Days gone bye

Он сжимает ее горло двумя пальцами. Она хрипит, таращит глаза, брыкается едва. Одно более сильное нажатие и трахея хрустнет, поползет по швам, лопнет капиллярами. Ломкая, как соломина. Хрупкое стекло с невнятным содержимым. И откуда только берется этот взгляд? Ниган скалится ядовито-сладкой улыбкой, ослабевает хватку. Ну подыши, подыши. Он же не хочет ее убивать. Не сейчас. Это так, для проформы. Чтобы знала. Саша шарахается к облезлой стене своей камеры, трет пальцами горло, кашляет до сипа. Это не первая их встреча и, конечно, не последняя. По факту, она сделала свой выбор, примкнула к Спасителям, приняла условия их главаря еще неделю назад. Ей бы получить всё то, что предлагает Ниган, купиться, предать себя и друзей. Хотя бы притвориться, что купилась, стала в доску своей. Но они оба знают, что эта хрень собачья не сработает. Ему нравится с ней играть, а ей нравится его ненавидит и представлять, как остро наточенный нож наматывает на сталь его внутренние органы, поворот за поворотом рвет кишки и тянет их из живота наружу. Жестоко, как он привык. Хотя к Нигану вообще нет претензий. Он такой, каким был и есть. А вот что с ней? Что творится в ее башке, когда она озлобленно сверлит его глазами и отчего-то хочет верить, что он ничего с ней не сделает? Ебнулась, не иначе. Тупая сука. Нигану весело. Ему по вкусу ломать людей, видеть их одинаковую суть, знать, что страх парализует и отметает все принципы, как грязная швабра отрубленные конечности Ходячих. Ему интересно и любопытно, кто в следующий раз опустится на колени и поцелует носки его черных ботинок, блестящих от губ и языков других подогнувшихся предшественников. Минутой назад просто не сдержался, потянуло его вперед, черной злобой окутало, и горло этой девчонки или молодой женщины, кому как нравится, оказалось в плену его жёстких пальцев. Попугал пичужку. Иначе-то не понимает. Не доходит до нее, что шутки кончались еще несколько лет назад, когда мертвые стали воскрешать и жрать живых. Конечно, она боец. Она боец больше, чем многие мужики в его подчинении. У нее сильное тренированное тело и меткий глаз. Она неглупа, проницательна и целеустремлена. Но больше всего привлекает внимание характер. Стержень внутри, на котором зиждется все ее виденье этой паршивой гнилой жизни. Ниган не видел таких женщин прежде. Все они стараются оголить сиськи и зад, раздвинуть ноги, дыркой обезопасить собственное будущее. Безмозглые курицы. И у него есть целый курятник таких. Жены. Иногда хочется их скормить Люсиль, позволить ей глубоко вгрызться в их слабоумные черепушки, вскрыть серое вещество, как из консервной банки тушенку вывалить. Но он не может себе позволить портить слабый биоматериал, этот мягкий ковер под его ногами из их бесполезных шкур. Несолидно это. Пусть лучше лепечут, раболепщут и преклоняются. Делают, что им дано, что он позволил. Он бы хотел видеть ее такой же. С одной стороны. Боящейся и трусящейся от одного его взгляда и тембра голоса. Пополнившей ряды скучных шавок его гарема. Или хотя бы ставшей подручной марионеткой для дальнейших шагов. Но с другой стороны — нет. Снова станет скучно, а скука так наскучила. Сейчас хоть какое-то событие происходит, что трогает, заставляет приподнять густые брови, уставиться в удивлении, разозлиться до чертиков, а потом захохотать от неповиновения. Саша та еще сучка. Породистая. Скалящаяся. Ощетинившаяся. Загнанная в угол. Такую грех портить. И внешность приятная, кожа смуглая, ровная и гладкая, глаза темные точки и губы мягкие, изгибающиеся в ухмылке. Ему такие по нраву. Оказывается. Недаром же приходит шестой вечер подряд, издевательски разглядывает и задает неудобные вопросы. Сегодня даже подошел ближе, кончиком Люсиль провел по ее щеке. И получил харчок в морду. Харчок! Конечно, Саша обидела, в первую очередь, его любимую Люсиль, слюни-то он стер и не удержался, кислород ей перекрыл, пока не почувствовал, что может сдвинуть хрящи так, что она через полчаса станет Ходячей с желанием разорвать зубами