Алый меч доктора Лисса

Грузовик неторопливо тарахтит по узкоколейке, петляющей меж высоких, в рост человека, подсолнухов, оставляя за собой длинный пыльный хвост. Рейхан глядит на серые листья и лепестки цветов ‒ уже больше месяца машины беспрерывно ползут по полям в сторону линии фронта, ‒ и щурится так сильно, что издали может с легкостью сойти за инсийца. Но это мало его заботит ‒ не больше, чем запылённые цветы или голос капитана Ифоля, звенящий в ушах доктора назойливым мушиным жужжанием. Капитан, ещё совсем мальчишка, только-только окончивший офицерское училище, но вместе с тем мнящий себя едва ли не маршалом ‒ не из-за гордыни, но исключительно по причине донельзя раздутого юношеского самомнения ‒ трещит без умолку с того самого момента, как, высмотрев на погонах забравшегося в фургон грузовика Рейхана позолоченных змей, отличающих выпускников военно-медицинской академии от всяких гражданских костоправов и коновалов, подсел к нему, одновременно улыбаясь, представляясь и протягивая для пожатия горячую влажную ладонь. Очевидно, он счёл Лисса достойным своего внимания собеседником, и потому на протяжении вот уже нескольких часов тараторит без умолку, едва делая паузы для предполагаемых ответов Рейхана. Последнее заставляет Лисса периодически поворачивать к нему голову и произносить какие-то фразы, не особенно, впрочем, вдумываясь в их смысл ‒ всё равно капитана больше заботят его собственные слова. Однако после очередного такого ответа жужжание Ифоля вдруг прерывается, и это заставляет Рейхана повернуть к собеседнику голову, возвращаясь в объективную реальность. ‒ Что? ‒ переспрашивает Лисс, глядя на странно-напрягшееся мальчишеское лицо. Капитан морщит нос, покрытый пылью, точно пудрой, и пятернёй проводит по волосам, открывая выпуклый, незагорелый лоб. ‒ Вы сказали, что не боитесь умереть? Там, на поле боя? Он дёргает подбородком куда-то в сторону, и солнечный луч, прыгнувший на радужку, делает вдруг глаза Ифоля совсем светлыми и прозрачными, точно у смертельно испуганного человека. Взгляд Лисса стекает на щёку капитана, не утратившую ещё полудетской пухлости, на поджатые губы, окаменевший подбородок, едва выступающий кадык… и вдруг понимает, что под всей своей бравадой Ифоль ужасно боится того, что их ждёт. Понимание это жарким порывом ветра проносится мимо Лисса, опалив на мгновение его щёки, кончики ушей и заставившее короткие волоски на шее встать дыбом ‒ и пропадает без следа. Рейхан чуть напряжённо поднимает уголки губ: ‒ Немного. Я не думаю об этом. Почти. ‒ Правда? ‒ Ифоль широко, как ребёнок, распахивает глаза и снова обращает к собеседнику лицо. ‒ Вы… тогда вы очень мужественный. Не думать о том, что может случиться, о смерти, подстерегающий солдата на каждом шагу, о пулях, готовых вонзиться в тело, о снарядах, бомбах, штыках… Очевидно, Ифоль уже мало понимает, что говорят его губы. Он невидяще смотрит куда-то сквозь Лисса, и даже под толстым слоем пыли заметно, как щёки юноши пылают красными, лихорадочными пятнами. Рейхан, смущённый этим, негромко кашляет в кулак, отводя глаза. Его действительно мало занимает то гипотетическое, что может произойти с ним на поле боя. Однако что тому виной, академическая ли закалка или же его собственная душевная чёрствость и приземлённость, остаётся только гадать. ‒ Не все солдаты гибнут на войне, ‒ дабы прервать спонтанно возникшую напряжённую паузу, бормочет Рейхан. ‒ Некоторые счастливчики даже без царапин обходятся, а даже если и случится что ‒ так на то мы, медики, тут как тут. Или вы думаете, капитан, что только вы едете исполнять свой долг перед народом Шимарии? Последнюю фразу Лисс говорит нарочито-небрежным, полушутливым тоном и пару раз увесисто хлопает ладонью по своему кожаному саквояжу, привычно давящему на колени. Ифоль опускает глаза, и к облегчению доктора лицо его при этом немного светлеет. А потом и вовсе губы капитана раздвигаются в несмелой улыбке: ‒ И правда. С такими медиками, как вы… После, вспоминая эти секунды, Рейхан пытается, но не может прийти к однозначному ответу ‒ почувствовал ли Ифоль опасность, услышал ли едва различимый для человеческого слуха свист летящего снаряда, или же осознание прилетело к нему вместе с осколком, проткнувшим его горло, словно кусок мягкого воска. И этот вопрос отчего-то всегда занимал Лисса