Viva New Vegas

Цезарю нездоровится последние несколько дней, но злость наполняет его силами, позволяет подняться с постели и пробуждает голод, которого он не ощущал со вчерашнего дня, хотя и ничего не ел. Он молчит, когда рабыни моют его и облачают в доспехи; в угоду Цезарю прислали красавиц, смуглых, с широкими черными бровями и полными губами довоенных звезд, но их прелесть не трогает Эдварда Селлоу, он едва чувствует омывающие его тело ласковые руки, не видит сочных женских форм под простыми домоткаными платьями. В ушах стучит походный барабан, Цезаря мутит, а во рту – мерзкий, кисловатый привкус, будто он надкусил гнилое яблоко. Преторианцы молчат, понуро опустив головы; Эдвард помнит их дикими мальчишками, злыми и пугливыми, словно щенки шакала, и каждый из них ему дорог. У Цезаря нет сыновей, хотя было немало женщин, что крайне огорчает диктатора: он хотел детей, надеялся, что после него Легион поведет его сын, которого воспитают в верности традициям, но все, что могут дать Цезарю рабыни, которым посчастливилось греть его ложе – это выкидыши и недоношенные, мертворожденные дети. Любезный Луций обвиняет в немощи Эдварда женщин, слишком слабых, чтобы выносить семя Цезаря, но Селлоу знает, что вина лежит на нем. Он уже немолод, в свои лучшие годы Эдвард преследовал иные, куда более амбициозные, тщеславные цели, а теперь, когда он достиг почти всего, о чем мечтал со своим добрым другом, болезнь настолько истощила его тело, что в иное утро больно открыть глаза. К нему по-прежнему приводят женщин, но чаще он просто засыпает, уложив рабынь рядом – ночи в Мохаве холодные, нет ничего приятнее живого тепла; Цезарь понимает, что осталось ему немного и уже думает о преемнике, который будет заботиться о сынах Легиона как о своих собственных. Многие воины видят на его месте Лания, но Зверь Востока слишком свиреп, он хорош только для войны, хотя пользуется большим почетом среди солдат. Легат уже отец, его жены крепки здоровьем и плодовиты, а к юному Валерию Цезарь привязан как к родному внуку; поэтому Эдвард отказывается верить, что их больше нет. Это какая-то шутка, байка, которой тешат себя рабы, сидя у костра. Эдвард до сих пор не может простить Джошуа за поражение при Первой битве на дамбе, как не может простить себя за то, что так сурово обошелся с Грэхэмом; если Ланий погиб, то Цезарь теперь совсем один. Нет и не будет больше подобных Зверю Востока и Легату из Мальпаиса; Селлоу старается не думать о пропавших детях легата, о погибших солдатах и невольниках. Ему кажется, что земля шатается у него под ногами, осыпается песком, в котором Эдвард вязнет все глубже и глубже. Ему хочется бросить все силы Легиона на дамбу, лично повести войска на тот берег до самого Нью-Вегаса, чтобы каждый НКРовец заплатил за смерть Валерия и малютки Дианы, и одновременно хочется уснуть: лечь на кровать, с головой укрывшись одеялом, и спать, без боли, без сновидений. Цезарь устал от своего недуга, травяные настои уже давно не помогают, а на землях Легиона нет достаточно умелых врачей, способных вылечить его; все они там, за Колорадо, но Эдвард не уверен, что у него хватит сил дойти до конца. Цезарю страшно; падение легата напоминает ему о собственной смертности. Если уж Зверь Востока умер, то что говорить о Селлоу, который теперь не более, чем больной старик? На подгибающихся ногах Эдвард идет, окруженный преторианцами; они плотно обступают Цезаря, готовые подхватить, если он вдруг начнет падать. Маленькая рабыня, ровесница сгинувшего Валерия, веснушчатая, с потешно вздернутым носом, бежит, босая, к Селлоу, держа в руках бурдюк из кожи брамина. Цезарь кривится: у бальзама, которым его потчуют лекарки, привкус грязной воды и толсторожьей мочи, тянет все выплюнуть после первого же глотка, однако, благодаря этому ведьминскому зелью, Эдварду действительно легче, поэтому он принимает бурдюк из рук девочки-невольницы и пьет, стараясь не дышать, льет бальзам прямо в горло, чтобы