Лекарство

До Рязанской области Есенин доехал на поезде по буквально год назад построившейся железной дороге, а уж до села пришлось добираться своим ходом. Дома он был ровно через двое суток, и как только его взгляду предстали родные просторы, Сергей почувствовал вмиг накатившую грусть. Он остановился на песочно-каменной дороге, припорошенной слоем снега и осенней пожухлой листвой, и стал разглядывать покосившиеся крыши соседских домиков, покрашенные в светлые цвета стены небольших сарайчиков и оконные ставни, красиво расписанные незамысловатыми узорами. С собой у него практически ничего не было: лишь небольшая сумка, взятая у соседки, где лежал теплый свитер, пара шерстяных носков, немного еды, которая была почти не тронута, и мешочек с бренчавшими внутри монетами, в основном на обратную дорогу в Петроград. Есенин выдохнул. Грудь сдавила тоска, когда он увидел отчий дом, в котором уже не было хозяина, и обремененное горем лицо матери, которая терпеливо ждала сына у порога и через раз всхлипывала, утирая слезы чистым белым хлопковым платком. Она сидела на промерзлой от ночного мороза скамейке, не накинув на себя даже старый, но хорошо сохранившийся полушубок. Сереже сперва показалось, что ей вовсе не холодно — тело согревал разрастающийся внутри пожар из боли от потери любимого мужа. Но стоило ему коснуться ее рук, которые оказались ледяными, как у мертвеца, он поспешно стянул с себя пальто и накинул на ее худые плечи, сразу же обнимая и прижимая к своей груди. Татьяна Федоровна ничего говорить не стала, потому что знала, что ее поймут и без слов. Она смогла успокоиться только тогда, когда Сережа довел ее до дивана, что находился в доме, и почувствовала, что на чуть-чуть, но легче стало. — Сереженька, — только и смогла она произнести, после чего тяжело вздохнула и положила голову на чужое плечо. Ее талию обвили руки сына, и Есенин еле сдержал разочарованный всхлип, умело подавив его, потому что знал, что сейчас не время. — Прости, что поводом вернуться для тебя стало такое событие… — Это я у вас должен просить прощение, мама. — Он оставил ненавязчивый поцелуй на ее щеке и почувствовал, как мать выпрямляется, а затем запускает пальцы в его курчавую шевелюру. Поездка в Константиново вышла спонтанной, Сережа даже не планировал точное время своего отъезда. На следующее утро после того, как узнал, что его отец умер, он наскоро собрался, купил билет на поезд, который по удаче отходил через час, и отправился в родной дом. Времени на то, чтобы предупредить Маяковского, у него просто не нашлось. Да и Сережу терзали какие-то сомнения, стоит ли вообще сообщать о своем отъезде. Если он и правда нравится футуристу (то есть, в этом Есенин почти не сомневался), то тот все поймет и не будет злиться на эту выходку. В конце концов, Маяковский не черствый сухарь, он наверняка понимает, что чувствует Сергей. Письмо для Анатоля так и не было написано. Он ведь хотел извиниться, да все руки не доходили до листа бумаги. Вот уж кого, а лучшего друга о смерти отца оповестить стоило. Но что мог сделать Мариенгоф? Поддержать? Есенин отчего-то думал, что тот, быть может, и вызвался бы сопровождать его до Константинова, но все равно вел бы себя так, как самый обиженный в мире человек. Что уж поделать, Мариенгоф такой с рождения, его никак не перевоспитать, как бы этого сильно не хотелось. Да и сейчас Сережа дома, с безутешной матерью, мысли о чем-то постороннем постепенно покидали его голову, оставляя после себя незаполненную пустоту. Впереди похороны, поэтому не стоит заниматься самобичеванием сейчас. Маяковский, узнав от соседей, что Есенин уехал, взял ближайший билет до Рязани.