I remember that night Я помню ту ночь I’m under those same stars Я под теми же звёздами We’re in a red car Мы в красной машине
В пыльном подсобном помещении, заваленном горой всевозможных макетов недоделанных разработок, материалов к ним и прочего хлама, было темно и холодно. Вдоль стен протянулись длинные ряды стеллажей, с полок которых едва ли не вываливались чертежи и отчёты вперемешку с научными изданиями, а местами и рабочими инструментами. Порядок никогда не беспокоил ветреную голову владельца сей сокровищницы: «Гений господствует над хаосом», — часто цитировал Эйнштейна Тони, умоляя оставить докучливые нравоучения и замечания себе. Стив скучал по его язвительной, вызывающей интонации: «Ты мне что, мамочка?» и по приглушенным всхлипам, когда он, преодолевая стеснение, старательно доказывал прямо там, посреди творческого беспорядка, насколько его роль далека от заботливого родителя. Одно сиплое «Джарвис, двери», наверное, и сейчас способно было вогнать Стива в краску.You asleep at my side… Ты уснул на моей стороне
Воспоминания яркими всполохами сменяли одно другое. Поток взрывной волной затопил сознание. Тони, открыто улыбающийся в камеру. Его крайне забавляет, что Стив обращается с техникой будто с внеземной цивилизацией, постоянно держит её вверх ногами. Они, ссорящиеся после очередной миссии: Стив снова полез на рожон, не специально, но Тони это не убедит, не успокоит, он с размаху бьёт его по лицу, выкрикивая что-то гневное, донельзя раздражённый. Они, не разговаривающие несколько дней после красноречивых, слышимых всей Башне разбирательств, перебрасываются, как дети малые, короткими сообщениями через систему ИИ. Первым на мировую пойдёт скорее Стив, ведь Тони гордый, он настолько гордый, что будет выспрашивать у Наташи, у Брюса, даже у Фьюри подошёл ли кэпу новый костюм или почему он не вышел к завтраку, но никогда не спросит сам. Два упрямца, два взрослых человека, супергероя будут показательно игнорировать друг друга, пока окружающим не надоест этот танец презрения, и они не запрут их на целую ночь в этой самой комнате, прекрасно зная, что Тони скорей продаст Старк Индастриз, чем разнесёт сердце своей обители. Стив извинится, а если это не сработает, прижмёт его к стене, заставляя посмотреть себе в глаза и прямо заявить об искренней нелюбви. Каким бы эгоистом и мерзавцем Старк ни был (а не был он ни тем, ни другим, как бы рьяно не стремился доказать обратное) он никогда не умел и не хотел врать. Не Стиву, во всяком случае. Да, подлый ход, да — нечестный, зато звенящая тишина или это его хриплое «Я так ненавижу тебя, Роджерс» вмиг расставляло все точки над i. Затем всеми правдами и неправдами от любопытных глаз скрывались алые отметины, расцветающие по всему телу и не сходящие порой неделями. Ведь заявлять о своих отношениях и ориентации казалось лишним и даже опрометчивым с их-то профессией и положением в обществе. Прошлое вновь поглотило Стива, утягивая на самое дно водоворота памяти, ещё сильнее, глубже, чем в первый раз, а он не мог, не хотел сопротивляться и потому не пытался. Вопреки надеждам на относительное умиротворение после прокручивания воспоминаний, связанных с Тони, новое погружение возымело прямо противоположный эффект. Прошлое само отпустило Стива. Ведь Тони добровольно стёр все воспоминания о них. Неудивительно, впрочем, почему именно он хотел забыть, но… Вот так просто решить всё за обоих. Холодный расчёт, избавление от мусора или лишь импульсивный шаг? Теперь он никогда не узнает правды. Стив небрежно провёл ладонью по лицу, растирая чуждые ему дорожки влаги, и снова уставился в исписанный формулами листок мутным взором. — Что же ты наделал, Тони… — едва слышно прошептал он, чувствуя, как воспоминания все до единого — хорошие и не очень, сладкие и безрадостные, все, до последнего слова, порыва, действия бесценные, навечно выжженные ярким клеймом в памяти, — возрождаются, душат, нещадно терзают.I wanna burn this film Я хочу сжечь эту плёнку You along with those pills Ты один на один теперь с этими таблетками
Уходя на пробежку, он всегда накрывает Тони всем, что найдёт в комнате, несмотря на возгласы по пробуждению из класса «Я что, умер и попал в ад?!» или «Ты опять по-тихому меня хоронишь, кэп?». Стив лишь хитро усмехается про себя, потому что знает, что, лёжа в одиночку, тот часто замерзает и, конечно, никогда не сознается в этом. Только он имеет коды доступа ко всем технологиям и сервисам, в том числе комбинацию самоуничтожения Башни и костюмов, якобы на правах Капитана, и этот жест доверия, без капли сомнения вложенного в его руки, намного громче, чем все слова. На командном киновечере только Стиву разрешено выбирать «дурацкие мелодрамы» и «скучные старые фильмы», только он может заставить Тони проглотить что-нибудь, кроме фастфуда и кофе, уговорить пойти наконец поспать или изменить своё железное, эксцентричное, нередко судьбоносное решение. Но в итоге… В итоге именно Стив вонзает нож ему в спину, пока тот прикрывает его тыл, и он бы рад всё исправить, но нельзя исправить то, чего нет. Чего больше не существует, что умерло для Тони. — Как же ты мог… Как ты только посмел это сделать? — вопрос в пустоту мрака комнаты, безответный, отчаянный. Это какой-то ад. Его личный ад, в котором палачом выступает самый дорогой сердцу человек. Он в двадцатый раз перечитывает одну и ту же строчку. Не потому, что все буквы сливаются в одну большую кляксу, а… — Или я сошёл с ума, или это не твой почерк. Ошибки быть не может. Стив может поклясться — на чертеже со внушительной конструкцией стоит неприглядная чужая подпись с самого краю. — Так ты работал не один? Стив еле-еле разбирает в неясном свете карманного фонаря инициалы Р.Р., что среди узкого круга знакомых, близких гениальных знакомых Тони, может означать только «Рид Ричардс». Когда-то Роджерс знал этого парня достаточно, чтобы обратиться лично. Вполне возможно, что он получит ответы и помощь, если приложит достаточно усилий. В последнем сомневаться не приходится. Внутри затеплился слабый, но яркий огонёк надежды. Ведь он. Только. Начал.Could I have saved you? Могу ли спасти тебя? Would that’be betrayed you? Или же этим я предам тебя?