Подари мне Имя

Первым пришел запах. Мерзко-кислый запах успевшей подсохнуть рвоты. Сквозь туманное марево дурноты девушка инстинктивно попыталась отстраниться от источника вони, чувствуя, как нутро сжимается спазмом, стремясь опустошить желудок. И, судя по вкусовым ощущениям во рту, уже не в первый раз. Но, видимо, блевать было больше нечем, потому оставалось только содрогаться в конвульсиях, сжимаясь калачиком на холодном шершавом полу. Возможности осмотреться не было; залепленные чем-то глаза никак не хотели открываться; забитый нос истекал соплями, все больше распухая с каждой секундой. Паническая мысль так и задохнуться в луже собственной рвоты в неизвестном месте встряхнула девушку, словно разряд тока. Рывком приняв сидячее положение и забыв о головокружении и ломоте, она экстренно принялась отплевываться, откашливаться и сморкаться. Возможный вид со стороны ее волновал сейчас в последнюю очередь. Вытерев плохо слушающиеся липкие руки о какую-то свободно болтающуюся на ней футболку-распашонку, и, стараясь не задумываться, в чем они запачканы, Оля как можно аккуратнее стала счищать непонятную субстанцию, накрепко залепившую ей ресницы: процедура крайне неприятная, но знакомая. Как-то в детстве она умудрилась заразиться конъюнктивитом, так ощущения каждое утро были примерно такими же, если исключить то, что глаза ей очищала специальным раствором медсестра. Сейчас же приходилось почти с корнем выдирать ресницы, стремясь как можно скорее осмотреться и оценить степень ямы, куда ее занесло. Оля, наконец, разглядела сквозь слезы освещенную тусклым солнечным светом, едва пробивающимся из крохотного зарешеченного окошка под потолком, крохотную комнатку, примерно четыре на четыре метра с серыми неровными стенами. Она напоминала бетонный мешок без единого предмета мебели: несколько досок, покрытых вонючей шкурой в дальнем углу от массивной двери. Предположение о похищении становилось все реалистичнее. Тема киднепинга однажды поднималась их директором, когда несколько старших пацанов лет четырнадцати сбежали летом на поиски приключений. Их, конечно, вернули через неделю поднятые на уши, а оттого крайне недобродушные патрульные, после чего и состоялось общее собрание. Директор тогда минут десять читала с бумажки что-то на тему неоправданного риска и опасности окружающего мира, но, заметив абсолютное невнимание, со вздохом отложила речь и предложила высказаться самым скептически настроенным. А на следующий день в каждой группе появилась скромная, на два листочка всего, распечатка со статистикой пропажи детей и подростков, а также сухие цифры о количестве нуждающихся в пересадке органов. Всем сразу вспомнилось, как терпеливо накануне директор выслушивала их самоуверенные высказывания типа: «да кому мы нужны», «выкупа за нас не дождешься» и какие печальные у нее тогда были глаза. Аргументы, которые раньше успокаивали начали откровенно пугать. С трудом задавив надвигающуюся истерику, Оля потянулась к одежке, чтобы протереть глаза и осмотреться более детально, когда рассеянное от плохого самочувствия и стресса сознание царапнуло несоответствие. Нахмурившись, она повторила движение и почувствовала, как волосы на загривке встают дыбом. Вместо привычной конечности перед глазами маячила крохотная, жутко грязная, ручка ребенка лет трех с обгрызенными под корень ноготками. Словно в трансе, девушка потянулась к ноге, тупо наблюдая, как та же ручка опускается вниз, и дотрагивается до столь же малюсенькой босой ножки с аналогично погрызенными пальчиками. Всхлипнув, Оля упала в обморок. Измученное сознание не выдержало накала эмоций и включило предохранитель. В следующий раз, очнувшись на холодном полу, девушка предпочла не открывать сразу глаз, а прежде прислушаться. Но ни через пять, ни через десять минут, кроме далекого шелеста из окошка, ничего нового она не услышала, тогда как тело неуклонно коченело, впрочем, почему-то до сих пор не загнувшись от переохлаждения, а невыносимая вонь, казалось, возрастала с каждой секундой. Осторожно сев и приоткрыв глаза, Оля задумчиво уставилась на простирающуюся прямо у нее под носом широченную лужу. Преодолевая брезгливость, девушка, не вставая, принялась изучать единственное, что выделялось в