Черное зеркало

      Когда утро начинается с раздраженного крика, оно никогда не сулит ничего хорошего.        — Ольгерд фон Эверек!       Ад и черти, зачем же так орать спозаранку?! Низкий мужской голос, прервавший мою утреннюю негу, звучал так ядовито, будто незваный гость пытался уязвить собеседника его собственным именем.       Я поплотнее укуталась в одеяло из овечьего пуха, пытаясь снова погрузиться в столь редкий сон без сновидений. Час был ранний — лучи солнца только начали пробиваться через окно. Даже если снаружи разверзнется Раг нар Роог, я не сдвинусь с места.        — Ольгерд фон Эверек, мать твою!       Сравниться по глупости с идеей ворваться в усадьбу ранним утром и завершить обращение к атаману возгласом «мать твою» может только идея ограбить усадьбу и перерезать ему горло. Чего бы ни желал незнакомец, с такими выражениями ему явно не сносить головы. Невелика потеря, приличный человек в такой ранний час не заявится. Я завернулась в одеяло, как в пушистый кокон.        — Да какой ты к херам собачьим Ольгерд фон Эверек?! Если у тебя хоть кого-нибудь в роду величали «фон», то очень приятно — Ламберт, лесная нимфа.       Попытка кабана пошутить над гостем разбилась в пух и прах. Хоть кто-то еще заметил, что чувство юмора у банды Ольгерда хромает на обе ноги.        — Слышь, ведьмак, притихни! — попытался утихомирить его грудной женский голос.       О, Лебеда, когда я успела так нагрешить! Нежданный гость — наш попутчик в замок. Кажется, Геральт подложил нам свинью. Кухарка — никто другой в усадьбе не просыпался так рано — продолжала усердно чихвостить ведьмака:        — Спит атаман! Ходют тут всякие, будют господина. Иди отседова, приходи, когда нормальные люди завтракать изволят.       От судьбы не убежишь — из-под одеяла придется вылезти. Я не могу позволить ведьмаку отправиться восвояси — мы ждали его прибытия двое суток, а времени у нас и без того в обрез.       В зале усадьбы царила атмосфера назревающего конфликта.        — Позвольте, сударыня — мне что, делать нехер, кроме как круги вокруг да около нарезать?!       Препиравшийся с кухаркой Ламберт упер руки в бока. Весь обвешанный склянками и бомбами, он походил на бродячего торговца.       Конрад, сломленный не то похмельем, не то неудавшейся шуткой, оперся головой о край стола и предпочел больше не вмешиваться.       Кроме желтых глаз и медальона ведьмак ничем не напоминал Геральта — его черные, зализанные назад волосы не тронуты сединой, а лицо не испещрено шрамами. В глаза бросился лишь тонкий порез на щеке.       По сравнению с умудренным жизнью Белым Волком, в Ламберте было что-то почти мальчишеское. На меня он взглянул так ехидно, что я обеспокоилась, не забыла ли спросонья зашнуровать рубашку.       Ольгерд чуть не вышиб дверь спальни, заспанный и изрядно раздосадованный грубостью гостя. Красный, сшитый по зерриканской моде пушистый халат придавал ему непривычно домашний вид. Впрочем, с его военной выправкой даже халат смотрелся, как мантия.       В последние дни Ольгерд не вспоминал о моем существовании; мы едва перекинулись парой слов о предстоящем путешествии. Отказ вновь разделить ложе сделал меня в его глазах надоедливым призраком, скитающимся по усадьбе. Я провела дни за изучением обширной коллекции книг по демонологии, пока мне в каждому углу не начали мерещиться черти.       Они посмотрели друг на друга, и я впервые увидела, как зарождается ненависть с первого взгляда. Обратились они к друг другу одновременно и одинаково громко.        — Что ты там вякнул о моей матери, пёс?        — Рыжий, морда самодовольная… Ольгерд фон Эверек?       Геральт, истинный слуга дьявола, услужил так услужил! Только бы не дошло до драки: покуда Геральт связан контрактом с о’Димом, в этом деле нам он помочь не сможет, а ведьмаки - вид на грани вымирания. Выбирать не приходится.       Я увела Ольгерда в сторону и прошептала:        — У нас нет времени ждать, пока появится кто-то нормальный.       Мой шепот был едва слышен даже мне — но у ведьмаков слух оказался еще лучше, чем рассказывали в легендах.        — Я не ослышался — нормальный? О, я чувствую это начало долгих и плодотворных отношений, госпожа…        — Филипек, — представилась я, неохотно спускаясь вниз по лестнице.       