***
6 марта, понедельник. Виктор Я тебя по-прежнему бешу? Юрий нет, сейчас тебя переплюнула школа Виктор Лестное выражение. Юрий спаси меня Виктор …в каком смысле? Юрий от школы Виктор Ох… А я уж подумал, что серьёзное случилось. Не пугай меня так, пожалуйста. Юрий что со мной могло случиться? Виктор Многое. Юрий например? Виктор Террористический акт? Одноклассник сошел с ума и всех калечит? Психологическое давление? Или проблемы со здоровьем. Юрий не думал об этом Виктор Вероятность этого не исключает, так что будь осторожней. …знаешь, это странно, когда у тебя не находится слов ответить даже сарказмом. Юрий ну извини, могу послать. надо? Виктор Котёнок, ты не выспался? Юрий я спал несколько часов — додумайся сам Виктор Я думаю, что это странно.***
Виктор посылает в ебеня большую часть своих выполненных дел, которые до конца дня ожидали банального согласия верхушки — да-нет, и вали подальше, собственно, он не волновался. Свою преподавательскую деятельность он воспринимал только как повод на полтора года отвлечься и осесть на месте, сродниться с культурной столицей и внести в строчку трудовой книги ещё одно место работы. Юра кажется ему дороже, его психозы и недосыпы кажутся важными, и пускай это издержки возрастных кризисов и переходного возраста, но у Виктора сжимаются кулаки на кожаном руле автомобиля и, будь у Плисецкого чуть больше инстинкта самосохранения, чем сейчас он думает, то все выльется в тихо-мирное русло необыкновенного «мы нашли компромисс». Виктор, наплевав на социальную сеть, к двум часам дня подъезжает к кованным воротам пятьсот шестьдесят четвертой школы, ожидая своего нерадивого подростка. Он, конечно, не его, но с тучей воспоминаний, связанных именно с ним, такого едва ли не скажешь. Вместо руля у него опасно сжимались пальцы на телефоне, вдавливая палец в экран с силой, норовя оставить по защитному стеклу глубокие царапины. Время без пятнадцати два, в здании оглушающе звенит звонок, доставая мимо проходящих людей, и постепенно из школы потоком выбегает толпа учеников, разбредающихся в разные стороны. Никифоров смотрит на учеников, выискивая одного, вспоминая, как сам подобным образом бежал с уроков в музыкалку, а потом домой, где ждал хмурый дядя Яша, боящийся плохих новостей. Лишь только к весне, когда началась активная подготовка к экзаменам, Виктора со спокойной душой оставляли одного, не волнуясь, что на следующее утро квартира окажется загаженной, а сам он будет валяться без памяти. Юра со звонком выбегает из класса, наспех обувается и, даже не застёгивая куртку, ничего не замечая вокруг, выходит из школы, по-свойски толкнув дверь ногой. А что, крутой парень, ему всё можно. Витя отрывается от телефона, по дисплею которого скоро трещины корневищем растений пойдут, и гипнотизирует здание школы, краем губ азартно усмехаясь. Когда Плисецкий выходит из парадной двери, Виктор делает шаг от машины, разворачиваясь подростку навстречу, замечая, как его взгляд цепляется за знакомое лицо и силуэт. Чуть прищуриваясь, одним своим видом мужчина провоцирует на действия, тем более, когда сейчас выйти и забить не получится. Юра, немного постояв на месте, подбираясь, делает первый шаг к нему навстречу, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. От Виктора несёт раздражением, которого он и не скрывает, зато игнорирование факта начинающих постепенно озираться людей — это у него на высоте. — Привет. — Здравствуй, котёнок. Плисецкий ощущает себя беспомощным, это неимоверно выводит, а лишние взгляды — как будто потенциальные желтушники, и скоро в сеть выльется новость о том, что за мальчиком-фигуристом заезжает собственный «папаша». Вот