Идеальный топ

держим крестики - я должен кончить до 70 страницы, иначе меня ждёт ад для вомбатов и макси. Из музыки Passion и Fall In Love - уникальные микс-композиции специально для этого фика.

➎

Бэкхён не собирался просыпаться и идти в "Ча-ча-ча", но спохватился уже на полпути. Возвращаться было глупо, но говорить с Чонином не хотелось по-прежнему. Сейчас он напоминал Бэкхёну сказку с хорошим финалом, а если занавес вновь поднять, то не обернётся ли это... Быть может, как раз лучше всего сохранить именно сказку? Просто событие, после которого у Бэкхёна остались бы хорошие воспоминания. И не больше. Поколебавшись, он свернул к служебному ходу клуба. Из охраны как раз Пондэ работал, которому Бэкхён как-то помогал унимать буйного посетителя. Пондэ благосклонно кивнул Бэкхёну и разрешил подняться на закрытую галерею. Свет там не горел, и Бэкхён пару раз ругнулся сквозь зубы, когда едва не сверзился, споткнувшись о коробки. В этой части клуба всё переделывали уже с месяц, поэтому на галерею никого не пускали, зато отсюда можно было смотреть на столики внизу, круглую сцену, барную стойку, танцевальную площадку и игорный угол. Полосатик протирал стаканы, лениво переговариваясь с парой официантов, потягивавших кофе, у дальней стены сидела троица служащих и тихо сплетничала о начальстве компании, небось, а на сцене из музыкантов только Чонин и остался. Сидел на краю высокого табурета, держал саксофон и поглядывал на большие часы над барной стойкой. Бэкхён как раз на десять минут опоздал. Чонин плавно повернул голову влево и расстегнул верхнюю пуговицу на белой рубашке, снова глянул на часы и понурился. Водил узловатыми пальцами по перламутровым клавишам, иногда поглаживал эску. Потом вновь вскинул голову — пятнадцать минут четвёртого, и он медленно поднялся с табурета. Бэкхён решил, что Чонин сейчас уйдёт, и можно будет спуститься вниз, чтобы взять стакан мохито. Ошибся. У края сцены Чонин остановился, выпрямился, расправив плечи, сделал глубокий вдох и уверенно подхватил саксофон. Бэкхён подался вперёд, оперевшись локтями на перила, чтобы лучше разглядеть, как Чонин на миг с силой сжал губы, расслабил, а потом слегка подвигал нижней челюстью из стороны в сторону. Бэкхён даже попытался повторить это, но у него не получилось — мощности лицевых мышц явно не хватало. Чонин поднёс к губам мундштук, помедлил. Бэкхён затаил дыхание: он лишь раз слышал, как играл Чонин, да и то тогда даже не вслушивался. Ещё Бэкхён знал, что звучание саксофона не совпадает с нотной записью. В зависимости от вида инструмента случается расхождение, поэтому для игры на саксофоне нужны не только твёрдые музыкальные знания, но и безупречный слух. И это уж не говоря о безупречном взаимодействии осанки, пальцев, языка, губ, лицевых мышц и дыхания. Чонин коснулся верхней губой края мундштука и прикрыл глаза. Нежно-бархатный звук поплыл по залу. Негромкий. Низкие ноты после короткой паузы сменились более высокими, посмелее. Полосатик и официанты у стойки притихли, устремив взгляды на сцену. Чонин играл с закрытыми глазами. Плавно изогнутые узловатые пальцы скользили по перламутру. Высокие ноты прятались в бархате низких. Саксофон то звучал чисто и звонко, то успокаивал ласковой хрипотцой. Бэкхён стоял, закусив губу. Смотрел на безупречную осанку Чонина и думал, что мелодия, которую дарил саксофон, похожа на утренний туман, медленно окутывающий весь зал. Звуки стелились над полом, а потом взмывали под потолок. То густые, как облака, то прозрачные, как хрусталь. Почти повиснув на перилах, Бэкхён слушал и пытался поймать разбегающиеся в звуках мысли. Потому что Чонин не походил на тех людей, что встречались на его пути. Чонин необъяснимо отличался, и Бэкхёну просто не хватало сил, чтобы сопротивляться притяжению. Даже в переменчивых звуках мелодии Бэкхёну