Лекарство

— Я только что поцеловался с Толей. Маяковский, услышав эту фразу, подавился сладким чаем, резко выплюнув его и заляпав светло-серую рубашку. Он чертыхнулся, взял полотенце и стал оттирать светло-коричневые пятна, недовольно хмурясь и играя желваками. — Ты что? — сурово спросил он и, когда понял, что оттирать рубашку бесполезно, поднял взгляд на Есенина, так и стоявшего в проходе между коридором и кухней. — Я поцеловался с ним, — как-то даже ошарашенно повторил Сережа и, казалось, не поверил собственным словам. Маяковский злился. Может, внешне это выражалось не ярко, но внутри все кипело от еле сдерживаемого гнева. Он ненавидел Мариенгофа всем сердцем, каждой клеточкой своего тела и с трудом сдерживал себя и свои кулаки, когда взглядом натыкался на макушку головы этого… с трудом сказать «поэта». Мало того, что имажинист, так еще и постоянно трется вокруг Есенина, улыбается своей лживой улыбкой и вечно ходит с этим глупым пробором на голове. Есть ведь такие люди, которые с первого взгляда не нравятся, стоит только мельком рассмотреть их и чуть-чуть узнать их повадки; так внезапно становится противно, а чувство отвращения из груди никуда не испаряется. А теперь это. Поцелуй. Да еще и с кем — балалаечник Есенин, который до чертиков Маяковскому нравился. Володя вдохнул полной грудью. Не выдохнул. В груди клокотало накатившее чувство ревности. — Зачем? — как можно сдержаннее поинтересовался он и наигранно спокойно отложил полотенце в сторону. — Я хотел проверить кое-что. — Проверил? — прорычал Маяковский и сделал шаг вперед. — Да. На самом деле, Сергей вот уже как три дня пытался разобраться в том, что чувствует. Еще во время того визита к футуристу он понял, что Маяковский определенно не безразличен ему, а его поцелуи приятны. Есенин думал, что, возможно, в его природе заложено реагировать на подобные прикосновения чужих губ не отвращением, а каким-то скрытым (или открытым) наслаждением. В конце концов, целоваться с дамами он любил, вот и сначала проверил свою теорию на Цветаевой, которая, покачав головой, согласилась на странную авантюру, а потом и на Анатоле, почему-то быстро согласившимся и с видимым энтузиазмом целовавшим Сергея. Но Есенин, к его превеликому удивлению, ничего не чувствовал. Поцелуи были какие-то… пресные. Безвкусные и неэмоциональные. Неинтересные. И непривлекательные. Они хоть и были единственными в своем разе и с Мариной, и с Толей, но ничего внутри Есенина не вызывали. Совсем. Напротив, хотелось даже оторваться и не тратить свое время. С Маяковским было не так. Когда Володя целовал его, внутри что-то медленно зарождалось, посылая приятные ноты наслаждения и удовлетворения по всему телу. Маяковский целовал его два раза, и оба были страстными, яркими, отчего Сережа начинал теряться в ощущениях и забываться. Сердце набирало быстрый темп и гулом отдавало в барабанные перепонки, било по вискам, но это было… фантастически. Потрясающе. — И что же ты узнал? — язвительно поинтересовался Маяковский, подходя вплотную и с нескрываемым раздражением смотря прямо в светлую радужку. — Поцелуй меня, — попросил Есенин, доверчиво прикрыл глаза и приподнялся на мысках, дабы сократить приличную разницу в росте. Маяковский удивиться не успел. Может, даже не захотел. Его ревность и отголоски собственничества, смешанные со злостью не на Сергея, а на его «друга», взяли верх, и футурист, чуть сгорбившись, наклонился, обнимая Есенина за талию своими большими руками. Он жарко выдохнул в чужие губы, а затем стремительно накрыл их, утягивая в поцелуй и стараясь по-животному вылизать и стереть своим языком любое присутствие чужака на его территории. Внутри что-то взорвалось. Сергей, сам того не ожидая, с удовлетворенным стоном подался вперед, обнял Маяковского за шею и услышал, как со стороны Володи раздается милый звук, схожий с довольным кошачьим урчанием. Впрочем, может, это были лишь слуховые галлюцинации от тех ощущений, что появились внутри, а может, особенности голоса Маяковского, от которого Есенина порой в дрожь бросало. Сережа в полной силе почувствовал, с каким пылом Володя целует его, лишь тогда, когда его без особого труда оторвали от пола и усадили прямо на стол, не отстраняясь от губ. Есенин с шумом выдохнул, когда воздуха стало не хватать, и довольно заулыбался, чувствуя чужое дыхание на своей щеке. — И что же ты узнал? — уже спокойнее переспросил Маяковский, довольный своей работой. — Мне… — Есенин замялся, не зная, как правильно выразиться. — Кажется, мне нравятся только твои… поцелуи. Маяковский отстранился, удивленно вглядываясь в слегка порозовевшее лицо Есенина и на его припухшие от поцелуя губы. Прошла секунда, и он выдохнул, чувствуя, что раздражение сходит на нет.