уж радость для любителей, что обсудить, будущих бабок на лавочках во дворах. — Я не знаю, что ты тут забыл, но лучше сначала отъехать отсюда. — С чего бы это? — Никифоров поджимает губы вместо ухмылки, упираясь глубоким и злым взглядом в блондинистое существо. Это почти что месть. Пускай Юра понервничает. На фоне стресса Викторовы нервы заметно расслабляются. Юрий закатывает глаза, стараясь говорить тихо и спокойно, ибо его шипение кота будет заметно всем — и от мужчины веет этим предупреждением — «не беси». — Тебе нужны лишние вопросы? Мне — нет, — короткая заминка, — братик. Зелёные глаза устремлены прямо на Витю, в его лицо, бегают от яркого голубого до бледных губ, обводя каждую чёрточку. Виктор — «сволочь», — подходит ближе, незаметно указывая пальцев Плисецкому за спину. — Там уже полно народу. Тебе не отвязаться. — Просто поехали. Куда угодно, — Юра принципиально не оборачивается — если он не видит, значит и его не видят, а Никифоров — тварь, и его слишком хорошо видно. — Юр, — он тянет уголки губ вверх. — Ты кажется не понял. Я хочу поговорить. Здесь и сейчас. — Я не хочу с тобой говорить здесь и сейчас. — Ты, кажется, вообще со мной не хочешь разговаривать. — Я не буду разговаривать с тобой посреди улицы, — подросток, скрипя зубами, упрямо глядит в чужие глаза. Виктор смотрит на него сверху вниз, будто это ему что-то даёт, но в сравнении он сейчас чувствует себя — рядом с этим большим, и взрослым, и самостоятельным, настоящим мужчиной, — ребёнком, который за каждое своё произнесенное слово может получить по заднице. И это не в интимном смысле точно. — Если мы сядем в машину, ничего не изменится. — Говори, я слушаю, — произносит он чуть ли не шипя. — Юр, я повторю, что, блядь, с тобой творится? — Просто занят учёбой, ничего особенного. — Ты сейчас несомненно шутишь. — Что я должен сказать? Что ты вообще от меня хочешь сейчас? — Хочу здравого объяснения происходящей ситуации, — Виктор глубоко вдыхает и выдыхает. Все Юрины уловки увести разговор бесят. — Ты мне его не даёшь. — Давай поговорим не здесь? Вокруг люди начинают разбредаться, пожимая плечами и каждый мимо проходящий незаинтересованно обводит их глазами — чего только не бывает. Они молчат две минуты, после чего Никифоров кивает в сторону машины, говоря безотлагательно жёстко и смотря на Юру категорично. — Садись в машину, — он оборачивается, открывая дверь, садясь за руль. Юра садится рядом, и первые минут пятнадцать наедине и в долгой поездке по городу Виктор расслабляется, пряча давно выращенную агрессию в закромах подсознания — пускай там и обитает. — Куда ты хочешь? — А какие варианты? «Начинается». Никифоров от бессилия выдыхает, коротко хмыкая и придерживая руль рукой, достаёт из кармана пальто маленькую записную книжку и прикрепленную к нему ручку — таких уже редко, где встретишь. — Запиши на любом листочке все те вещи, которые тебе нравится. Где ты любишь гулять, кататься, ходить, какая тебе нравится кухня, музыка, цвет, цветы, предмет в школе, стиль одежды, порода кошек и собак, страна, город, сельская местность, вообще всё! — эмоции пробились в один большой комок и разом вылились в оформленную мысль; Витя шумно и протяжно выдыхает, наконец останавливаясь около МакДоналдса, вспоминая, что там неплохой кофе он покупал когда-то по пути домой. — Кофе? Юра замирает, ошарашенно оборачиваясь, и хлопает глазами. Ему оставляют блокнот с ручкой на панели перед лобовым стеклом, быстро проверяя наличие карточки. — Значит, кофе. Латте, мокко, капучино? Гляссе? Американо? Какао? Чай? Молочный коктейль? — Вить. Стоп. — Что? — он утробно дышит, повышая голос, щурясь оттого, насколько