Лекарство

Маяковский расплатился с мужчиной, который подбросил его до села, и сощурился от того, как яркий от солнца пейзаж резанул по глазам. Он прошел вперед по скрипучему снегу мимо каких-то домов всего несколько метров и остановился, когда до него донеслась приглушенная инструментальная музыка и несколько в унисон поющих голосов. Владимир, удовлетворенно хмыкая и разглядывая красивый одноэтажный домик, мелькающий не так далеко, двинулся дальше, направляясь к своей цели. Сомнений в том, что этот участок принадлежит семье Есенина, не было. Калитка была распахнута настежь — в селе, где каждый друг друга знает, этого опасаться не стоит. Перед крыльцом никого не было, и Маяковский позволил себе сделать шаг вперед, сразу же остановившись, когда в его сторону раздалось агрессивное рычание собаки. Он не испугался, повернул голову в сторону животного и встретился с темными карими глазами, так отчетливо напоминающими ему свои собственные. Пес еще некоторое время скалился, но как только Маяковский тихо, но требовательно сказал: «Лежать», он поджал хвост, развернулся, направившись в сторону будки, и лег у своей миски. Владимир вздохнул, провел рукой по волосам и сделал шаг вперед. В дом он не пошел, потому что услышал посторонний шум, доносящийся со стороны внутреннего двора. Есенин, разрубив еще одно полено, откинул деревяшки в сторону. Дров было достаточно, но Сережа все равно вызвался помочь, не просидев за столом и часа. Младшая сестра Саша, понаблюдав за ним некоторое время из окна, только покачала головой и тяжело вздохнула. Она понимала, что ему трудно находиться в душном от чужих дыханий помещении. Возможно, она бы даже присоединилась к нему, присев на скамью, но совесть не позволяла оставить старшую сестру и мать одних. Последнее полено Сергей разрубил одним мощным ударом, а затем воткнул топор в землю и устало уселся на пенек, покрытый сотнями мелких и глубоких трещин. На нем была легкая хлопковая рубашка, которую носил его дедушка, и теплые штаны из грубой ткани, заправленные в высокие сапоги. Он чем-то напоминал казака и только усмехался, когда мама говорила, что лучшего наряда для села и придумать нельзя. Несмотря на тяжелую работу, вспотел он совсем чуть-чуть, но холодный ветер, иногда забиравшийся под рубашку, все равно заставлял мерзнуть. Не май месяц, конечно же, но заходить обратно в дом, чтобы взять какую-нибудь теплую вещь или просто погреться, не хотелось. Сергей подавил обреченный стон, уперся локтями в колени и свесил голову вниз. Из дома все еще доносились задушевные песни, но от этого становилось только хуже. Он просидел в такой позе, не двигаясь, меньше двух минут. Есенин удивленно вскинул голову, когда ощутил, что на его плечи опускается что-то большое и теплое, согретое изнутри отнюдь не теплом затопленной печи. Он медленно повернул голову, разворачиваясь вполоборота, и удивился еще больше, когда перед собой увидел Маяковского, засунувшего руки в карманы брюк и хмурящегося от светящего в глаза солнца. Поэт хотел что-то сказать, даже рот открыл, но внутри что-то булькнуло, а горло сжала чья-то невидимая рука, поэтому Сережа лишь покачал головой и взъерошил свои волосы. — Какого черта ты приехал… — Какого черта ты уехал, — послышался встречный вопрос от Маяковского. — Уехал, ничего мне не сказав. — А почему я должен? — устало вскинулся Сергей, закутываясь в чужое теплое пальто. Маяковский улыбнулся. Не широко, ярко, как он умел это делать, — а слегонца, по-доброму, совсем безобидно и даже не насмешливо. Он подошел ближе, опускаясь перед Сергеем на корточки, и взял его холодные, почти одеревенелые пальцы в свои руки. — Ты истер себе всю кожу, — констатировал он, разглядывая чужие ладони. Есенин что-то невнятно пробурчал, а затем обессилено вздохнул, лениво наблюдая за всеми действиями Маяковского. — Ты приехал забрать меня? — Нет, — почти сразу ответил футурист и выпрямился, поднимая Есенина за собой. — Поддержать, если не прогонишь обратно, — он наигранно кашлянул, проглатывая некоторые слова и смотря куда-то в сторону. Сергей удивился еще больше. Заботящийся Маяковский — это такая странная… но забавная картина. — Я не… не прогоню, только за разрешением ты обращайся к моей матери. — Сережа оглядел Владимира и посмотрел под его ноги. — Ты что, приехал налегке? — Да, — кивнул футурист, — только деньги взял. — Безалаберный и безрассудный, — покачал головой Сережа. Он услышал, как со стороны внешнего двора раздается лай собаки, а затем жалобное громкое мяуканье. Сережа резвым шагом направился на звук, а затем увидел, как его маленький белый котенок (так и продолжающий сливаться со снегом) в испуге несется к нему. Есенин подхватил пока что безымянный комочек кошачьей шерсти и, вздохнув, прижал к груди. — Что это? — приподнял бровь Маяковский, неуверенно смотря на котенка. — Не что, а кто. Это мой новый друг. Володя протянул ладонь вперед, чтобы дотронуться до чужого розового носа, но услышал в свою сторону только недовольное шипение, поэтому поспешил убрать руку обратно, нахмурившись. Сережа насмешливо улыбался, наблюдая за этой картиной, и уже хотел высказать какую-нибудь добрую колкость, но вышедшая на крыльцо мама прервала его замысел: — Сережа? — Она накинула на плечи свой платок. — У нас гости? — Это мой друг, мама. Владимир Маяковский, может, ты слышала о таком? — Маяковский… — она задумчиво уставилась на Володю, щуря свои светлые глаза и неуверенно качая головой. — А вы… вы тот маляр, о котором как-то рассказывал мой сын? — предположила она. Сережа почти покатился со смеху, успев замаскировать свое веселье под кашель. Татьяна Федоровна вздохнула, махнув рукой, и пригласила нового гостя в дом вместе со своим непутевым сыном. А Маяковский, совершенно не обижаясь, подумал лишь о том, что позже нужно будет обязательно узнать у Есенина, кто такой этот товарищ маляр.