его же плоть. Нет, такого он для них не хочет. Будет намного, намного лучше, хорошая Саша. Свет из проема, обрамляя его силуэт, падает ей на лицо. Отошла, угомонилась, вернула себе прежнее видимое спокойствие. И складку на переносице. Нигану нравится эта складка, пробуждает желание коснуться указательным пальцем, разгладить подушечкой. Но ему не нравятся ее губы. Слишком пухлые, красивые, наглые. Их бы он подправил. Внес штришок от себя, так, на долгую память, да и принадлежность будет всегда видна. Кукла Нигана. Здорово же? — Ты можешь ненавидеть меня, болтать обо мне, что вздумается, материть и желать убить, я не скажу ни слова, — театрально взмахивает битой мужчина. — Но, — тычет ей в лицо концом своей страшной игрушки, — не смей обижать Люсиль. Она всего лишь хотела с тобой познакомиться, а ты ее оттолкнула. Это ужасно некрасиво. Где твое воспитание, Саша? Конечно, он просто так ее не оставит. Унизит, причинит боль, лишит этой дурацкой веры, что она неприкосновенна. С чего вообще Саша так стала думать? С какого рожна? Только что чуть не задушил, не свернул тонкую шею, а ей еще доказательств надо? Тупица, да. Конченая идиотка. Давно же перестала летать в облаках, смирилась с собственной участью и даже хотела смерти. После его смерти. Она была готова. А сейчас что? Сумбур в черепной коробке и навязчивая мысль, что Ниган все-таки человек. Ага. Забыла про Абрахама и Гленна? Забыла треснутые кости размозженных черепов вперемешку с кровавой кашей мозгов? Нет, серьезно? А Ниган посмеивается. Видит, как таращится на него смуглокожая баба и поглаживает рукоять биты пальцами. Уважить надо. Проявить чертово подчинение к его драгоценной Люсиль. А то непорядок. Авторитет может рассыпаться, как карточный домик козырями наверх. И ищи, свищи. Все будет швах. Непоправимо. То, что он сделает будет полезным. Для нее, для него, для всех других. Мужчина кивает, просит подойти, приблизиться к нему. Биту ласкает и руками, и глазами, заботливо смахивает с деревяшки несуществующую пыль. Саша решается отчего-то, делает шаг, другой. Расстояние меж ними сокращает до минимума, на который способна. Ниган доволен, сверкает глазами, прищур ожидания меняет на доброжелательность. Будто рад ей, как родной дочери. Только не совсем. Жест-то делает приглашающий, подставляет биту губам, чтобы чмокнуть удобно было. И женщина ощущает ноздрями эту вонь, пропитавшую древесину и ржавую колючую проволоку. Так воняет смерть. Тухлятиной и гнилью. Ей приходится мотнуть головой, отвернуться. Ниган хмыкает, опускает глаза раздосадовано, по-мальчишески жмет плечом. Ну что за капризы? — Люсиль любит целоваться! Следующее движение застает ее врасплох, причиняет боль, от которой хочется взвыть. Он не бьет, лишь прижимает биту к ее губам так крепко, что кожа не выдерживает, прокалывается ржавыми шипами проволочного украшения, тесно оплетающего весь ствол дубинки. Его другая рука держит за шейные позвонки, не дает увильнуть, прервать болезненное касание дерева и металла. Саша чувствует собственную кровь. Теплую, заполняющую ее рот, текущую в глотку. И, разумеется, защищается руками — отталкивает мужчину, давит на грудь, обтянутую черной кожей куртки, достает до его небритых щек, царапает, пальцы о щетину колет, мычит сквозь стиснутые зубы, которые вот-вот треснут от давления извне. Ниган видит кровь. Ниган видит слезы. Ниган видит ужас. Ниган удовлетворен. Отнимает Люсиль ото рта пленницы, делает разворот, ухает громко, будто филин выцепивший в высокой траве юркую мышь, размахивает битой, с которой сыпятся мелкие алые капли на стены и пол. Серое в ярких крапинах. Совсем немного. Но ему много и не надо было. Он с восхищением смотрит на женщину, отшатывающуюся, прикрывающую обезображенный рот рукой, это красное на смуглом. Теперь она идеальная. Совершенная внешне. А до норова он еще доберется. Не все сразу. Все только впереди. Ниган сделает ее под себя, какую хочет, с какой будет нескучно. Пока обождет, отложится. Пока все счастливы, а, главное, Люсиль сыта.