сильный самоконтроль, что часть эмоций не прорывается наружу до последнего. — Я со вчерашнего вечера задавался вопросом, что такого, блядь, произошло; кто тебе, родной, по голове стукнул и мозги профильтровал, что такие резкие перемены за пару часов. Или интернет и расстояние так пагубно воздействуют? Тебе не кажется, что беспричинно вести себя обиженной стервой, не удосужившись посвятить в свои заёбы, слишком эгоистично для такого маленького тела? Потому что ты срываешься на мне. А это не то, что я могу вытерпеть, когда это происходит постоянно, с завидной, блядь, регулярностью, — Виктор бесшумно переводит дыхание, не слыша ничего, не замечая никого. — Так что будь другом, займи свои руки на пять минут и напиши. Может быть хоть так я тебя пойму чуть больше. Заодно можешь записать пару предложений, чего я точно не должен делать. — Виктор! Крик отрезвляет. У Юры нет испуга и льющегося через край страха, он не боится, что сейчас у него рука дёрнется, и прилетит ему по щеке за дерзость, а такое иногда бывало. У Плисецкого гневное возмущение только непреодолимое, вырывающееся в словах сквозь зубы. — Знаешь, что?! Никифоров откидывается на спинку сиденья, медленно закрывая глаза и потирая переносицу двумя пальцами. Что он сейчас сказал? «Это вообще мои слова?» И когда такое в последний раз было? «Яков бы меня сейчас расчленил». Он едва шепчет хрипло, безэмоционально и устало, скопившееся напряжение отдаётся, видимо. — Что? Сейчас Виктору очень, очень стыдно. Юра подается вперёд, утыкаясь тёплым лбом ему в плечо. — Я скучал. Виктор не успевает чувствовать, осмысливать, и что-то говорит, точно что-то волнующее его, и потому совсем неразборчиво, в скромном запале, боясь, что мальчишка сейчас встрепенётся. — Я тоже скучаю. Ты понимаешь, что вечно переступать через себя, удовлетворяя твоё ЧСВ, я не могу. Я тоже человек, живой и эмоциональный. Я, в конце концов, не робот, чтобы поводить носом, игнорируя каждую стрессово-неустойчивую ситуацию. Мне, — он глубоко вдыхает, горло уже пересохло и дерёт от жажды, — трудно, когда ты бегаешь из стороны в сторону, то обнимая, говоря переворачивающие с ног на голову слова, то глядя, как на чужого. Юре едва удается поднять свои зелёные глаза, переступая через себя и заламывая пальцы. Может, всё действительно так? Он этого почти не замечал, так было, серьёзно? — Прости, пожалуйста, — пауза. — Вить? — Да? — Виктор сидит с прикрытыми глазами, поджимая губы. Вдруг снова взорвётся, увидев Плисецкого, а так ведь не хочется. — Я запутался, — он неуверенно начинает говорить, ища те самые жизненные подсказки в любом уголке машины. — Понимаешь, ты постоянно твердишь о том, что всё проходит, но я не хочу, чтобы проходил ты. Только вот, слушая тебя, начинаешь понимать, что это неизбежно. И я разрываюсь между желанием быть с тобой рядом и осознанием, что ты можешь уйти в любой момент, снова оставив меня в одиночестве, а к одиночеству очень сложно привыкнуть, если выбрался из него хотя бы ненадолго. Никифоров опускает голову, холодной ладонью касаясь лба, не понимая, то ли смеяться, то ли ругать. — Вот дурак, — он коротко мотает головой и целует Юрину светловолосую макушку. — Я тебе сейчас тресну, честно, давно пора. Я говорил о чувствах. Пока ты сам не захочешь уйти, ты не уйдёшь. Могут уйти уважение, учтивость, привязанность, и тогда да, я действительно уйду. Но не потому, что ты вёл себя со мной как идиот без манер, а потому что ты бы полез в те вещи, открытие которых лучше томительно ожидать, — закусывает губу. — Но даже тебе, может быть, я бы попытался простить такое. Просто не изменяй себе. — Да вот опять же ты надо мной