сильнее, нежели то, каким чудом он сам успел грянуться на дно фургона, прячась от кусков разлетевшегося во все стороны снаряда под хлипкой деревянной лавкой. В первые секунды Рейхану кажется, что его ударили по голове чем-то очень тяжёлым. Лишь после приходит осознание: это всего лишь грохот близкого взрыва болью отдался в ушах и затылке, едва не разорвав барабанные перепонки и вспыхнув под зажмуренными веками слепяще-белым. Лиссу хочется сжаться в комок, закрыть руками голову и провалиться в небытие, однако он поспешно отметает это малодушное желание и открывает глаза, надеясь, что вид замершего на полуслове Ифоля с проткнутым горлом ему только почудился. Однако это теперь такая же суровая реальность, как измочаленное осколками сиденье скамьи, левый рукав кителя Рейхана, превратившийся в лохмотья, его саднящее предплечье, стонущие, вяло шевелящиеся или лежащие неподвижно тела по всему фургону, земляные воронки на месте подсолнухов и воздух с тяжёлым, горьким привкусом пороха, от которого хочется кашлять. Лисс медленно поднимается на четвереньки, оглядываясь и то и дело сглатывая. Умом он понимает, что должен бояться, должен испытывать страх ‒ но страха отчего-то нет, и в голове вместо этого голосом профессора Лэмпгарда звучат сухие диагнозы, точь-в-точь похожие на заключения его практических и лабораторных: «Мёртв», «Мёртв», «Ранен в правое плечо», «Пробита голова». Но даже состояние последнего не столь критично, как состояние капитана Ифоля, корчащегося совсем рядом с Рейханом и судорожно скребущего пальцами грязные доски пола. Он не может издать ни звука, но его выпученные из орбит глаза говорят яснее всяких слов. Жить ему осталось меньше минуты. Однако Лисс зачем-то цепляется за ручку своего саквояжа и на четвереньках подползает к Ифолю, игнорируя исполненный страдания стон солдата с разбитой головой позади себя. Возможно, его подталкивает одно лишь желание взглянуть на рану поближе, пресловутое любопытство ‒ чувство, лишённое, как известно, даже намёка на какую-либо этичность. Но это играет с Рейханом злую шутку. Его глаза, устремлённые на чёрный кусок металла, торчащий из молочно-белой плоти, вдруг зачем-то начинают скользить вверх, всё выше и выше, перетекая с напряжённого подбородка на белые губы, разом запавшие щёки, прозрачные, ставшие похожими на бутылочное стекло глаза Ифоля… и рука Лисса сама тянется в саквояж за инструментами. Только когда щёлкает замок, разум доктора пробует возмутиться и призвать хозяина с небес на твёрдую землю: ведь даже последнему коновалу в данной ситуации очевидно, что капитана всё равно не спасти, а если потратить на него драгоценное время, то не спасти будет и других раненых, и на совести Лисса разом окажется десяток трупов, погубленных не столько инсийской бомбой, сколько его, Рейхана, некомпетентностью. Но Лисс отметает его с лёгкостью ‒ не профессионала, уверенного в своих способностях, но мальчишки, которому море по колено ‒ и, ловя ускользающий взор капитана, улыбается ему, широко и немного безумно, в то время как его руки, затянутые в перчатки, торопливо обрабатывают инструменты дезинфицирующим раствором. ‒Потерпи, ‒ Рейхан зачем-то переходит на шёпот ‒ не иначе как для того, чтобы не слышать свой собственный голос, и подползает на коленях ближе к Ифолю. ‒ Я помогу тебе. Ответом ему служит горящий болью и страхом взгляд ‒ взгляд, из которого мутными слезами вытекает надежда на жизнь, вычерчивая на серых, запылённых висках капитана две дорожки, смутно белеющие в вечернем сумраке. В последний раз обернув бинтом пострадавшую шею Хакаши, Рейхан аккуратно затянул узелок и хмуро поглядел на лицо первого министра, до сих пор хранящее мертвенную неподвижность. Его левое веко мелко задрожало, и Лисс торопливо потёр его костяшками пальцев, скрывая от окружающих своё волнение. После протянул ладонь, чтобы попытаться привести Хакаши в чувство, но в этот миг раздался тихий свист ‒ воздух с усилием проходил в лёгкие лекаря сквозь узкое фарфоровое горлышко, и первый министр медленно открыл глаза. Его взор был ещё мутен, но по мере того, как живительный кислород распространялся по его телу, становился всё яснее и осмысленнее. Хакаши медленно оглядел присутствующих, после в упор уставился на Рейхана и сделал попытку подняться на локтях… Лисс мягко удержал его за