговорю о вас с Рейхсфюрером. Хёттль моргнул пару раз, видимо, не веря своему счастью, пока широчайшая улыбка не засияла у него на лице. - Благодарю вас, Герр Группенфюрер! - Напрочь забыв весь офицерский этикет, Хёттль вскочил со стула и потянулся ко мне через стол, желая пожать мне руку. Я протянул ему ладонь, и он крепко стиснул её в своих влажных от волнения руках. - Ох, вы и не представляете, какое это для меня облегчение! Я и выразить не могу, как ценю вашу помощь! - Рано меня благодарить, Оберштурмфюрер. Мы же ещё не в Берлине, да и неизвестно, чем всё это ещё обернётся. Кстати, лучше бы вам остаться пока в Вене, пока я не договорюсь о небольшой командировке с начальством. Думаю, через пару дней сможем выехать. - Спасибо вам, Герр Группенфюрер, - снова заговорил он, чуть ли не с благоговением. - Все те люди были правы на ваш счёт. Вы - человек чести. Я никогда не забуду, что вы протянули мне руку в час нужды, хоть вы и едва меня знаете. Господь вас обязательно отблагодарит за вашу доброту. Он быстро замолчал и опустил голову, словно устыдившись своих слов. Я тоже почему-то почувствовал себя неловко, слушая настолько чуждые для моего уха похвалы. В одном он только ошибался: Господь давно уже не хотел обо мне и слышать.