смеёшься, — Плисецкий отодвигается, обиженно по-детски дуясь — так выглядит. — Я не над тобой смеюсь, котёнок, а над ситуацией, — Виктор ещё раз целует подростка в лоб, прижимая его к себе ближе за плечи. — Ты боишься одиночества? — Его все боятся, только не все это признают. — Я не собираюсь тебя бросать. Я знаю, что такое одиночество. Не знаю, что ещё сказать, чтобы тебя убедить, что не нужно волноваться по этому поводу. — Ты достаточно сказал, — Юра улыбается, чуть растягивая уголки губ в стороны, нерешительно прижимаясь крепче. — О счастье, аллилуйя, — Виктор улыбается ещё шире и утыкается подбородком в плечо котёнка, нагибаясь вбок — неудобно, терпимо, но ради этого можно потерпеть. — Извини, что я придурок. От тебя заразился. — Зараза, — он цокает, целуя Юру за ухом. — Котёнок милый. — Может и зараза, вот только мяу. — Будешь ещё что-то подобное вытворять? — Я? Вытворяю? — наигранно возмущается. — Да что ж ты говоришь такое?! Я ведь творческая личность — я творю. — Да, творишь. Сводишь мужиков на льду с ума, заставляя их преступить закон, — Виктор усмехается и заправляет выбившуюся чёлку Юре за ухо. — А если серьёзно? — Да тебя послушать, так я мечта любого педофила. А если серьёзно, то правда извини. Всё нормально, я всё понял. — Давай не будем повторять подобный опыт? Я замучаюсь, честно. — Я честно буду стараться не выносить тебе мозг, ну или что там у тебя в голове его заменяет. — Да-да, у меня хотя бы есть замена этой системе управления. Пойдём поедим? Я не завтракал ещё. — Нормальные люди уже обедают, но ладно, пойдём завтракать. — Ты сам сказал, что я ненормальный. Виктор довольно улыбается, выходя из автомобиля и ожидая, пока Юра хлопнет дверью; блокирует пультом дверь и, подходя ближе, подталкивает Плисецкого ко входу. — Так что, будешь терпеть общество неадекватного психопата? Я же не психопат, нет? — Ты довольно-таки нормальный ненормальный. Так что забей. — Значит, не опасен для общества. В кафе необыкновенно было малолюдно за счёт рабочего дня и прошедшего время обеда, довольно темно и даже уютно. А пахло очень вкусно на голодный желудок. — Что будешь? — Просто кофе. Вообще сейчас ничего не хочется, кроме как проснуться. — Может что-нибудь из сладкого? — Вить, прекрати закармливать меня сладостями, я так к ним привыкну. — Мороженое? Значит, мороженое. Присаживайся, — Виктор оглядывает полупустое помещение и отходит к кассе, на ходу расстёгивая пальто. Юра не успевает ничего возразить, поэтому молча садится, оглядываясь на что-то старо-новое, здесь он ещё не бывал. Преимущественно дальше определённого радиуса он в жизни не выезжал, и дом Виктора стал для него открытием. Никифоров приходит минут через десять, с мороженым, латте, чизкейком и американо. — Надеюсь, тебе понравится. — Спасибо, конечно. Но, чёрт возьми, тебя не учили ответ на вопрос дослушивать?! Кто сказал, что что-то буду, кроме кофе? — Я, — отламывая кусочек, отвечает Виктор и кивает. — Приятного аппетита. Точно не хочешь? — Во нахал, — подросток восхищённо смотрит, чуть ли не с приоткрытым ртом. — Дашь пару уроков наглости? — холодные пальцы ложатся на тёплый стаканчик, отогреваясь. — Мне кофеина внутривенно, пожалуйста. — Пф, пожалуйста, — мужчина ухмыляется, делая маленький глоток американо. Юра кивает и, сделав пару глотков своего кофе, довольно улыбается: — Я превращаюсь в человека. — Знаешь, я всё-таки стану забирать тебя. А знаешь почему? Потому что без кофе и серотонина ты вечно угрюмый. Для своей же выгоды — почему нет? — А я уж подумал, что обо мне такая забота. — Я забочусь, ты просто не можешь разглядеть мою заботу, — Виктор широко улыбается, отламывая ещё