чудилось: "Иди ко мне, не бойся". Но укреплённая опытом циничность осаживала Бэкхёна: "Это лишь сиюминутное желание, красивый момент, который скоро закончится. Любовь — это только мираж для романтиков, а на деле это не больше чем болезнь и привычка. Поддайся, но потом ты будешь скулить побитой собакой, подыхая от боли и новых разочарований. Это того стоит?" Бэкхён не знал, стоит или нет, но так и подмывало поддаться. Лишь вцепившиеся в перила намертво пальцы останавливали порыв сорваться с места и кинуться к сцене поближе. Оцепенение и страх — останавливали. Бэкхён не хотел, чтобы снова было так, как прежде. Волшебство закончилось так непростительно быстро. После долгих финальных нот Чонин отнял мундштук от губ, немного постоял и знакомо глянул на часы. Ушёл со сцены, чтобы вскоре вернуться уже без саксофона и в небрежно наброшенном на широкие плечи пиджаке. Бэкхён оставался наверху и наблюдал за сидевшим у стойки Чонином до четырёх утра. Не думал ни о чём — не мог. Слушал в голове непрерывно ту самую мелодию, что Чонин недавно играл: мягко-печальную, туманно-светлую. И Бэкхён старательно вспоминал минувшие события, но Чонин изменился. Раньше был тощим тёмным пострелом и зелёным юнцом, а прямо сейчас у стойки сидел молодой мужчина в классическом костюме — породистый и строгий, смахивающий на маститого юриста, политика или владельца крупной компании. Пожалуй, неизменными остались серьёзность, вдумчивость и прекрасные манеры — тогда, много лет назад, Чонин ими тоже щеголял и не позволял себе скабрезных выходок, как прочие. Чонин устало провёл ладонью по лицу, тепло попрощался с Полосатиком и направился к двери. Бэкхён выждал немного и принялся выбираться к выходу. На улице вновь моросило, а Чонин ровным шагом двигался к повороту. Как только он исчез за углом, Бэкхён смахнул с волос капельки и побрёл следом. Время от времени он то ускорялся, то замедлялся, стараясь идти так, чтобы Чонин его не замечал. Сам же предпочитал держать Чонина в поле зрения. Предположил, что Чонин забежит куда-нибудь перекусить или купить перекус домой, но прогадал. Так спустя четверть часа они добрались до дома. Подниматься по лестнице было волнительно — Чонин ступал совершенно беззвучно, и Бэкхён его совсем не слышал. На своём этаже Бэкхён задержался, но сверху вроде бы шумели, потому он, крадучись, принялся подниматься по ступеням. Различил женский голос, а после приник к неплотно прикрытой коридорной двери на этаже Чонина. — ...знаете! Просто не хотите говорить и покрываете! — Вовсе нет. — Бэкхён чуть по двери не распластался всем телом, опознав спокойный низкий голос Чонина. — Я не так давно въехал и с предыдущим жильцом никогда не встречался. Если хотите, можете зайти и сами убедиться. Думаю, вам стоит повидаться с соседями. Они могут что-то знать. Или он мог попросить их передать вам что-нибудь. Зайдёте? — Я не... нет... — Женский голос сорвался на всхлипы. — Вот, возьмите. — Спасибо. — Хотите чашку чая? Вы тут, что же, всю ночь просидели? Не замёрзли? — Нет... со мной всё в порядке. Спасибо. Бэкхён ойкнул от неожиданности, когда дверь долбанула его по лбу. — Извините... — пробормотала та самая девица, что в прошлый раз отвесила ему пощёчину. Она прижимала к глазам белоснежный платок и на Бэкхёна даже толком не взглянула. Зато на Бэкхёна взглянул Чонин и нахмурился. — Гм... — Бэкхён потёр ушибленный лоб и неловко улыбнулся — возможность подловить Чонина на грязной игре канула в Лету. — Поговорим? — Доброй ночи, — отрезал Чонин, отпер дверь и перешагнул через порог. Бэкхён стартовал с места и успел просунуть ступню между косяком и дверью, помешав Чонину запереться в квартире. — Эй! Чонин... — Я прождал тебя целый час после работы и хочу спать, — холодно отметил Чонин и слегка пнул по носку ботинка. — Я пришёл, но застеснялся, — выпалил