не почувствовать вкуса. Рабыня наблюдает за ним по-птичьи круглыми глазами, радостно хлопает в ладоши, когда Цезарь, гадливо морщась, сглатывает и утирает рот кулаком. - Господин пить лекарство. Господин быть сильный и здоровый, - говорит девочка, важно кивая, и Эдвард, слабо улыбнувшись, треплет ее по голове. Она еще слишком мала для ошейника, но если и дальше будет хорошо служить, он ей и не понадобится. Рабыня убегает, счастливо подпрыгивая; Цезарь, видя такую безмятежность, испытывает нечто, сродни тоски и зависти, но все они тонут в кипящей волне гнева: детям Лания больше не суждено порадоваться новому дню, сколько еще жен овдовели, сколько сыновей остались без отцов! Эдвард не вспоминает, как отряды Легиона нападали на поселения и лагеря НКР под покровом ночи, как уводили в рабство женщин и детей, как убивали больных и стариков, которые ничем не могли послужить Легиону; он даже не думает о Ниптоне и лагере Серчлайт, о солдатах из лагеря Форлорн-Хоуп, потому что плутократы все это заслужили. Им проще и дальше вязнуть в грехе, закапываться все глубже в грязь, нежели строить империю вместе с Цезарем, так пусть умрут за свои гнилые идеалы. Эдвард отправил отряд под предводительством Вульпеса к лагерю легата, едва узнал о случившемся; Вульпесу можно доверять, он первый среди фрументариев, он найдет семью Лания; отныне забота о них – долг Цезаря. Селлоу также хочет получить тело Зверя Востока, чтобы убедиться в его смерти. Эдвард еще не знает, что делать с трупом, но ясно одно – останки Лания не должны достаться падальщикам и НКР. Цезарь не верит, что за всем стоит только Курьер, ей бы попросту не хватило мозгов. Она лишь исполнитель, вещь в руках плутократов, ей не удалось бы в одиночку уничтожить целый лагерь; наверное, с ней был отряд рейнджеров и снайперы, иначе как бы она справилась с Ланием? Эдвард ни разу не видел этой женщины, но молва приписывает от редкостной красоты до безобразия как у супермутанта, однако в докладах фрументарии называют ее обычной женщиной; Селлоу усмехается – нет, Курьера никак нельзя назвать обычной. Если поначалу Цезарь относился к ней с любопытством, то теперь старается презирать – слишком уж много от нее проблем. Так же она посмела отказаться от его великодушного предложения, презрела приглашение в Форт, хотя Цезарь мог дать ей куда больше, чем Республика. Курьер ненавидит Легион, и Цезарь не сомневается, что у нее есть причины; но теперь и у Легиона немало поводов распять ее, предварительно переломав все конечности. Это справедливая кара за смерть Лания и его детей; если Валерий и правда погиб, Цезарь после захвата Мохаве возьмет по ребенку из каждой семьи. Он не жесток, но невинная душа Валерия требует отмщения. Эдвард с удивлением ощущает влагу на щеках; он не плачет, диктатор и военачальники не могут лить слезы даже по мертвым детям; это война, а она не щадит никого. Цезарь тоже будет безжалостен, как того требует это непростое время, хотя с куда большей охотой он бы почитал и выпил теплого молока. Первым Цезарь принимает Луция, хмурого, невыспавшегося, и спрашивает его о сыне и жене: мальчик очень плох, а милая Луция сегодня лишилась сестры. Эдвард обещает Луцию голову виновных в смерти Елены и советует принести богатую жертву Марсу; сам Селлоу не верит в эти языческие обряды, но иногда это единственное, что может поддержать надежду. - Можешь взять любого брамина из стада, - дозволяет Цезарь, - возложи его на алтарь, и пусть эта жертва вернет здоровье и благополучие Примусу. - Цезарь слишком добр к своему рабу, - сухо благодарит Луций, но Эдвард отмахивается: - Разве ты раб? Ты мой друг, мой соратник, плечо, на которое я могу опереться в минуту нужды. Как же мне оставить вашу семью в этом горе? Командир преторианцев сдержанно кивает; он не показывает ни своей боли, ни слабости, зная, что Цезарь нуждается в нем не меньше, чем его маленький сын. Луций молод, у него еще будут дети, однако его жена будет