Лекарство

— А ты уверен, что не хочешь остаться? — поинтересовалась Катя, теребя в руках платок. — Мама, несмотря на наше горе, ходила счастливая, видя, что ты подле нее. — Ох, Катенька… — Сергей выпрямился, провел рукой по волосам и вздохнул. — Знаешь, я бы с радостью тут остался. Края, где я провел свое детство, всегда будут милы мне. — Так и что же тебя останавливает? — недоумевала сестра. — Я просто… — Сережа замялся, не зная, как правильно выразиться. — Я чувствую, что меня тянет обратно. Пускай мне многие и не рады, но я привык к своеобразной суете Петрограда. Здесь… непривычно тихо, даже слишком спокойно. — Есенин сложил еще пару вещей в сумку, которую обязательно нужно вернуть соседке, и выдохнул. — Вот как, — улыбнулась Катя. — Что ж… ты хотя бы навещай нас. Обязательно приезжай на… на сорок дней. Есенин кивнул, за несколько шагов сократил расстояние, что отделяло его от сестры, протянул руки вперед и обнял Катю, слыша, как та тихо хихикает. — И береги себя, пожалуйста, — наказала она и поцеловала Сергея в лоб. — Я постараюсь. Сережа совершенно спонтанно решил, что пора возвращаться. Никаких предпосылок этому не было, он лишь проснулся с этим чувством, которое с каждым часом все крепчало и крепчало, становясь тяжелым и давящим. Ему нужно было вернуться в Петроград ровно так же, как и тонущему нужно выплыть из-под толщи воды и дать своим легким заглотнуть свежего, спасительного воздуха. Да и у Маяковского, который пробыл с Есениным все это время, наверняка скопилось много дел. Удерживать гостя не было смысла, но сам футурист заверял, что один никуда не поедет, поэтому и пришлось поставить точку в этом деле и начать собирать немногочисленные вещи. Татьяна Федоровна подобному решению, конечно, не обрадовалась. Ей совершенно не хотелось отпускать сына, с которым впервые провела столь долгое время и успела вновь привыкнуть к его присутствию в доме. Но делать было нечего, она прекрасно понимала, что у Сережи своя жизнь, что есть причины, по которым ему нужно вернуться, что он, поэт, — птица вольная, и насильно удерживать себя в клетке под названием родительский дом не позволит. Татьяна Федоровна даже сумела смириться с мыслью, что видит сына в последний раз, она даже озвучила это, после чего получила недовольный взгляд со стороны младшей дочери, Саши, которая заверила, что Сережа обязательно вернется в Константиново, да еще и не раз. Володя все это время ждал. Он ждал, пока Есенин соберется, попрощается с родным краем, со стенами отчего дома, с родными. Рано-рано утром он выпил горячий чай, прогулялся по местам, что стали знакомы и привычны глазу, нарубил дров, бессознательно превысив норму и услышав лишь теплый смех Татьяны Федоровны, говорящей, что теперь поленьев хватит на несколько зим вперед. А смотреть в сторону сарая было совершенно не стыдно. Татьяна Федоровна, как любящая и заботливая мать, собрала в дорогу сыну и его спутнику немного еды. Она знала, что Есенин мог бы выйти на одной из остановок и зайти в один из небольших магазинчиков, кои специально стали строиться ближе к железным дорогам, но ей было бы в разы приятнее, если бы Сережа питался именно ее, домашней и здоровой пищей. — Может, ты все-таки останешься ненадолго? Сережа улыбнулся, обнимая мать. — Прости, маменька, но я не могу. У Володи дела в Петрограде, да и меня, я уверен, ждут какие-нибудь важные вести. Я еще обязательно вернусь, не волнуйся. Видимся мы не в последний раз. И не нужно плакать, — разжав объятья, закончил Сергей. Татьяна Федоровна достала из кармана платок и вытерла слезы. — А если он не приедет, я сама притащу его обратно, — высказалась Катя, погрозив пальцем. — И вы, Владимир Владимирович, тоже приезжайте! — весело крикнула Саша. Маяковский кивнул. Есенин выдохнул. С семьей они прощались долго. Потом пришлось идти пешком до соседнего села, чтобы один из знакомых подбросил поэтов до железной дороги, которая доставит их прямиком в Петроград. Погода на улице стояла ясная, морозная, отчего щеки Есенина быстро заалели, а руки замерзли, но это совершенно не мешало получать удовольствие от последних минут пребывания в родном крае. Сережа улыбался. Когда Есенин, получив на кассе два билета, взглянул на них, на лице отразилось непонятное выражение. Он неопределенно хмыкнул, чуть нахмурившись и сведя брови к переносице, и провел указательным пальцем по совершенно новому, незнакомому слову «Ленинград».