Бэкхён. — Подумал, что лучше посидеть у тебя. — Сразу не мог сказать? — Ну не мог же я при всех подойти к тебе. Я же застеснялся. — Это ты-то? — Это я-то. Чонин, ну?.. — Я не хочу сейчас с тобой разговаривать. Я сплю. — Ты не спишь. Ты стоишь вообще-то. — Иди домой. Я устал. Бэкхён всё-таки подналёг на дверь и ввалился в прихожую. Чонин вздохнул, захлопнул дверь, стянул ботинки и убрёл в дальнюю комнату. — Чашечку чая можно? — поинтересовался Бэкхён, распутывая шнурки. — Сам делай. Я сплю, — донеслось из комнаты. Бэкхён поплёлся делать себе чай. Нашёл чайник без проблем, включил. А вот чай пришлось поискать, как и чашки. Впрочем, заниматься чаем он таки не стал, а двинулся на экскурсию по квартире, стараясь всюду сунуть любопытный нос. Чонин торчал в ванной — там шумела вода. В ближайшей комнате горел слабый свет. Там красовался большой стол, заставленный тремя мониторами, а рядом со столом торчал синтезатор. На полу змеились и клубились цветные провода, по углам комнаты ютились динамики. На подоконнике ровными стопками высились книги и нотные тетради, и даже валялась сложенная подставка для нот. На углу стола со стороны синтезатора Бэкхён увидел деревянный конус метронома. В целом комната казалась пустоватой, но Бэкхён подозревал, что так и задумано. Он рискнул сунуться в соседнюю комнату и оценил её как гостиную, хотя там ещё грудились неразобранные коробки. В спальне тоже было пустовато: свёрнутый матрас на полу с подушкой внутри да шкаф, очертания которого терялись в сумраке. Чонин проскользнул мимо Бэкхёна, обдав ароматной смесью чего-то горячего и ярко-апельсинового, ловко раскатал матрас, а через миг затих под тонким одеялом. Бэкхён даже растерялся, потому что хозяин нагло вознамерился спать при живом госте. Возмущение в этом случае выглядело глупым, ведь Чонин задержался по вине Бэкхёна, и это именно Бэкхёну не хватило духа подойти в клубе и просто поговорить. В некоторой степени Чонин был прав — это же просто встреча и беседа, и лишь сам Бэкхён знал, насколько это бессмысленно. А обвинить Чонина в непонимании Бэкхён не мог, ведь они в самом деле почти ничего друг о друге не знали. Он тяжело вздохнул, неловко потоптался на месте, после подошёл и уселся прямо на пол у матраса. Пальцы не слушались и даже не гнулись, пока он расстёгивал пиджак и косился на влажные тёмные волосы и спрятанную под одеялом спину. Покончив с пуговицами, Бэкхён стянул пиджак и небрежно бросил на пол, подтянул брючины, согнул ноги в коленях и обхватил их руками, крепко сцепив ладони в замок. Нервно сглотнул, после облизнул пересохшие от волнения губы. — Я всегда знал, чем отличаюсь от большинства. — Голос тоже не слушался и звучал чересчур тихо в сумраке комнаты, но Бэкхёна это не остановило. Раз уж начал, то стоило продолжать. — Когда я говорю, что знал это с младенчества, это не такое уж и преувеличение. Я не любитель спорта и всяких игр, но мне всегда нравилось проводить время с другими мальчишками. Я записывался во все команды, какие мог, даже если не умел толком играть. Ты не подумай, я не делал ничего такого. Ничего грязного или недостойного. Я просто хотел быть там, где много мальчишек. Мне нравилось слышать их голоса, шутливые перебранки, разговоры о том и другом, иногда просто прикасаться и смотреть. Это всё выглядело вполне естественным, и меня лишь считали хорошим другом. Никто и ничего не подозревал. Бэкхён помолчал немного, собираясь с силами. — Но всё хорошее не может длиться вечно. В моём случае всё закончилось довольно глупо и нелепо, зато при всех и на занятии. Я даже не помню деталей — слишком был ошеломлён сам. Помню, что мы смотрели на статуи. Древняя Греция или Рим. И когда госпожа Ким показала одну из статуй с обнажённым юношей, я просто не справился. Идиотизм, да? Но я в самом деле не смог, это было сильнее меня. Дело даже не в