кусочек чизкейка. — Да нет, почему же, одно то, что ты сидишь сейчас со мной, многого стоит. Никифоров кивает, смотря за тем, как Плисецкий быстро выпивает латте, удовлетворяя собственную потребность в сладком, запивая её терпким на языке горячим кофе. — Так, какой кофе ты любишь? — Любой, от которого просыпаешься. Но лучше, если он не сладкий и чуть горький. — Американо, значит, — он допивает последний глоток, смотря на Юру, чуть прищурившись. — Тебе не вредно будет? — Жить вообще вредно, от этого умирают, причём все. Я не выпиваю литры кофе, это вообще крайняя мера. Я вообще чай люблю больше. — Фруктовый? Зелёный? Буду покупать тебе каждое утро вместе с маленькой тёмной шоколадкой. — Ну Вить! Я же не ребёнок. — Да, — кивает. — Я знаю. Горький, тёмный шоколад полезен, в курсе? От одной дольки с твоим метаболизмом ничего не будет. И знаешь, детям не покупают кофе или чай с шоколадками на завтрак. Детям варят кашу. Хочешь, я сварю тебе кашу? Юра давится воздухом, откашливается, а после тихо смеётся, чтобы остальным посетителям не мешать. — Ты дурак. — Весь в тебя. — А? Это младшие братья повторяют всё за старшими, а ты меня обвиняешь. — Тогда по такому же принципу повтори фразу, м? — Я тебе попугай, чтоб повторять? — Ты мой младший братик. — Вот зачем же я с этим вообще согласился? — За очень хорошим будущим. Ну давай. Повтори — братик хороший. Плисецкий показательно поджимает губы, на всякий случай зубы, и выжигает в середине лба Вити точку. — Ну Юр, — тот с малой толикой умоления смотрит, едва ли не складывая ладони вместе, поддаваясь ближе. — Ну давай. Пару фраз всего лишь. — Да текст мне составить ещё! Сейчас зачитаю с выражением! — Юра, пожалуйста, — он тянется вперед и хватается подростка за прохладную руку, переплетая пальцы. Настроение в воздухе витает игриво-притягательное. Юру выбивает светлыми глазами Виктора в полутьме, его руками на коже и сжимающее низ живота предчувствие чего-то необычного. — Чёрт. Ну хорошо. Никифоров с признательностью во взгляде довольно улыбается, глядя Юре ровно в глаза, не сводя чарующего взгляда. Улыбка медленно сменяется усмешкой, и Плисецкий не может сказать, что Вите это не идёт — его это красит. — Давай — Виктор хороший. — Виктор хороший, — он заранее обречённо выдыхает и закатывает глаза — снизошли же до такого. — Виктор заботится о своём младшем брате. — Виктор заботится о своём младшем брате. — Виктор никогда не бросит младшего брата. — Виктор никогда не бросит младшего брата, — «это мне уже нравится». Постепенно даже у Никифорова взгляд стал мягче, как первый снег, укутывающий Питер, но по сути, пока что только людей, живущих в нём. У Юры уголки губ чуть приподнялись в лёгком ощущении блаженства, и постепенно… — Виктор Никифоров дорожит Юрием Плисецким. — Виктор Никифоров дорожит Юрием Плисецким. …они оба искренне друг другу улыбаются, сжимая пальцы крепче. — Я это запомню и никогда не усомнюсь, потому что, — и Витя останавливается, сводя с ума своим безумно долгим молчанием. Юра не проговаривает до тех пор, пока ему положительно не кивают, давая позволение. — Я это запомню и никогда не усомнюсь, потому что? — Потому что люблю своего старшего брата, как и он любит меня. Кто другой, пройдя мимо, подумал, что тут обет венчания дают, не менее. И место — современное. Все прочие «братья» опускаются в голове, как ненужные междометия, использованные для прикрытия и прочей самообманки. В голове у Никифорова могло быть, что угодно, но сейчас хотелось тихо подтвердить всё то, что так сильно он просит, не отрывая глаз. — Потому что люблю своего старшего брата, как и он любит меня. Мужчина проводит большим пальцем