Лекарство

На улице было немноголюдно. Два часа пополудни — разгар рабочего дня, поэтому по тротуарам в основном сновали лишь неработающие матери с маленькими детьми и старики. На некоторых лавочках сидели голуби, растопырившие свои перья в разные стороны, а на ветках нахохлившиеся и надутые, как шарики, воробьи. Иногда слышалось тяжелое карканье ворон, перелетавших с дерева на дерево, и лай дворовых собак, дерущихся за пропавший кусок мяса. Маяковский приподнял воротник своего пальто, прикрывая больное горло от холодного ветра, перешел дорогу, предварительно посмотрев по сторонам, и остановился у выключенного фонарного столба, бросив взгляд вниз, на Есенина, что стоял по левую руку и прятал шею в складках колючего темно-оранжевого шарфа. Его нос покраснел от холода, руки были спрятаны в карманы, а плечи то и дело дергались, словно имажинист пытался хоть как-то их согреть резкими движениями. Они пробыли на улице всего полчаса, но уже успели замерзнуть. — Долго нам еще? — уныло поинтересовался Сережа, приподнимая голову и смотря на слишком высокого для него Маяковского. — Пять минут, — быстро бросил Володя и свернул за угол. Есенин последовал за футуристом, как слепой за собакой-поводырем, и бросил взгляд в сторону небольшой аптеки, в которую ему нужно будет зайти после того, как Маяковский, наконец, успокоится и перестанет его тревожить. Денег, конечно, практически не было, но даже тех копеек, бренчавших у него в кармане пальто, хватит на покупку пластыря и какой-нибудь дешевой мази. Владимир замедлил шаг, видя, что Есенин о чем-то задумался и отстал от него. Раньше бы он почувствовал закипающее внутри раздражение в минуты, когда нужно было бы поторопиться, а не идти со скоростью морской черепахи. Но сейчас его душу ничего не трогало, несмотря на то, что он замерз и хотел поскорее войти в теплое помещение. Окликать Сергея также не было смысла: Володя не хотел, чтобы эта маска задумчивости, отлично подходящая имажинисту, спала, заменившись на ставшее привычным равнодушие. За последний месяц Маяковский как-то даже сблизился с Есениным, если его визиты и молчаливые вечера, проведенные с имажинистом, можно было бы так назвать. На самом деле, он не чувствовал никакого дискомфорта или скованности, которая нет да нет, но иногда охватывала Володю. Все привыкли видеть в нем скалу, большой неотесанный камень, каким, впрочем, он и сам себя считал, но рядом с Есениным все равно можно было почувствовать себя немного другим — уставшим, привычно мрачным и одновременно чуточку счастливо-умиротворенным. — Пришли, — выдохнул он облако пара на свои руки и остановился у небольшого двухэтажного здания со слегка перекошенной крышей и желтой краской на кирпиче, кое-где начинающей темнеть и шелушиться. Есенин, чуть не врезавшись в спину Маяковского, который незаметно для него остановился, вскинул голову и посмотрел на железную табличку, висевшую у входа и на которой четкими ровными буквами была выведена надпись: издательство «ОГОНЕК». — Зачем мы здесь? — нахмурился Сережа. — За гонораром, — просто ответил Маяковский и шагнул вперед, ступая на небольшое деревянное крыльцо. — Тебя напечатали. — Что? — Есенин был настолько удивлен, что остановился на месте, как вкопанный, хотя уже намеревался развернуться и пойти отсюда прочь. — Как это… напечатали? Разве мое… — он слегка замялся, сглатывая горький ком слюны, прежде чем продолжить, — ... мое творчество не подвергается критике? — Две недели назад партия выпустила список одобренных ими писателей, литераторов и прочих из мира культуры, обосновав это тем, что их деятельность не повредит складывающемуся порядку. Твоя фамилия там тоже промелькнула. Все остальные нелегальны. Есенин задохнулся, не сумев до конца сделать глубокий вдох. В несколько шагов он сократил то небольшое расстояние, отделявшее его от Маяковского, и, вторгнувшись в его личное пространство, заглянул прямо в глаза футуристу. — То есть… меня напечатали? Маяковский мог бы чем угодно поклясться, но в этот момент он заметил, как в глазах Есенина промелькнул азартный огонек. Сборники имажиниста не пропускало в печать ни одно издательство на протяжении полугода, лишь только в некоторых еженедельных газетах мелькали его стихи, поэтому Володя знал, насколько сильно было желание Сережи выпустить собственную книгу. — Да, — просипел он и откашлялся. — Но это все равно не отменяет того факта, что ты бездарный балалаечник. Фраза была брошена с усмешкой, лишенная сарказма и иронии, больше даже походившая на старую добрую шутку, но Есенина это почему-то задело. Легкая улыбка с его лица исчезла, глаза вновь потухли, — он поджал губы и опустил голову, мрачной тенью обошел Маяковского и толкнул дверь, заходя в издательство и направляясь к столу молоденькой девушки, сидевшей в холле. От директора «ОГОНЬКА» он получил честно заработанные семнадцать рублей двадцать пять копеек и, пожав крепкую руку старика и поблагодарив его за оказанное сотрудничество, о котором бы он так ничего и не узнал без Маяковского, Есенин покинул теплый кабинет, сильнее обмотал шарф вокруг шеи и вышел из здания. Футурист стоял, облокотившись о деревянные перила и смотря на облезлую кошку, вылизывающую свои исхудавшие лапы. — Не хочешь зайти в столовую и выпить чая? — как бы безучастно предложил Владимир. — Ты что, наконец, не приказываешь мне? Володя скрипнул зубами. Его недовольство, грубость, раздражительность и злость всегда вспыхивали, как коробок спичек, угодивший в адский котел. — Но я не против, — тише добавил Есенин, и тогда складка на лбу Маяковского разгладилась. Столовая находилась в пяти минутах от издательства, но в голове футуриста отчетливо промелькнула мысль, что добираться туда они будут намного дольше.