плечо. ‒ Лежите. Сейчас вам необходимо беречь силы. Доктор опасался, что Хакаши, придя в себя, вновь попробует возражать, однако тот с удивительной покорностью закрыл глаза и вновь опустился на пол. Рейхан разогнул затёкшую от долгого сидения шею и оглянулся, ища глазами Отоёри. ‒ Я слышал, в доме есть помещения для больных, ‒ обратился Лисс к генералу, когда тот с готовностью шагнул ему навстречу. ‒ Первому министру требуется покой. Пусть его отнесут в комнату. ‒ А вы? ‒ поинтересовался Отоёри, кивнув на Хакаши нескольким мужчинам в одинаковых тёмных халатах, чем-то неуловимо отличающихся от остальных гостей ‒ не то нарочитой скромностью своего платья, не то идентичным каменно-невозмутимым выражением на лицах. Повинуясь приказу генерала, они разом поднялись с колен и бесшумно скрылись за бумажными дверями. ‒ А что я? ‒ Рейхан проводил их взглядом, с тупой тоской думая о предстоящей бессонной ночи. ‒ Посмотрю за ним. Думаю, назавтра повязки уже можно будет снимать. Лисс облизнул сухие губы ‒ после операций он обычно затягивался сигаретой, которой теперь было днём с огнём не сыскать, ‒ и, поморщившись от боли в затёкших ногах, медленно поднялся с пола. Он хотел добавить, что переносить первого министра нужно со всей осторожностью, поскольку импровизированная канюля держалась на одном лишь честном слове ‒ всё-таки фарфор был слишком гладким материалом, ‒ но в это время в Длинный зал вернулись люди Отоёри, а вместе с ними Макубо, неловко маскирующая беспокойство за сдвинутыми бровями и губами, сжатыми в нитку. Войдя в зал, она немедленно обшарила помещение взглядом, остановила его на лежащем министре ‒ и остановилась сама, прижав к груди кулаки. Судорожно вздохнула, а после, мелко семеня, приблизилась к Хакаши, возле которого и опустилась на колени. А потом заговорил весь зал. До того инсийцы молчали ‒ сперва они заворожённо наблюдали за ходом операции, после, затаив дыхание, ждали её результата, внимательно слушали диалог доктора и генерала ‒ и всё это в полнейшей тишине. Но служанка, севшая возле первого министра, будто бы разорвала паутину молчания одним лишь взмахом своего длинного рукава, и люди, вспомнив о том, что у них есть речь, разом испытали жгучую потребность высказаться. Помещение немедленно наполнилось гулом и жужжанием, отдавшимся в голове Лисса внезапным приступом тупой боли. Он снова поморщился и сделал шаг к неподвижно сидящей Макубо, которая наблюдала, как люди Отоёри кладут Хакаши на носилки. ‒ Ему ничего не угрожает, ‒ негромко сообщил ей Рейхан, глядя на женщину сверху вниз. Перехватил её нечитаемый взгляд и добавил. ‒ Теперь. Этой ночью я послежу, чтобы с ним ничего не случилось. А завтра он уже будет как новенький. Правда, в бинтах недельку-другую придётся походить. Лисс несколько кривил душой, говоря подобные утешительные слова. Он понятия не имел, сколько продержится воспаление от укуса инсийского шмеля, а кроме того, мог лишь гадать, с какой скоростью будет затягиваться рана на шее Хакаши. Однако Ширки стоило подбодрить ‒ как-то чересчур бледным было её лицо, и слишком уж красноречиво подрагивали пальцы, по-прежнему прижатые к груди. ‒ Вот что, Ширки, ‒ Рейхан покосился на носилки и протянул Макубо ладонь. ‒ Ты же служишь здесь. Идём, покажешь, куда можно отнести Хакаши. Женщина кивнула и встала, проигнорировав протянутую руку. После медленно, будто в полусне, повернулась и пошла к дверям. Добровольные санитары последовали за ней, а Рейхан, перед тем как присоединиться к процессии, взмахнул ладонью, подзывая генерала, и прошептал ему на ухо: ‒ Скажите гостям, чтобы расходились. И никого за нами не пускайте ‒ Хакаши нужен покой, да и меня эта толпа порядком утомила. Меньше всего в эту секунду Лисс думал о правомочность отдавать Отоёри подобные повеления. Однако тот воспринял его полуприказной тон с удивительной готовностью: утвердительно кивнул и захлопнул двери сразу после того, как Рейхан вышел из зала. Пока доктор несколько секунд стоял в коридоре, давая глазам привыкнуть к полумраку, он слышал голос генерала, приносящего извинения за испорченный ужин и с мягкой настойчивостью убеждающего инсийцев отправляться по домам. На губах Рейхана появилась невольная улыбка. Однако доктор поспешно согнал её с губ и поторопился за носилками, уже почти скрывшимися за поворотом коридора.