Кухарка, увидев еще не до конца проснувшегося атамана, понеслась заваривать травяной отвар, который он всегда пил по утрам. Изрядно поддатые, но уже вооруженные кабаны притащились на шум, грозно зыркнув на незнакомца. Ведьмак и бровью не повел, лишь вздернул подбородок и поджал губы.        — Как тебя звать, ведьмак? — холодно обратился к нему Ольгерд, разминая мышцы после сна.       Ламберт, не удосужившись спросить разрешения, взял со стола кружку со свежезаваренным отваром и смачно отхлебнул.        — Ламберт. Задаток вперед.       Ольгерд небрежным жестом указал кабанам, что их присутствие не требуется, и вальяжно раскинулся на диване, скептически взирая на гостя.        — А мне казалось, ведьмаки не берут предоплату, — ехидно улыбнулась я.       В основном потому, что никто не дает — пытаться забрать свои кровные у пожёванного гулем трупа — то еще развлечение. При упоминании о деньгах ведьмак встрепенулся, словно я уже была одной рукой в его кармане.        — Кажется — креститься надо, госпожа Филипек. С вас возьму. Мне Геральт сразу сказал, что вас обоих лучше в жопу послать, а то его последний раз чуть не повесили. — Ламберт разочарованно вздохнул и с сожалением добавил: — Но я на мели, у меня баба очень затратная.       Ах да Геральт, а как пить с атаманом — так это он всегда готов! Несмотря на грубое обращение к даме сердца, голос Ламберта едва заметно потеплел при упоминании о ней.        — Называй свою цену, ведьмак. А хочешь — бери в усадьбе то, что приглянется.       Ольгерд сделал широкий жест в сторону картин, но Ламберт уже бросил шутливо-наглый взгляд на ложбинку моего декольте. Безвкусная шутка ничуть не позабавила нахмурившегося Ольгерда. Атаман бдил за своей собственностью тщательнее, чем Цербер за вратами царства Аида.        — Мне ни к чему размазня с голыми бабами, — кивнул Ламберт на портрет обнаженной нимфы. — У меня их и в жизни хватает.       Ведьмак откашлялся и продолжил безо всякой иронии в голосе:        — Тысяча крон, ни больше ни меньше. Я знаю, куда мы направляемся. И чем там занимались.       Тысяч крон за пару несчастных призраков?! Чем же мы в замке, по его мнению, занимались, выращивали ручных драконов?!        — По рукам.       Неудивительно, что род фон Эвереков в свое время разорился. Настроение Ламберта резко улучшилось, он даже изобразил подобие кривоватой улыбки.        — Нам нужен портал.       Вход в Горменгаст завален камнями — ни всаднику, ни пешему не добраться до ворот замка. Я предупредила Ольгерда о том, что нам понадобится помощь мага.        — Чародейка откроет портал, — сказал Ламберт и, шумно хлебнув из кружки еще раз, продолжил: — Меригольд я оставил в конюшне. Заездил я ее вусмерть, так что поласковей.        За кой ляд Ламберт оставил Четырнадцатую с Холма в конюшне? И я, конечно, рада их личному счастью, но могла прожить и без этой подробности.       Ламберт заметил мое изумление и усмехнулся:        — Кобыла моя.       Тьфу, дьявол!       Сборы не заняли много времени — Ольгерд сменил одно непривычное мне одеяние на другое: чёрную кожаную броню. Встреча с ведьмой, по всей видимости, научила его дорожить расшитым кунтушом.       Нож, походная сумка, зелья. Горменгаст. Под ложечкой предательски засосало, и я снова перебрала свои пожитки. Зелья, походная сумка, нож.       Атаман и ведьмак уже пытались связаться с чародейкой по мегаскопу. В кабинете атамана при желании можно было найти все, что угодно: от глаза Нехалены до мегаскопа эпохи Сопряжения Сфер.        — Кейра! Кейра, ты меня слышишь?! — громогласно позвал Ламберт чародейку.       Артефакт едва уловимо завибрировал, прежде чем Ламберту ответил мягкий, соблазнительный женский голос:        — Тебя даже в Оксенфурте слышно. Вы готовы?       Ольгерд оторвался от чистки карабелы и кивнул.        — Готовы, — подтвердил Ламберт.        — Пустульские горы, к востоку от Гелибола, все верно?       Я подтвердила координаты, вкратце описав Горменгаст и уточнив, где именно нужно открыть портал.        — Ламберт… береги себя.       Судя по нежному беспокойству в голосе, это и есть та самая затратная баба. Ведьмак и чародейка удачно организовали семейное дело.       