том, что статуя была красивой, а, наверное, в качестве изображения, когда видно было, с какой любовью её сделали. Не знаю. Просто это было на весь тёмный экран и как настоящее, живое. Меня в один миг накрыло с головой, а потом я стоял, все на меня смотрели... это было как в кошмаре. Ещё и форма светлая, и... В общем, ситуация сложилась настолько однозначная, что поправить её было невозможно ничем и никак. Банально, верно? Я был не единственным подростком, который так облажался, но только у меня причина выходила за границы нормы. Потому что я при этом пялился на изображение нагого парня. Это стало началом моего персонального ада. Бэкхён ещё плотнее сплёл пальцы, с силой сжал и закусил губу. Миллион раз он рассказывал себе всё это в мыслях, но ещё ни разу не говорил никому. И сейчас, когда он говорил об этом вслух, всё выглядело ещё глупее и нелепее, а Чонин молча лежал на матрасе, завернувшись в одеяло. Бэкхён понятия не имел, слушал он или уже уснул, но слова сами просились на язык. И прямо сейчас Бэкхён хорошо представлял себе, в чём сила таинства исповеди у христиан. — После того случая... от меня отвернулись все, считай. После игр или занятий в спортзале я приходил в раздевалку и уже заранее знал, что кто-нибудь непременно открыл мой шкафчик. Туда подбрасывали презервативы, писали похабные надписи или наклеивали не менее похабные картинки, а одежду портили, оставляя мне женское бельё, топик и короткую юбку, или девчачью школьную форму. Выбор был невелик — или оставаться голым, или надевать женскую одежду. Даже когда я носил всё с собой, это слабо помогало. В душевой всё равно нормальную одежду кто-нибудь утаскивал и оставлял женские тряпки. А когда я выскакивал в женской одежде, мечтая поскорее убраться домой и переодеться, меня все снимали, чтобы после развесить снимки на всех стендах и в туалетах для мальчиков. Всего одно событие — и я стал изгоем. Когда это ударило по успеваемости, и мне влетело по первое число дома, я разозлился. Наверное, я просто не тот человек, который мог терпеть и молчать. В меня будто бес вселился. Я много занимался сам и ходил на занятия по хапкидо, несмотря на насмешки и издевательства. Я упорно старался защищать себя и превзойти других. Даже смог. Не сразу, но постепенно у меня получалось. Смешно, что девчонки относились ко мне лучше. Среди них хватало тех, кто тоже насмехался и пытался оскорбить, но их было намного меньше. И как раз в старшей школе я рискнул пойти на розыгрыш. Обиднее всего было, что парни в самом деле меня не узнавали. Они не притворялись. Они видели моё лицо, но смотрели не на него. Некоторых из них даже член под юбкой не смущал — им было всё равно. Они все поголовно считали, что это я виноват. Что я их обманул. Порывались либо избить, либо... Хотя я ведь не прятался. Я всего лишь выглядел девушкой, но моё лицо-то они знали. Если бы они смотрели на него, они бы не оказывались в дурацкой ситуации. Но они не смотрели. Они заранее считали, что я хуже всех только потому, что мне нравились парни. В глазах всех я был отбросом только поэтому. И уже неважно было, что я умею, что знаю и что могу. Они клеймили меня только потому, что я гей, а значит, отличаюсь от них. Словно я перестал быть человеком. Бэкхён с усилием расцепил руки и потёр лицо ладонями. — С тобой получилось всё иначе, но я ничего не знал о тебе и больше не встречал, поэтому выбросил из головы. Хотя меня тогда это всё же натолкнуло на мысль, что всё могло бы быть иначе, если бы никто не узнал правду. Если бы это так и осталось скрытым, ко мне относились бы по-прежнему. Даже сейчас ко мне относятся нормально, когда не знают. Но когда знают... — Бэкхён вздохнул. — Я не хочу, чтобы меня пожалели или мне посочувствовали. Просто... я теперь это понимаю. Понимаю, почему мир именно такой, почему люди именно такие, и