Лекарство

Есенин даже не удивился, увидев на пороге Маяковского. — Время вечерних визитов уже прошло, Володя, — выдохнул хозяин квартиры, но сделал несколько шагов назад, пропуская незваного гостя внутрь. — Мне казал… — Маяковский кашлянул и потер горло. Голос грозился пропасть окончательно. Сережа нахмурился, а затем, приподнявшись на мысках, убрал руку футуриста от его же шеи. Под тусклым свечением лампочки все равно можно было рассмотреть раздраженную и покрасневшую кожу, свидетельствовавшую о том, что к ней часто прикасались мощной ладонью. — Еще мне нянчиться с тобой не хватало, — бросил Есенин и потер переносицу. Володя хотел что-то ответить, даже открыл рот, но Сережа продолжил: — Раздевайся и иди на кухню. Поставь чайник. Я скоро приду. — Он обошел Маяковского, быстро скинул свои тапочки (нашел все-таки в старом комоде), заменив их на уличные ботинки, и схватил с вешалки пальто, вмиг скрывшись за дверью. Оставшись один, Володя медленно, даже как-то лениво разделся и первым делом прошел в комнату имажиниста. Его не интересовало ничего из окружающей обстановки: только стол, на котором одиноко лежала кипа бумаг. Он взглянул на них и ухмыльнулся — идеально чистые, без единой чернильной точки. — Не пишешь, значит, — вслух констатировал он и взглянул в сторону приоткрытого окна, сквозь которое в комнату пробирался холодный сквозняк. Маяковский не знал, как отучить Есенина от этой вредной привычки. Он послушно последовал на кухню, в которой витал аромат чего-то сладкого. Запах не был похож на тот, что чувствовался в столовой, которую они с Сережей посетили днем, но все равно было понятно, что это тоже какая-то выпечка. Володя сразу же нашел причину столь приятного аромата и увидел вишневый пирог, половина которого была прикрыта чистым полотенцем (таким, какого у Есенина и в помине не было). Маяковский почувствовал странный тупой укол в сердце, сразу же ему не понравившийся. Он зажег плиту, налил в чайник воды доверху и поставил его на газ. Уселся на табурет, на котором теперь лежала мягкая подушка, и принялся ждать, почти невидящим взглядом уставившись в стену и погрузившись в свои мысли. Есенин вернулся тихо, спустя двадцать минут. Пальто на нем уже не было — в теплую ткань была завернута небольшая баночка растопленного меда и варенья, которое он взял у одной милой бабули, проживающей на углу Тверской улицы. Чайник к тому времени успел вскипеть. — Откуда это? — прохрипел почти севшим голосом Володя и указал на пирог. — Меня время от времени подкармливает очень добродушная старушка, — ответил Сережа и, видя, что Маяковский смотрит на него требовательным взглядом, словно говоря «А дальше?», продолжил: — Я познакомился с ней полтора месяца назад. Она приходила к своей давней знакомой, но ошиблась и постучалась не в ту дверь. Я думал, что это ты, — честно признался Есенин, — поэтому пошел открывать, ибо знал, что если разозлишься, то сотрешь меня в порошок. — Сережа ухмыльнулся, а на лице Володи отразилось чистое удовлетворение. Есенин заварил ароматный травяной чай, который решил купить сегодня в аптеке, налил его в самую большую кружку, добавив туда несколько ложек меда, и поставил ее перед Маяковским, беззвучно приказав пить. Затем, недолго думая, Сережа стянул с себя теплый шарф, пропахший запахом осенней улицы и, кажется, сухофруктами, и обмотал его вокруг больной шеи Маяковского. Он не стал ничего говорить, потому что его, на самом-то деле, эта ситуация немного смущала, так что имажинист просто открыл банку малинового варенья, расположив ее перед носом Володи, взялся за нож и, стараясь выглядеть как можно более равнодушным, принялся разрезать пирог. Маяковский прикрыл глаза, игнорируя желание попробовать любимое варенье, и принялся пить чай не мелкими, но и не сильно размашистыми глотками. Сладкая горячая жидкость согревала больное горло, растворенный мед словно залечивал невидимые глазу рубцы, и поэтому Володе показалось, что ему полегчало. Он протянул руку в сторону пирога (на самом деле он был неимоверно голоден), но перед этим, приоткрыв глаза, прищурился, смотря на Есенина и спрашивая разрешение. Когда тот утвердительно кивнул, Володя окунул кусочек выпечки в банку, не волнуясь по тому поводу, что там могут остаться крошки, и откусил смачный кусок, тщательно разжевывая и смакуя вкус. — Покажи, — прошептал Маяковский, указывая на губу Есенина, на которую уже был прилеплен пластырь. — Что ты там не видел? — хмыкнул в ответ Сережа и внутренне съежился под чужим требовательным взглядом. Он ненавидел это, потому что всегда сдавал позиции и подчинялся. — Давай завтра. — Имажинист отвернулся и стал смотреть в ночную темень за окном. Володя, на удивление, не стал настаивать. На самом деле ему хотелось о чем-нибудь поговорить. Впервые за столь долгое время он чувствовал, что готов вести непринужденные беседы, коими раньше любил разбрасываться Есенин. И Володя бы обязательно сделал это — вывел Сережу на разговор, но горло подвело в самый неподходящий момент. Чай был допит через пятнадцать минут. Есенин не просил Маяковского уйти.