по тыльной стороне Юриной ладони с замирающим дыханием; словно сейчас все планеты воедино сошлись, взорвалось сотни звёзд сверхновыми, а параллельные вселенные пересеклись, и скоро, наверняка, взрыв дойдёт и до них. — Спасибо. — Это звучало как клятва, знаешь? — у Юры слова едва находится, когда как Виктору удается говорить настолько слаженно и отточено, в профильной форме и без заминок. — Только крови не хватает. — Да? Даже не задумывался. — Тащи нож, будем вены резать и кровь друг друга пить в подтверждение слов. — Это как-то по-вампирски, — он неприязненно морщится. — Поцелуй? — Ага, давай, — Юра проговаривает мечтательно, подпирая подбородок свободной ладонью Конечно, станут его целовать. — И губы кусать в кровь тогда уж. А вообще, я и так верю. — Знаю. У Никифорова поразительный шарм и умение выбивать из реальности, затягивая в абстракционное пространство метр на метр. Когда он подсаживается рядом, не расцепляя рук, и пальцами хватает Юру за подбородок, поворачивая к себе, удивление расширяется со скоростью Матери-Вселенной, и выбивает землю из-под ног, «спасибо, что я сижу». — Я, вообще-то, немного другое имел в виду. Виктор нежно усмехается, смыкает губы на Юриной щеке, быстро коснувшись бархатной кожи кончиком языка, отпускает пальцы с острого подбородка и отстраняется. — Вот теперь договор с моей стороны подписан. Наверно, нам пора, пока никто не стал коситься, судорожно хватаясь за сердце. Плисецкий ждет пару секунд, проверяя ощущения на наличие реальности — до сих пор чувствуются теплота чужих пальцев, и шероховатые губы, и то дыхание, которое касалось виска, заставляет сердце замирать. От загривка по спине прошибает холодным потом и, резко вскакивая, вырывая руку, он проходит мимо, к выходу, на ходу шипя и щурясь. — Я убью тебя. Видно, талант — подрывать подростку настроение. Витя вздыхает, относит поднос к мусорному ведру, и поспевает широкими шагами за Юрой, равняясь с ним около двери. — Что я сделал не так? — Да не не так, а не там, придурок! — Плисецкий повышает голос, когда дверь за ними закрывается, ершится и широко распахивает глаза, выдавая максимум возмущённого недовольства с красными щеками. Виктор догоняет его у машины, крепко хватая за плечо и разворачивая к себе, возможно, слишком сильно, сдавливая чужую руку, надеясь, что через куртку Юре было не так больно, как ему показалось, и поспешно его обнимает, чтобы не было вариантов сейчас вырываться. И был благоприятный момент для Юры, чтобы успокоиться. — Тише, котёнок, тише, всё ведь в порядке. Мы там никому к чёрту не были нужны, всё хорошо. Не волнуйся, — Никифоров шепчет в замешательстве, не воспринимая тот момент как что-то неисправимое. Людям действительно по большей степени всё равно на других людей. — Всё в порядке. — Ты сейчас понимаешь, как это со стороны выглядит? — Юра раздраженно шипит, косясь краем глаза на мужчину. — Я уже готов поблагодарить, что мы хотя бы не у моей школы. — Благодари. Почему тебя волнует, как это выглядит? — А у нас на лицах написано, что мы родственники, чтобы обниматься и это считалось нормальным, да? Тогда это уже как инцест смотрится. Не обжимайся со мной так на улице, а? — Тебя только улица волнует? Виктор не спорит с чужим желанием, хоть это и задевает. В конце концов, у каждого свои принципы, Юре позволено устраивать истерики и скандалы по крайней мере за счёт своего статуса и возраста. — Ну да, — он смотрит так, что это всё объясняет — на самом деле нихера, но об этом знать не стоит, — так что Никифоров тихо смиряется с чужими заёбами, уводя подростка к автомобилю. — Хорошо. Тебя домой? — Меня на тренировку теперь уже, — Плисецкий быстро