Лекарство

— Вы совсем себя не бережете, Сергей Александрович, — раздался приятный мужской голос над головой. Есенин медленно, поморщившись и мотнув головой, открыл глаза и тут же сощурился, потому что свет от лампы слишком неприятно бил в глаза. — Что, ярко? — поинтересовался мужчина, и Сережа перевел на него взгляд, пытаясь разобраться в чертах чужого лица и, возможно, понять, кто находится рядом с ним. — Михаил Афанасьевич? — неуверенно спросил Есенин. — Он самый, — кивнул Булгаков. — У Ахматовой, знаете ли, есть вредная до безобразия привычка: чуть что болит, так сразу бежать ко мне. Видимо, это потому, что мои консультации врача более понятны, чем те, что мы слышим от докторов в больнице. — Что я… — Упали в обморок, — пояснил Михаил, вздыхая. — Вас привели сюда Анна и Осип, который Мандельштам, но они уже ушли. Сережа недовольно сморщил нос. — Давайте-ка выясним причину вашего недуга. — Булгаков навис над лежащим Есениным и показал ему два пальца. — В глазах двоится? — Сережа отрицательно промычал. — Живот не болит? Голова? — Нет. — Медленно перейдите в сидячее положение. Есенин выполнил просьбу, с какой-то ленцой отрывая корпус тела от чужой, но такой мягкой постели. — Тошнит? — Совсем нет. — Вы не падали со стремянки? Головой не ударялись в последнее время? — Нет, ничего такого не было, — честно заявил Сережа. — Что ж, — выдохнул Михаил, — тогда это чистой воды переутомление. Вы когда спали-то в последний раз? — Сегодня ночью, — немного удивленно ответил Есенин. — А ели? А здесь поэт стушевался, не зная, что сказать. — Вот от этого-то и появились проблемы. — Булгаков поднялся, засовывая руки в карманы. — Голодание, недосып, эмоциональные срывы, стрессы, депрессия — вот вам неполный букет, который может привести к плохим последствиям. Вы еще легко отделались, хотя меня совершенно не радует тот факт, что на руках Мандельштама вы приходили в себя и тут же отключались обратно. Есенин покраснел, чувствуя себя провинившимся подростком. Ему вдруг стало стыдно за то, что с ним произошло. Булгаков перечислял, да и говорил в целом спокойным, чуть разочарованным, но никак не упрекающим голосом, но Сережа чувствовал себя так, словно натворил что-то ужасное, за что его непременно должны наказать. Михаил был старше Сергея на каких-то четыре года, но в данной ситуации казалось, что между ними пропасть не одного десятилетия. — Сергей, вам нужен отдых и хорошее питание, свежий воздух хотя бы четыре часа в сутки и здоровый сон. Вы очень обаятельны, но фиолетовые мешки под глазами и ваша уже становящаяся чрезмерной худоба настораживают. Говорю вам это и как врач, и как друг. — Да я… ну… сплю ведь. И ем, — попытался оправдаться Есенин, но получилось неправдоподобно. — И куда смотрит Маяковский, — покачав головой, выдохнул Булгаков. — А причем тут— — Анна сообщила ему об этом инциденте, поэтому он заберет вас минут через десять. — Булгаков глянул на свои карманные часы и постучал пальцем по губе. — Зачем тут Володя? Не надо его. — Сережа поднялся с кровати, намереваясь поблагодарить Михаила за оказанную заботу, извиниться за причиненные неудобства и уйти, но чужая рука, крепко упершаяся в его плечо и усадившая обратно, не дала ему этого сделать. — Сергей, вы не сможете дойти до дома на одном энтузиазме, — с укором произнес Булгаков. — Давайте будем благоразумны. Есенин ничего ответить не успел. Со стороны коридора раздался одиночный звонок, и Михаил поспешил открыть дверь гостю. В том, что это был Маяковский, никаких сомнений не было. И ведь точно. Володя, не разуваясь по просьбе Миши, прошел в просторную комнату, недовольно хмурясь и опасно играя желваками. Есенин поежился под его взглядом, виновато улыбнулся, передернув плечами, и, как нашкодивший котенок, медленно поплелся в коридор, чувствуя на себе внимательный взгляд Маяковского. — Держи, — Булгаков всунул в руки Володе небольшую баночку. — Это витамины. Пусть принимает по одной таблетке в день. — Спасибо, — кивнул футурист и пожал писателю руку. — И за то, что приглядел за ним, тоже. — Незапланированно жду тебя в четверг на очередную бильярдную партию. Маяковский хмыкнул, улыбаясь одним уголком губ. — В восемь. Когда они вышли в коридор, Сергей уже был одет и стоял у стены, изучая непонятный узор на обоях. Маяковский на всякий случай подхватил его под локоток, попрощался с Булгаковым, который еще раз напомнил об их договоренности, и вышел. — И как же тебя угораздило, — спросил он уже на улице, не стесняясь и не выпуская чужую руку из своего захвата. — Вышел из Политеха, дальше ничего не помню, очнулся тут. — И что же ты забыл там? — Я оставил их, — как-то грустно ответил Сережа. — Кого? — Толю. И имажинистов. Я ушел. Маяковский остановился, пораженный, и, не веря, удивленно уставился на тоскливо улыбающегося Есенина. — Понял, что для меня имажинизм себя исчерпал. Он сильно изменился, а я любил его не за какой-то… модернизм, а за его легкость. Чувственность. — Сережа плавно высвободил свою руку и засунул ее в карман. — Я думал, что ты будешь последним, кто останется писать в этом направлении. — Не оправдал ожиданий? — Есенин поднял голову вверх и стал вглядываться в серо-голубое светлое небо. Вновь пошел снег. — Сергей Александрович! Сергей Александрович! — К Есенину подбежала запыхавшаяся девушка-почтальон. — Весь день вас ищу! Вот, просили передать лично вам в руки. — Она протянула письмо и, услышав несколько слов благодарности, оставила поэтов одних. Есенин разорвал конверт с пометкой «срочно» и достал оттуда небольшой, сложенный вдвое листок. Обратного адреса на конверте не было, да он и не требовался. Сережа пробежался взглядом по строчкам и болезненно сморщился, стараясь не показывать, насколько ему больно. Маяковский, видя коренные изменения на лице поэта, выхватил листок и прочитал всего первые четыре слова. Он обхватил Сережу за плечи и ненавязчиво подтолкнул к себе, чувствуя, как тот утыкается лбом в его плечо. В конверте лежала похоронка на имя Александра Никитича Есенина.*