Ослепительной вспышкой в воздухе развергся круг, словно само пространство разорвали на части. Я уставилась на портал, не решаясь ступить в переливающуюся всеми оттенками чёрного гладь.       Это просто портал, магическое искривление пространства, мост между двумя точками в Континенте. Он не разорвет меня на части. Если бы Ламберт не подтолкнул меня в спину, я бы ещё долго перемежалась с ноги на ногу.       Прыжок в пространстве сродни прыжку в холодную воду — задерживаешь дыхание, зажмуриваешься и надеешься на лучшее. Свободное падение было неприятным, но мимолетным, и прервалось ударом обо что-то скользкое и мокрое.       Кромешная темнота мешала мне разглядеть, что именно находилось под моими ногами. Головокружение не проходило ещё пару мгновений, пока я раздумывала, хочу ли найти, на что облокотиться, или все же обойдусь.       Где мы? Уж точно не там, где должны быть. Тьма, вонь, склизкая жижа под ногами… Канализация — вернее катакомбы, куда сливали нечистоты. Оглушительный хлопок, и кто-то упал в грязь рядом со мной.        — Ольгерд? Ламберт?        — Темно, как у утопца в жопе!       Вопрос себя исчерпал. Ламберт звякнул флаконом, сделав быстрый глоток. Ещё одна вспышка, и Ольгерд явно не пожалел о решении облачиться в черное.        — Холера ясна*, где мы?        — В дерьме, — коротко ответил Ламберт, и эхо его слов разнеслось по гулким катакомбам.        — В канализации, Ольгерд, — уточнила я. — А должны были попасть в лабораторию.       Ольгерд вздохнул, отряхнув сапоги от грязи.        — Отправь свою чародейку обратно в Аретузу.       Не думаю, что Кейра виновата в случившемся конфузе — скорее всего, мои бывшие коллеги воспользовались защитными механизмами, не позволяющими телепортироваться прямо в замок, когда началась осада.        — Своей бабой помыкать будешь, — огрызнулся Ламберт.       Я не стала встревать в перепалку. Ещё пара мгновений в этих смердящих катакомбах, и у меня появится клаустрофобия, а в кожу намертво въестся запах нечистот.       Глаза понемногу привыкли к темноте; впереди можно было различить массивную дверь. Пара неуверенных шагов по тому, что я предпочла называть слякотью, и уже можно нащупать до боли знакомый каменный барельеф.       Стоило мне коснуться камня, как прямо посреди двери распахнул веки огромный глаз. Через пару мгновений он сфокусировался на мне; немигающий и неживой, во много раз больше человеческого.       Мысль о том, что смотровая система замка в таком завидном состоянии меня больше обеспокоила, чем обрадовала. Нет ничего хуже, чем оказаться в Горменгасте непрошеным гостем.        — Что это за ебалда? — заинтересовался местными достопримечательностями прозревший от зелья Ламберт.       Оставив его вопрос без ответа, я привычным жестом продемонстрировала глазу руку, но тут же вспомнила, что давно не ношу перстень с символом. От старых привычек трудно избавиться. Тяжело вздохнув, я принялась расшнуровывать рубашку.        — О чем идет речь? — нетерпеливо спросил Ольгерд.       Прикрыв грудь, чтобы в поле зрения и ведьмака, и глаза попадала только метка, я подошла к двери вплотную.        — Леший его знает, — присвистнул Ламберт. — Но твоя баба решила показать этой штуковине сиськи. Охрана первостатейная, надо в Каэр Морхене…        — Ведьмак, — осадил его Ольгерд.       Глаз закрылся, признав в метке символ Табулы Разы. Где-то внутри стен зашевелил шестеренками древний механизм.       Двери скрывали за собой едва различимую во мраке узкую винтовую лестницу. Ольгерд зажег факел — пламени едва хватило осветить уходящие ввысь ступеньки.        — Ни шагу, — преградила я ему путь. — Ловушка.       Канализация — излюбленный лаз воров, и на каждой из ведущих вверх лестницах им был уготован неприятный сюрприз. Автор этой ловушки я — подробность, которой я не стала делиться со своими спутниками.        — Тебе знаком ряд Фибоначчи? Один, один, два, три, пять?       Псевдослучайные последовательности широко использовались в тайнописи — но я не была уверена, что эрудиция Ольгерда настолько обширна.        — Слышал, — привычная непоколебимая уверенность в голосе Ольгерда слегка ослабла.        — Два, три, пять, восемь? Каждое следующее число — сумма двух предыдущих? — обеспокоенная такой реакцией, уточнила я. — Не наступай на эти ступеньки, или сработает ловушка.       Атамана мы пропустим вперед — в случае, если я ошиблась насчет ловушки, ущерб будет незначительным.        — Сказочное начало, — прислонился к стене Ламберт. — Прыгай, фон Эверек.       Прыгать Ольгерду не пришлось — его шаг достаточно широк, чтобы одним махом перешагнуть через три ступеньки. Мы с Ламбертом расположились по обе стороны от лестницы и внимательно наблюдали.       Пятая, восьмая, тринадцатая… Тринадцатая! Ольгерд, дьявол!       Раздался угрожающий щелчок, и на ступеньки с диким грохотом упал огромный каменный валун, стремительно покатившись вниз.        — Назад! — заорала я, словно ему действительно угрожала смертельная опасность.       Слишком поздно. Валун сбил Ольгерда с ног и с треском ударил его прямо в грудь. Ольгерд оказался погребен под камнем, застыв в неестественной позе. Если бы не каменное сердце, в усадьбе кабанам пришлось бы устраивать по атаману панихиду.        — Ах ты ж блядь, недомагики сраные!       С Ламберта слетел весь гонор, когда он увидел распластанное под валуном тело.        — Ольгерд, это же не высшая математика…       Первый раз на моей памяти атаман хоть в чем-то потерпел фиаско. Сдается мне, что познания Ольгерда о ряде Фибоначчи весьма приблизительны, но он не хотел признаться в этом соплячке, которая в четыре раза младше него.        Ещё больше, чем неожиданно почивший атаман, ведьмака шокировала моя крайне циничная реакция.        — Ты над трупом глумиться вздумала?! Жеванный стыд, я всяких видывал, но таких…       Я постаралась сдвинуть валун с места, но тяжелая махина в полсотни пудов оставалась непоколебимой. Ламберт добавил в мой адрес еще пару красочных эпитетов и успокоился, пока внезапная мысль не пришла ему в голову:         — Ладно, хер бы с ним, но деньги кто платить будет?         — Успокойся, я знаю, где его тайник — за картиной в усадьбе.       Я не стала уточнять, за какой именно, чтобы у ведьмака не появилось сомнительных идей. Дворяне в Редании часто прятали свои сокровища за семейными меморабилиями; кроме того, уголок картины был затерт, а красная краска на ней облупилась. То, где и как Ольгерд хранил награбленное, столь очевидно, словно сам Лебеда велел его обокрасть.       Мое наблюдение заставило Ольгерда зашевелиться; одним движением он скинул с себя камень, который я безрезультатно пинала.        — Откуда у тебя, позволь поинтересоваться, такие подробности?       Жутким образом раздробленные кости грудной клетки распрямились и встали на законное место. Короткий траур ведьмака сменился возмущенным недоумением:        — Что это за ебаные чудеса божественные?!        — Атаман так печется о своем тайнике, что решил воскреснуть.       Я предусмотрительно отошла от Ольгерда на пару шагов, прежде чем ерничать; тот поднялся на ноги и посмотрел на меня с откровенным неодобрением.        — Я бессмертен, ведьмак. Что до тебя, Милена — честь идти первой теперь принадлежит тебе, раз ты сегодня такая шутница.       Солидарна — по лестнице действительно лучше пойти тому, кто умеет складывать в уме. Уже не страшно, я убедилась, что ловушка действует именно так, как я предполагала.       Двадцать первая. Тридцать четвертая. Стены и потолок лестничного пролета становились все ниже. Запах горящего воска постепенно сменялся запахом сырости, въевшимся в каменные стены. Дышать все труднее из-за спертого воздуха — даже Ламберт перестал ругаться сквозь зубы.       Наверху нас поджидала еще одна массивная дверь, защищенная шифром. Она бесшумно открылась, когда я привела пластины в правильное положение. Non omnis moriar. Метафорическое высказывание, ставшее для одного из моих спутников суровой реальностью.       В ноздри ударил запах формалина. Лаборатория замка выглядела ровно так, как я запечатлела ее в своей памяти — алхимический инструментарий, ряды стеклянных пробирок вдоль стен под узкими каменными сводами. Раздуваемые мехами печи — плавильная печь, печь для дистилляции и покрытый золотыми символами атанор.        — Ну и бардак тут у вас, господа недомагики, — сказал Ламберт, пнув ногой валяющийся на полу экземпляр «Necronomicon’a» Абдулы Альхазреда. В лучшие времена замка за такое ему бы без лишних разговоров оттяпали ногу.       В лаборатории и впрямь царил полнейший хаос. Как будто все обитатели замка в одночасье сбежали из лаборатории, по принципу omnia mea mecum porto* не сокрушаясь по поводу оставленного имущества.       Я подошла к окну из цветного стекла, взглянув на окружающий ландшафт, словно желая убедиться, что мы действительно в Горменгасте. Острые белые пики Пустульких гор не оставляли сомнений.       Ольгерд тем временем подошёл к пробирке и взглянул на заспиртованного гомункула.        — Создание жизни искусственным путем?       Он задумчиво постучал по пробирке, рассматривая пентаграмму, поддерживающую жизнь в заспиртованном теле. В ответ на его стук гомункул распахнул глаза, заставив Ольгерда отшатнуться от сосуда и потянуться к карабеле. В глазах существа не было жизни — только ее иллюзия. В пробирке нельзя создать душу.       Я буду благодарна Лебеде, если гомункул — единственное свидетельство о сомнительных практиках ордена, которое заметят мои спутники.        — Фон Эверек, — обратился к нему Ламберт. — Не добавляй мне работы, не трогай ничего.       Ольгерд проигнорировал его просьбу и принялся рассматривать схему на столе, отодвинув в стороны колбы с разноцветными жидкостями. Он достаточно разбирался в оккультизме: чем больше вглядывался в начертанное, тем больше хмурился.        — Милена, скажи на милость… чем еще вы тут занимались?       Он повторил указательным пальцем очертания пентаграммы; золотой перстень с янтарем сверкнул в отблеске факела. Ольгерд точно знал, что видит перед собой — ему не хватало лишь немногих улик, чтобы сложить перед собой цельную картину.        — Я тайнописец, Ольгерд. Алхимией и ритуалистикой занимались другие.       Полуправда. Полуложь. Я облокотилась на стол, заслоняя собой схему, которую когда-то случайно обнаружила и из-за которой вызвала Иштвана на неприятный разговор. Sacrificium filius hominis. Ни к чему Ольгерду знать о падении ордена.        — Да, Филипек… Будь я на твоем месте, тоже бы открещивался.       Ламберт то ли из брезгливости, то ли из предусмотрительности ничего не касался, держа наготове флакон с черно-красным маслом. Не иначе как fuga daemonum из зверобоя и мандрагоры. Чародейка хорошо подготовила своего возлюбленного.       Я не видела смысла себя обелять — я не брезговала в жизни ни убийством, ни воровством, ни ложью. Но я никогда бы не принесла в жертву ребенка. Ни в обмен на вечную жизнь, ни на тайные знания, ни даже на спасение от проклятия. Тем более из того же самого приюта, в котором выросла сама.       Но Ламберт прав, никто мне не поверит. Если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, вероятно, и есть утка.       Как только я дотронулась до двери, ведущей в кельи адептов, неожиданный звук заставил меня вздрогнуть.       Из башни доносилась невыносимо прекрасная, почти неземная органная музыка. Без аккомпанемента в виде голоса или других инструментов — ничем не отягощенное звучание сотен труб, так подходящее высоким сводам замка.       Искусство, мне не подвластное — у меня не было ни терпения, ни таланта. Оттого восхищение игрой чувствовалось еще ярче: к нему примешивалась зависть, что такую красоту мне не создать.       Органная музыка в заброшенном замке — два словосочетания, которые никогда не хотелось услышать в одном предложении.        — Меня мои уши подводят, или…?        — Нет, тьма болотная, я тоже это слышу.       У каждого человека уникальный, как почерк, стиль игры на музыкальном инструменте. Я не единожды слышала эти чуть более протяжные, чем полагается, низкие ноты — из-за того, что правая нога музыканта была едва заметно короче левой, и оттого слабее нажим на педаль.       Я медленно сглотнула тяжелый комок в горле.       Прошло пять лет с тех пор, как я узнала о жертвоприношениях в замке и для чего они предназначались. Пять лет с тех пор, как я впустила сюда охотников на ведьм. С тех пор, как должен был быть мертв играющий свою любимую «Третью симфонию» Иштван.       Музыка в одночасье смолкла, и на смену ей пришла мертвая тишина.