однородно-сером окружении, очевидно, являющемся тюремной камерой или чем-то подобным. Мысли рассмотреть подробнее свое тело старательно отгонялись, для стабилизации психики срочно требовалось отвлечься, и если для этого нужно смотреть на рвоту — да будет так. Почти нет еды, сплошная буроватая жидкость с подсохшей пеной и, подозрительно напоминающими кровь, сгустками. Пятно-лужа растекалось размерами чуть ли не на метр, что для столь мелкой тушки должно было закончиться обезвоживанием и летальным исходом. «Меня травили что ли?! То есть — её… то есть меня, наверное…», — содрогнулась Оля и, глубоко вдохнув-выдохнув, вновь вытянула перед собой руку. Конечность была и вправду крохотной. Никогда еще она не видела, чтобы маленькие дети были не пухленькими, а такими болезненно-тощими. Ручка своим видом больше напоминала куриную лапку, кожа, обтягивающая без труда различимые косточки, пугала меловой бледностью и, казалось, просвечивала насквозь. Переведя пораженный взгляд на столь же пугающе-хрупкую ножку, Оля непослушными ручками с отвратительной моторикой задрала серую, свободно болтающуюся на ее новом тельце, рубаху длиной до пола, а чистотой напоминающую половую тряпку. Ребра не торчали, живот был впалый, но не вспухший от болезни или долгого голодания. Стало чуть легче: ребенка хоть и не кормили вдоволь и солнечного света он, точнее она, не видела, но голодом не морили и не избивали. Одежка, судя по оставшимся относительно чистыми местам, льняная, и грязной стала после того как она тут корчилась в судорогах, избавляясь от отравы. Просроченные печенки такого эффекта не вызывают, тут определенно что-то серьезное дитю споили. Не сумев подняться с первой попытки, девушка, а отныне ребенок, проклиная про себя клонящую в сон слабость медленно поползла к застеленному шкурой лежбищу: желание согреться было невыносимым. Стоило ей забраться на подстилку и сжавшись в комочек накрыться, мечтая передохнуть и разрядить почти дымящиеся мозги, как забытая за размышлениями дверь глухо щелкнула и открылась, впуская в комнатушку сухопарую женщину лет пятидесяти на вид, в глухом темно-сером платье и белоснежном переднике, как на картинках изображающих горничных стародавней аристократии. Скользнув по обстановке невозмутимым взглядом, она остановила его на старательно изображающей сон Оле, настороженно следящей за пришелицей сквозь ресницы. Перешагнув грязь, женщина подошла и, не утруждаясь словами, бесцеремонно схватила девочку за шкирку, вытряхнула из одежки и, поставив на не желающие слушаться ножки, абсолютно голую и дезориентированную, небрежно протерла, казалось, прямо из воздуха материализованным влажным полотенцем, после чего вышла за дверь и вновь вернулась уже с обычным на вид детским горшком. Под требовательным взглядом Оле пришлось послушно присесть и использовать его по назначению. Случившееся далее ввергло девочку в такой шок, что только твердая рука то ли горничной, то ли няньки не позволила ей вновь свалиться в обморок. Достав из кармана тонкий прутик, женщина плавно махнула им, и содержимое горшка вместе с запахами, витающими в помещении улетучились как по волшебству. Впрочем, почему как? Судя по искоркам, слетевшим с палочки именно оно это и было. Переваривая неожиданно свалившуюся на нее новую информацию, Оля пребывала в состоянии манекена, никак не реагируя, пока ее крутили и вертели, обряжая в льняную же, но уже по размеру рубашку и штанишки-комбинезон из плотной ткани серого цвета. В себя ее привела вновь скрипнувшая дверь, впустившая в без того маленькое помещение грузного мужчину, способного испугать своими размерами, и взрослого человека, что уж говорить о той крохе, каковой Оля теперь являлась. Серые, словно стальные, чуть раскосые глаза под насупленными бровями с двумя глубокими складками межу ними впились в ее хрупкую тушку, изучая и словно препарируя. Непроизвольно поежившись, Оля с трудом поборола желание спрятаться от этого тяжелого взгляда, но прятаться было не за чем, служанка предусмотрительно отодвинулась в сторону и неподвижно замерла в полупоклоне. Пришлось собирать невеликое мужество в кулак и оставаться на месте, не смея шевельнуться из страха спровоцировать явно недоброжелательно настроенного мужчину. Лет