почему таким, как я, светит только одиночество. Это не значит, что я этого хочу, но на что мне рассчитывать, если все вокруг всё скрывают, чтобы защититься? Я ведь и сам такой. Я тоже всё скрываю, чтобы защититься. Не потому, что я боюсь боли, но жить только с болью — это тоже не вариант. Мне третий десяток, Чонин. Я уже не тот, кто мог бы рискнуть всем ради мимолётности. Я хочу намного больше, но это невозможно для меня, ты ведь понимаешь? Я не хочу себе такой жизни до конца дней — в постоянной борьбе со стенами презрения и непонимания. И сейчас мне всё чаще кажется, что лучше возвращаться только в свой дом, пусть и пустой, чем обманываться миражами, всем ради них рисковать и прятаться от мира, который не понимает и презирает. Стабильная реальность лучше обманки, какой бы блестящей и красивой она ни была. Бэкхён поёжился и снова скомочился, обняв колени. — Я и тебя понимаю. Я даже ничего не имею против твоей жажды мести, если она есть. А она должна быть, потому что ты во всём этом не участвовал, наша встреча была случайной от начала до конца. Но в мести просто нет нужды. Ты всё равно не можешь сделать мне хуже, чем уже есть. Вот... — Бэкхён облизнул губы и прикрыл глаза. — Вот то, что я хотел тебе сказать... Бэкхён сдавленно пискнул от неожиданности, потому что его бесцеремонно сгребли и утащили под одеяло, прижали спиной к груди, обхватили за пояс и согрели ухо шёпотом: — Просто заткнись и спи, дурак. Тоже мне, всезнайка хренов. Короткое копошение завершилось тем, что Бэкхён замер лицом к лицу с Чонином и осторожно выдохнул. — Я в святых не верю, знаешь ли, так что... — Чонин зажал ему рот ладонью. — Не претендую, потому что я тогда очень даже обиделся. Просто не имею привычки перекладывать собственную вину на чужие плечи. Ты мне пистолетом не угрожал, я сам повёлся и на свидание позвал, сам заинтересовался и пошёл у тебя на поводу, сам закрыл глаза на несоответствия. Соблазнитель из тебя никакой, поэтому соблазнился я сам. И мне как-то надо было пережить собственный интерес к парню, потому что ничем таким раньше я не занимался и полагал, что мне это несвойственно. Да так и было. И не пыхти возмущённо, я правду говорю. Потом было, конечно, но после тебя это пережить оказалось легче, да и всё не то. Но вот кое в чём ты прав... — Чонин помедлил и аккуратно убрал ладонь с лица Бэкхёна. — Я до сих пор помню, как ты без колебаний стянул с головы парик и так спокойно признался, что ты не девушка. В жизни бы не подумал, что ты боишься. Это было как вызов. Тебе словно было наплевать, кто и что там подумает — ты просто гордился, что нравишься мне. Стоял себе в платье и без парика и ничего не боялся. Я после ни разу такого не видел. Ты ведь ни капельки не стыдился тогда, а все смотрели и молчали, и боялись, а ты — нет. — Но это только... — Это всё неважно, — отрезал Чонин и плотнее прижал Бэкхёна к себе. — Никому нет дела до твоей личной жизни аж настолько. Поэтому и смысла нет скрывать. Просто говори без подробностей и деталей, а люди сами додумают то, что додумать захотят. Я — прямое тому подтверждение. Всегда говорю общее, а люди сами додумывают частное и считают, что в моей постели были только девушки, а намёков на иное не видят даже в упор. Это просто. Людей заботят они сами больше, чем что-то иное, а исключения попадаются чертовски редко. Теперь успокойся и спи, потом поговорим, если захочешь. Бэкхён уткнулся Чонину в грудь и послушно унялся. Подумать было о чём, правда, мысли прихотливо скользили по краю сознания так, что поймать их и притормозить для вникания не удавалось. Поэтому Бэкхён с чистой совестью уснул, влипнув с головой в знойно-апельсиновый запах Чонина. Проснулся он в одиночестве, умудрившись во сне наполовину сползти с матраса. Всё-таки матрас у Чонина оказался жестковат, да ещё и слишком узкий. А вот пиджак с