горевать, а слезы женщины способны ослабить даже самого могучего воина. - Несчастье в лагере легата... - тихо начинает Цезарь, и Луций с присвистом выдыхает. - Это правда? - Вульпес еще не вернулся, - мужчина отводит взгляд, однако голос его звучит твердо, - но караульные заметили дым. Никто не придал ему особого значения. Никому и в голову не могло прийти, что... - Я понял, - обрывает его Эдвард; слушать дальше он не желает. - Что говорят выжившие? - Одно и то же: если раньше невольники болтали о Горелом, то теперь только о Стреляной. - Курьер, - горько усмехается Цезарь, - думаешь, это правда? Что усилий одной женщины оказалось достаточно, чтобы убить Лания и половину его солдат? - Так говорят, - осторожно произносит Луций; по выражению его лица не понять, верит ли он слухам или нет, но опровергать их он не спешит. - На том берегу НКР усиленно трубит о своей победе над Зверем Востока, но патрули не видели, чтобы кто-то пересекал реку. Плутократы не могли прийти сюда незамеченными. - А Курьер, значит, смогла? - Цезарь сжимает кулаки. - Как она сумела пробраться на этот берег? Я пообещал за ее голову почти тысячу аурелиев, на ее совести - смерти сыновей Легиона, а она разгуливает на наших землях, как вертихвостка по Стрипу! Где мои фрументарии? Как они могли это допустить?! - Не могу знать, Цезарь, - отвечает Луций так, словно лагерь легата пал по его вине, - одно ваше слово - и я найду и накажу виновных. - Я хочу видеть Вульпеса. Приведи его в мой шатер, как только он вернется в Форт, - приказывает Эдвард Селлоу, прижимая ладонь к груди; у него болит голова, воздуха мало, Цезарь дышит, но никак не может надышаться. Сердце болит, будто его сминает чей-то безжалостный кулак. Кто-то должен за это ответить, кровь Лания не только на руках Курьера: безответственные часовые, фрументарии, пропустившие на территорию Легиона врага самого Цезаря, воины, явившиеся в Форт, которым не хватило смелости умереть вместе с командиром. Впрочем, они могут еще пригодиться - грядет битва, которая раз и навсегда решит судьбу Мохаве. И Цезарь намерен лично командовать Легионом, привести его к победе. Он возлагал такие надежды на Джошуа и Лания, осыпал их почестями, они были его семьей - и какой черной неблагодарностью ему отплатили! Цезарь вздыхает, потирая виски; он смог поработить и объединить под своим началом восемьдесят шесть племен, неужто ему не хватит сил справиться с одной женщиной? Эдвард почти верит, что смерть Курьера принесет им удачу; слишком долго она ставила препоны Легиону, слишком много сделала для НКР. Пора напомнить, что никому не укрыться от карающей длани Цезаря. - Собирай центурионов, - велит Селлоу; ему хуже, бальзам не помогает, но Эдвард запрещает себе поддаваться накатившей дурноте, - пусть созывают воинов. Нам дорога каждая минута. Больше я не потерплю ни одного оскорбления от НКР и ее собаки. - А как же Кимбол? - дерзко спрашивает Луций. - Его смерть обезглавит Республику. Не лучше ли подождать? - Плевать на Кимбола, - бросает Эдвард, - с ним я разберусь позже. Его все равно ничто не спасет. Мы и так ждали достаточно, больше медлить я не желаю. По губам командира преторианцев пробегает тень усмешки. - Воины будут рады - они давно жаждут взять реванш за Первую битву на дамбе. - Тогда пусть готовятся, - Цезарь повелительно взмахивает рукой, - собирайте войска, командуйте диверсионным отрядом на том берегу, что время пришло. Я хочу знать обо всех передвижениях республиканских солдат. Мы должны ударить до того, как они мобилизуются. Победы сделали их слишком самоуверенными. Пришла пора им заплатить за их глупую гордость. - Как быть с Курьером? - Если Республика потерпит поражение, то ей от нас не скрыться, - лишенная поддержки НКР, Курьер не сможет далеко убежать. Эдвард хочет посмотреть этой женщине в глаза, хочет знать, как ей удавалось так долго скрываться от отрядов Легиона, как хватило сил и смелости напасть на Зверя Востока в его же логове.