достаёт телефон, просматривая время, рассматривая перед собой до боли учтивого мужчину. Это трогает. Тот ещё и смотрит ласково (опуская предчувствие, что как на дебила), и Юра садится в машину. — Вить, я правда умею сам двери открывать, но всё равно спасибо. Виктор садится за руль, профессионально выруливая с парковки, между делом кивая: — Я знаю, котёнок. — Просто скажи, что тебе жалко машину, когда я хлопаю дверью. — Ну и это тоже. Ты, кажется, кое-что забыл, — он мягко и безобидно усмехается, указательным пальцем прикасаясь к своей щеке. Юра поначалу возмущённо культурно посылает, избегая питерских прямых выражений, и прикрыв глаза, отчаивается, — «ничего же страшного? он же меня не съест?» — аккуратно касается губами Викторовой щеки и замирает на несколько секунд. — Ты прелесть, Юр. Ты снова не уснёшь? А то я даже не прочь сыграть маньяка. — Зачем тебе играть маньяка, ты и так маньяк. — Оу. Тогда я разворачиваюсь и везу тебя за город? — А потом ты меня в разных мешках повезёшь закапывать, потому что меня убьют и расчленят за пропуск тренировки. — Нет, — Никифоров заметно расслабляется, уверенно выжимая газ, пока можно. — Для начала я тебя трахну в машине, потом запру в коттедже, регулярно стану насиловать, и может быть через месяц ты мне надоешь, и я тебя убью. — Какая прелесть, всю жизнь мечтал. — Две мечты разом исполню. — Из тебя золотая рыбка никакущая. — Если ты загадываешь престол Великобритании, то да. Но если что-нибудь в размере ста тысяч, — мужчина тихо смеётся и легко притормаживает на светофоре, скашивая взгляд на мальчишку. — Мои желания не выполнить с помощью денег. — Надеюсь, они за гранью разумного? — Надейся. — Что, так приземлённо? — Ну, у всех же разные понятия приземлённости. — И какие они у тебя? — Ты задаёшь слишком философские вопросы, а сейчас даже не ночь, чтобы можно было нормально думать. — Ночью нужно спать. — Ночью разговоры самые искренние. Да и мыслей больше. — Искренние, да, — Виктор кивает. — А тебе не стыдно будет за них на утро? — Иногда лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал. — А говорил, что философия идёт только в ночь. Тебе около Ледового, или лучше чуть подальше? — Подальше. Заодно пройдусь, мозги проветрю. — Хорошо. Так, — он останавливается на пару секунду, — о чём ты все же думаешь? Сейчас. Юра расслабленно прикрывает глаза, поводя затёкшими плечами назад. — Сейчас я не думаю. — Мне бы так. — Это не совсем пустая голова, конечно, но когда много мыслей сразу, не получается на чём-то одном сконцентрироваться. И в итоге почти не думаешь. — У меня так не получится. Голова от этого болит. — Тебе надо учиться отвлекаться. — На что? — Да на что угодно. Виктор едва-едва улыбается уголками губ, пока Юра, открывая глаза, на него пристально смотрит. — Могу отвлечься на работу. — На меня лучше б отвлёкся от своей работы. — Я вас чередую. — Чередуют водку с соком, а я вне очереди. — А ты хочешь чередовать водку с соком, пока я отвлекаюсь на тебя? — Ты мне пить не разрешаешь. — Приятно знать, что ты об этом вспоминаешь. — Да забудешь тут. Ты и всё связанное с тобой ничерта не забывается, лучше б я так математику помнил. — А почему бы не запомнить. — Прочь из моей головы, тут и так кавардак*. Всё, мне идти уже надо. Никифоров кивает и паркует в ближайшем позволенном месте у обочины. Юра ему в ответ чуть улыбается, кивает и говорит «спасибо» от всей души, но характер — вещь непробиваемая, и, выходя из машины, прихватив рюкзак, он специально хлопает дверью чуть сильнее положенного. Виктор его взглядом в спину прожигает, плавно доезжая до разворота и уже строго по прямой дороге заходит во Вконтакте.