пола куда-то подевался с концами. Бэкхён прошлёпал босыми ступнями по коридору, покрутил головой, но в квартире царила тишина, так что он сунулся в ванную, чтобы освежиться и прийти в себя. Нашёл там синий банный халат, поразмыслил и полез под душ. После душа завернулся в халат, утонув в приятной телу ткани и запахе Чонина. С робостью выглянул в коридор, проверил спальню, гостиную и напоследок осторожно приоткрыл дверь той комнаты, где кроме стола ничего толком не было. Чонин как раз за столом и торчал. Развалился в кресле, придерживая кончиками пальцев наушники. Время от времени прикасался к клавишам и пристально смотрел на центральный монитор. На углу стола ближе к двери валялись разрисованные и исчерченные листы. Чонин забрался в кресло с ногами, прикрыл глаза и принялся постукивать пальцами правой руки по колену, отбивая неслышный Бэкхёну ритм. Долго Бэкхён не выдержал и двинулся к столу. Крался осторожно, но пару раз едва не запутался в проводах и не вспахал носом пол, но добрался до цели живым и поглазел на мониторы. Там быстро изгибались цветные линии, менялись постоянно какие-то числа, выстраивались графики и мигали окошки с нотными линейками. Бэкхён так засмотрелся, что задохнулся от испуга, когда его сгребли. Через миг он сидел у Чонина на коленях, а тот стягивал с головы наушники и хищно улыбался. — Выспался? — Угу. Что ты делаешь? — Он неловко ткнул пальцем в сторону мониторов. — Трек для фильма. Заказ. В пятницу надо отдавать готовый вариант. — Чонин провёл невесомо губами по шее Бэкхёна, вызвав волну лёгкой паники. Не придумав ничего лучше, Бэкхён сдавленно брякнул: — А послушать можно? — Я ещё не отшлифовал. Это просто черновик. — Но всё-таки? — Бэкхён упёрся из вредности. — Я даже не представляю себе это. Ты же просто сидишь перед компом, а не играешь на чём-нибудь. Как ты его вообще делаешь? — Это просто, — с тихим смешком отозвался Чонин, крепче ухватил его за пояс и слегка боднул лбом в плечо. — Я записал фрагменты на разных инструментах, а теперь свожу. Мне нужен всего лишь кусок на полторы минуты. — Всё равно не представляю. Музыка ведь должна быть музыкой, так? Как можно слепить музыку из кусочков не пойми чего? Как называется хоть? — Страсть. Ладно, сейчас включу. — Чонин дотянулся до клавиатуры, переключился с наушников на динамики и запустил трек. Начинался он с фортепианных переборов, негромко и робко, с неровными паузами, и Бэкхён подумывал ляпнуть что-нибудь ехидное, но тут же обломался на стремительной волне ударных и нарастающем рычании бас-гитары. А дальше всё походило на взвивающуюся до небес стену пламени из музыки. При повторном прослушивании до Бэкхёна дошло, что это было: замирающее в предвкушении сердце, сомнения и надежды, взрыв, бешеный пульс и перебои временами с безуспешными попытками унять пламя, а под конец — удары сердца замедлялись вместе с замедляющимися ударными. Страсть как она есть, хотя бы в представлении Бэкхёна. — Здорово, — выдохнул он со смущением, когда Чонин выключил трек. — И ты всё это сам? И на гитаре? — Обижаешь. У меня широкопрофильное образование, — проворчал Чонин. — Всё равно как музыкант я не звезда и всегда это знал, поэтому писать музыку для меня разумнее. Чтобы записывать прикладные треки, особое мастерство в исполнении не требуется. Тут главное — держать и компоновать всё в голове, представлять, как это будет звучать в сведённом виде, а там музыканты получше меня сыграют. — Но всё равно, — отмахнулся Бэкхён. — Это же тебе всё надо представить, продумать и придумать... А можно мне взять себе эту музыку? Вот эту конкретную? Просто слушать? Чонин пожал плечами. — Ну если тебе нравится... — Очень, — выдохнул Бэкхён и отвернулся, чтобы спрятаться от взгляда Чонина. — Обожаю, когда ты смущаешься, — пробормотал Чонин, вновь скользнув губами по его шее. — Затишье