сорока на вид, светло-русые волосы, прямой нос без горбинки и сурово поджатые губы с упрямым подбородком, он настолько подавлял, что застывшая в проеме женская фигурка в темном платье с закрытым вуалью лицом оставалась незамеченной, пока мужчина не обратился к ней напрямую. — Что это? — спросил он, кивнув на характерное пятно на полу. — Не моя ответственность, милорд, — не разгибаясь, безэмоционально, словно робот ответила горничная. — Что это? — повторил он, не меняя тональности, но очевидно было, что обращается он на сей раз к своей безликой спутнице. — Прошло три года, — ответила та ровно. — Дождалась полуночи значит, — констатировал тот, дернув уголком губ. — Что я тебе сказал, когда ты притащила это ко мне в дом? Ответом была тишина. — Отвечай! — приказал мужчина, не дождавшись реакции. — Жизнь этого принадлежит вам, господин, — глухо произнесла женщина, с силой вцепившись расслабленными до того руками в подол платья. — И-и? — надавил голосом названный господином. — Через три года я должна отречься от этого дабы не нанести ущерба родовой магии, — продолжила та, до треска сжимая ткань. — И ты посмела травить принадлежащее мне? — спокойно, только от этого спокойствия по спине бежали ледяные мурашки и подкашивались колени, спросил мужчина. — Отец! — взвыла безликая, внезапно с силой рванув подол, разрывая его в полосы и рухнула на колени. — Оно должно сдохнуть! Должно!!! Три года я смиренно ждала, считая часы чтобы изничтожить последствия своей ошибки! Вы забрали у меня право открывать лицо и выходить из поместья! Я обречена умереть в этих стенах, не познав замужества! Отдайте!!! Отдайте мне жизнь нечестивого отродья! Я обязана убить свой грех собственными руками! Молю!!! Забившаяся в угол Оля с ужасом наблюдала за истерикой неизвестной, оказавшейся матерью, нет, родительницей этого тела. Вцепившись скрюченными пальцами себе в лицо, она вопила, раскачиваясь словно в припадке, то протягивая руки к каменно-равнодушному мужчине и тогда было видно, как сквозь вуаль медленно проступают пятна крови, то с новой силой истязала себя нанося новые и новые раны. — Как ты тогда говорила, сбегая от сговоренного жениха? Любовь у тебя великая? А ублюдка нагуляла — так оказалась не нужна гению своему. Право голоса у тебя нет и не будет, как ко мне пришла в слезах-соплях пузатая, — слова биологического деда резали словно по живому, заставляя его дочь вздрагивать после каждого слова, словно после удара. — Какого оно пола? — резко обратился он к безразличной к хозяйской драме служанке. «Оно», — эхом отдалось в Олиной груди, там, где постепенно затухала, корчась в агонии надежда быть нужной и любимой. — Женского, — ответ был незамедлителен. — В таком случае и речи о ликвидации быть не может. Я не собираюсь наводить на Род грех детоубийства, чтобы после три поколения тряслись над наследником из-за невозможности завести больше одного ребенка. Требовательный жест, и горничная непонятного назначения выдергивает Олю за шкирку из почти ставшего частью тела угла, ставит перед хозяином, надежно удерживая на месте, не давая шанса дернуться. Смотря куда-то сквозь девочку, мужчина простер правую ладонь над ее головой и четко произнес: — Отрекаю дитя сие от Рода моего. Не было и нет долгов и обязательств меж нами. Отныне и навсегда… — внезапно сбившись, он замер, словно к чему-то прислушиваясь, чтобы через пару секунд сильнее нахмуриться. Очень медленно, внимательно изучив каждую черточку, оглядел Олю с макушки до поджавшихся пальчиков ног. — Отныне и до поры такова воля моя. И не дав девочке как-то проанализировать явно незапланированные изменения в формулировке, сунул ей в руки плотный конверт и серебристую цепочку с ограненным в форме капельки пронзительно-зеленым камешком, сильно напоминающим изумруд, если судить по виденным в теперь уже прошлой жизни изображениям. — Впредь я властью Главы Рода запрещаю вредить ублюдку, — приказал биологический дед, так не соизволивший обернуться к взвывшей раненным зверем дочери, видимо считая это ниже своего достоинства. Последнее, что увидела Оля, перед тем как все расплылось в активировавшейся воронке портала — это вдруг оказавшиеся очень близко полные ненависти серые глаза, яростно сверкающие сквозь