перед бурей. — Где это я смущаюсь?! — тут же зафырчал Бэкхён и завертелся у Чонина на коленях, но мгновенно затих, сообразив... — Ещё так повертишься, узнаешь и не такое. — Извращенец, — неубедительно протянул Бэкхён, всячески стараясь скрыть собственное удовлетворение — ему нравилось, как он действовал на Чонина. Да и кому вообще могло не нравиться восхищение и желание, особенно если объект желания и восхищения — ты сам? — Надо бы завтрак заказать. — Скорее, ужин, — поправил Чонин и выразительно ткнул на мониторе курсором на часы. — Можем пойти куда-нибудь. Мне всё равно на работу через два часа. Бэкхён белкой метнулся на этаж ниже — к себе, чтобы переодеться и навести лоск. Вот на улице он поначалу дёргался и озирался, как и в ресторанчике. Всё боялся косых взглядов и предположений людей вокруг. Но на них смотрели вполне себе нормально. Даже когда у Чонина мозг замкнуло, и он быстро поцеловал Бэкхёна под прикрытием журнала, никто и ничего не заметил. — Я же говорил. Не трясись ты так. У каждого своя скорлупа, и можешь мне поверить, далеко не все думают исключениями из привычных правил. Продолжению беседы помешал звонок. Звонил Чанмин по поводу следующей статьи. Бэкхён кое-как жестами и мимикой объяснил Чонину, что это надолго, в итоге остался в ресторане один. — Нужна животрепещущая тема, — вещал Чанмин. — Нужно что-то такое, что будет не хуже прошлой статьи. Всколыхни болото, дитя моё. У тебя четыре часа, чтобы придумать тему, от которой я лягу и уже не встану. — Через четыре часа будет полночь! — возмущённо зарычал в трубку Бэкхён. — И почему это я должен страдать над, прошу заметить, твоей проблемой? — Колонка твоя — проблема твоя. А мне нужен рейтинг. Отзвонись через четыре часа с забойной темой или ищи себе новую работу. — Что?! — взревел умирающим слоном Бэкхён. — Только совет был. Там прищемили хвост мне, значит, теперь я прищемлю хвост тебе. Или в полночь ты сделаешь мне карету из тыквы, или попрёшься на бал в чём мать родила. — А ты мне потом выдашь хрустальный башмачок? — Туфельку, комик. Прямо в зубы. — Чанмин помолчал и продолжил уже серьёзным тоном: — Кроме шуток, Бэкхён-и. Ты не хуже меня знаешь, какой ажиотаж был вокруг твоей колонки. Ещё год назад хотя бы. Но потом ты сдал и сильно. Затяжная депрессия, дитя моё, никому не идёт на пользу. Рейтинг упал ниже плинтуса. Вспомни те три месяца подряд, когда ты почти не получал писем от читателей. Чтоб ты знал — на совете собирались прикрыть твою лавочку вообще. Если бы не успех твоей последней статьи об идеальном топе, так оно и было бы. А теперь, Бэкхён-и, ты обязан доказать, что это не было случайностью. В противном случае колонку прикроют. Речь идёт о твоей работе и твоём куске. Я в курсе, что ты пишешь и для других журналов, а ещё работаешь на заказ, но если тебе нужна эта работа и вот эта твоя колонка, то будь добр — напрягись и поддержи свой рейтинг. Я помогу тебе всем, что в моих силах, но журнал не мой, ты сам понимаешь. И решать, останется твоя колонка или не останется, тоже буду не я. У тебя четыре часа, Бэкхён-и. Порази меня. — А я полагал, что поразить мне надо читателей, — мрачно протянул Бэкхён, пытаясь в мыслях прикинуть свои шансы. — Именно. Поразишь меня — поразишь читателей. Думай. И думай поскорее. Анонс нового номера должен быть завтра к вечеру, поэтому в полночь я должен знать тему. Бэкхён уставился на тарелку с креветками со вселенской скорбью. Не успел разобраться с одним, как тут же другое привалило. Вот и думай теперь: решать проблемы с хрустальной туфелькой в личной жизни или же на всё забить и сосредоточиться на Потомаке, то есть на карьере. И вот что ты будешь делать? Бэкхёну срочно требовались горячая ванна, любимый блокнот и погрызенный карандаш. А ещё слон бы не помешал. Чтоб с горя подудеть ему в задницу и свести с ума соседей.