кружевную вуаль. Перенос совершался не больше секунды, однако за это время девочка успела ощутить весь спектр ощущений, какие бывают пред обмороком. Дурнота и головокружение из них были самыми безобидными, а вот сбившееся на миг с ритма сердце уже откровенно пугало. Буквально вывалившись на пол под оглушительный звон в каком-то очень светлом помещении, она забилась в приступе судорожного кашля, и только, сумев оторвать себе немного кислорода, Оля постаралась как можно скорее занять менее уязвимое положение. Пробегающая по телу горячечная дрожь мешала управлять и без того непослушными конечностями, но с большим трудом ей удалось сесть, поджав под себя ноги, и тревожно осмотреться. Она находилась в просторном светлом зале-кабинете, высокий куполообразный потолок расписанный созвездиями с незнакомыми рунами и иероглифами возносился в высоту этажа на три. Стены, завешенные картинами, картами, портретами привлекали внимание заставляя непроизвольно всматриваться, теряясь в этом разнообразии. Резко прекратившийся звон помог сбросить неясное наваждение и, растерянно моргнув, Оля повернулась к источнику звука. За широким светлым столом восседал на золоченом троне, по-другому и не скажешь, настолько величественно это выглядело, высокий седобородый старик в серебристой мантии, полностью скрывающей его фигуру. Голубые глаза изучающе смотрели на девочку поверх очков-половинок, одна его рука лежала на чем-то, отдаленно напоминающем шкатулку с хаотично торчащими и нее разноцветными пружинами, а другая в запрещающем жесте указывала на стоящего справа от него мужчину. «Не может быть!» — шокированно подумала Оля. Непроглядно черная мантия, высокая худощавая фигура, блестящие неопрятные волосы. тонкие сурово поджатые губы, хищно изогнутый крупноватый нос и холодные темные глаза. Бледному брюнету угрожающе направляющему на девочку палочку, несмотря на круги под глазами и общий изможденный вид, нельзя было дать больше двадцати-двадцати трех лет, однако не узнать его было невозможно. «Это правда Снейп? И Дамблдор? Охренеть! Да быть не может!» — поверить во вселение в тело убитой собственной родительницей малявки было куда как проще, чем созерцать перед глазами книжных персонажей во плоти. Очень хотелось ущипнуть себя, но страх, что по ней таки пальнут чем-нибудь небезобидным был сильнее, заставляя держать себя в руках и не совершать лишних телодвижений. — Кто ты? — мягко произнес Дамблдор, но Оля все равно испуганно дернулась, отчего конверт и цепочка до сих пор каким-то чудом зажатые у нее в руке выпали. — Не стоит бояться, дитя. В этих стенах тебе ничто не угрожает, — еще мягче сказал старик, по-доброму улыбнувшись. Повинуясь требовательному взмаху его руки, брюнет опустил палочку, но убирать ее из рук не спешил. — Я могу взять письмо? «Письмо?», — удивлено уставилась девочка на всунутый биологическим дедом конверт. — «Понятия не имею для кого оно» — хотела она объяснить, когда поняла, что не может. Горло отказывалось воспроизводить что-то кроме хрипяще-шипящих звуков, словно бывшая владелица этого тела не произнесла за всю жизнь ни слога. Сделанное следом открытие выбило ее из колеи еще больше, все это время с ней разговаривали на английском, вот что царапало сознание, заставляя напрягаться. Дело в том, что спонсором родного детдома был американец, улыбчивый седой мужчина лет пятидесяти приезжал с визитами раз в полгода, привозил кучу подарков и отрепетированным открытым урокам предпочитал беседы с детьми, естественно на своем родном языке. Первый его визит был еще в ту пору, когда Оля пешком под стол ходила, но его до сих пор вспоминают, потому что, не добившись от воспитанников ничего внятней «гуд монинг» и «май нейм из Вася», мистер поулыбался, раздал подарки… и урезал бюджет помощи на восемьдесят процентов. Когда он изволил посетить подшефное заведение в следующий раз, все дети старше четырех лет корявенько, но могли поддержать беседу и связно ответить на большинство вопросов. Спонсор с тех пор горд и счастлив, неся просветление в варварскую страну, дирекция получает немалую дополнительную помощь, подраспустив туго затянутые пояса, а воспитанники детдома номер шесть поголовно, не взирая на предпочтения и таланты, занимаются по программе углубленного изучения языков. «Даже не заметила, что не на русском со мной говорят, крепенько мне по мозгам вдарило», — думала Оля, наблюдая, как стараясь двигаться максимально плавно, словно к дикому зверьку к ней медленно приближается Дамблдор. Присев на корточки, отчего белоснежная, борода мазнула по полу, он взял конверт и тщательно осмотрел в поисках опознавательных знаков. После чего, достав длинную узловатую палочку, помахал над ним, шепча что-то в полголоса. Задумчиво хмыкнув, он обернулся к брюнету: — Открыть может только тот, кому предназначено. И это не я, Северус. Нахмурившись, Снейп (теперь уже не оставалось сомнений в личностях присутствующих), взял послание и, помедлив, открыл на миг засветившийся конверт. Достав оттуда втрое свернутый лист, он углубился в чтение. Но, видимо, эпистолярным жанром вышвырнувшие девочку родственнички решили себя сильно не утруждать, потому что через пару секунд его лицо страшно исказилось в ярости, а в воздухе ощутимо запахло озоном. — Северус? — настороженно спросил Дамблдор, словно невзначай загораживая продолжающую недвижимо сидеть на полу Олю. — Она… она… — скрежетал зубами погруженный в свои мысли брюнет, воздух вокруг него исказился словно от жара и пошел рябью. — Северус! — требовательнее позвал директор школы. Мужчина дернулся, как от удара, и с силой замотал головой, прочищая мысли. Атмосфера в кабинете немедленно успокоилась, вернувшись к норме. Небрежно сунув измятую бумажку в карман мантии, Снейп поднял глаза на девочку и такой брезгливой ненавистью пахнуло на нее, что, забыв про все страхи она шарахнулась к ближайшей стене, забиваясь в угол. Разум ушел, оставив вместо себя одни голые инстинкты — выжить. Пусть беспомощно до слез, но пока есть пусть молочные, но зубы она будет грызть и рвать любого, кто посмеет протянуть к ней лапы. — Что происходит? — вроде спокойно произнес Дамблдор, но прозвучало очень… впечатляюще. На зельевара словно ведро холодной воды вылили, настолько он быстро взял себя в руки и, старательно не смотря в сторону Оли, сухо ответил: — Она от меня. — Как? — искренне поразился Великий Светлый. — Вам рассказать вследствие чего происходят такие… казусы? — иронично дернув бровью, поинтересовался Снейп. «Казусы» — в который раз за сегодня эхом больно отдалось в сердце девочки. — Я знаю откуда берутся дети, — выделив слово «дети», упрекающе качнул головой Дамблдор. — Ответь на вопрос, будь любезен. — Был несколько лет назад инцидент с одной барышней, — будто через силу выдавил из себя брюнет, закаменев лицом. — Я думал она более благоразумна и избавилась… от последствий нашей ошибки, но, как оказалось, сильно переоценил ее умственные способности. Внимательно слушающий зельевара старый маг, казалось, на глазах старел с каждым произнесенным словом. Когда тот замолчал он, ссутулившись, шаркающей старческой походкой подошел к своему стулу-трону и тяжко в него опустился, как будто упал. Сипло вздохнув, он устало прикрыл глаза и с мукой произнес: — Дети-дети, что же вы творите… «Ошибка», «избавиться»… — открыв вновь глаза он почти отчаянно всмотрелся в глаза изображающего статую брюнета. — Ты осознаешь, что это твой ребенок? Твоя плоть и кровь? Что у нее есть душа, мысли, чувства? Она. Твоя. ДОЧЬ. Северус! — ноль эмоций ему было ответом. — Похоже, что нет. Что ты собираешься делать? Надеюсь не?.. Осознавая, что осталось недоговоренным девочка, не моргая, следила за каждым движением биологического родителя. — Не уничтожу, об остальном распространяться не намерен. — Ты о ней словно о неодушевленном предмете говоришь, — с болью покачал седой головой директор Хогвартса. — В мои должностные обязанности не входит отчет о личной жизни, — сквозь зубы выдавил Снейп и, крутнувшись на месте, отчего мантия порхнула вокруг, развиваясь словно крылья или плащ пафосного злодея из мультиков, стремительно двинулся к выходу из кабинета, по пути небрежно выдернув из угла девочку за выставленные в смешной для взрослого человека угрозе руки. Не успевшей как-то среагировать Оле пришлось почти повиснуть на мужчине, быстро-быстро переставляя ножки, чтобы не упасть. Она была уверена, что в таком случае ее продолжат тащить по полу, ничуть не озаботившись целостностью.