Черное зеркало

      Надеюсь, эта тварь никогда не выползет из ада. Насланные ею кошмары надолго лишат сна. Неужели мне не уготовано другой участи, кроме как провести вечность в компании чудовищ? Как же я не хочу умирать… Как же я не хочу умирать, пока на мне проклятие.       Ольгерд великодушно подставил плечо и не оттолкнул, когда я повисла на шее всхлипывающей гирей. Жалкая. Измученная. В крови и соплях.        — Спасибо, Ольгерд, — тихо сказала я. — Что помог мне. Когда я забыла слова.        — Прибереги свои благодарности до усадьбы.       Ольгерд в своем репертуаре. Я слабо улыбнулась и тут же поморщилась от боли. Плечо горело, словно к нему приложили раскаленную кочергу.        — Что с плечом?       Он бросил беглый взгляд на спину.        — Небольшая царапина. Не о чем беспокоиться.       А болело так, будто руку оттяпали. Я извернулась, пытаясь рассмотреть рану.        — Зато я сейчас… сдохну... — выдавил Ламберт. — Голубки… херовы.       Ламберт! Я охнула, попыталась подняться на ноги, и чуть не поскользнулась на собственной пентаграмме.       Ведьмак выглядел так, будто уже одной ногой стоял на пороге Царствия Небесного — глубокий порез на верхней части бедра и рваная рана на боку. Я из рук вон плохо разбиралась в медицине и с трудом представляла, что делать с раненым. От такого кровавого зрелища и вовсе оцепенела. Как по мне, лечить уже поздно.        — Зелье… Раффара Белого… — простонал Ламберт.       Это название мне ни о чем не говорило: зелье явно из ведьмачьего арсенала. С его помощью обычные люди скорее сведут счеты с жизнью, чем вылечатся.        — Как его найти?        — Да что ж за… — Ламберт закашлялся, и брызги крови попали мне на щеку. — Белое!.. Купорос и киноварь…       Половинка склянок разбилась, но один флакончик с белой жидкостью все же пережил схватку. Знакомый ржавый запах купороса. Ламберт с трудом проглотил жидкость и застонал. Разве ведьмачьи эликсиры не притупляют боль? И без того пугающий цвет вен стал настолько ярко-зеленым, что мне подурнело. Дьявол, как же ему помочь?!       Нужно остановить кровотечение. Я оторвала от края рубашки кусок ткани — в каком-то романе героиня сделала точно так же — и наложила жгут чуть повыше раны. На этом мои познания в медицине закончились, и я беспомощно подняла взгляд на Ольгерда.        — Спирт есть? Рану обеззаразить, — подсказал Ольгерд. Тем временем он методично вытирал карабелу от вязкой крови демона.       В закромах ордена самогон найдется. А если мои вещи никто не трогал, то и не только самогон.        — Ольгерд! Женские кельи, вторая комната справа, под кроватью мешочек и бутылка.       Нужно снять одежду. Стянуть штаны не получится, придется резать. Когда Ламберт увидел ритуальный нож, задергался еще сильнее. Неужели он подумал, я ему вены резать буду и пентаграммы на стенах малевать? Страсть у меня такая, мужчин резать? Я не сдержала смешок. Он плохо сочетался с ножом в руках и явно не внушал Ламберту никакого доверия к моей персоне.       Я аккуратно попыталась разрезать хотя бы часть одежды, но получалось из рук вон плохо. То, что ведьмак метался, как раненый зверь, еще больше усложняло задачу.       Когда вернулся Ольгерд, с моего лба крупными каплями стекал пот. Он плеснул мне на рану, после чего хлебнул прямо из бутылки. Это он зря, самогон из лаборатории может уложить на лопатки даже каменного тролля.        Тканевый мешочек прогнил, и фисштех просыпался на пол. Интересно, как долго можно его хранить? Впрочем, хуже Ламберту уже не станет.        — Ламберт, медик я паршивый, так что нюхай. — Я поднесла порошок к ноздрям.       Тот вдохнул, обессиленно откинул голову и притих. Я распорола штаны по швам, стараясь не касаться ран. Кто бы мог подумать, что это так сложно, особенно при тусклом освещении. Слава Лебеде, что все не так плохо, как мне показалось на первый взгляд.        — Ты штаны прямо с ногами резать собралась? — ехидно поинтересовался Ольгерд.       Слава Лебеде, что я не лекарь. Самая неблагодарная работа на свете.        — Можешь лучше — милости прошу, — огрызнулась я.        — Бабское дело раны обрабатывать.       Дыхание Ламберта понемногу становилось размеренней. Работает, можно дезинфицировать. Я щедро облила раны самогоном. От одного запаха опьянеть можно. Соблазн хлебнуть из бутылки был велик, но после этой дряни на ноги уже не встану.        — Может, зелье на раны вылить? — предложила я.        — На голову себе вылей, — пробормотал Ламберт, стремительно проваливаясь в забытье. — Мне уже хорошо.       Еще бы ему стало плохо после отменного офирского фисштеха. Я в изнеможении опустилась на холодный каменный пол. Когда-нибудь весь этот ужас закончится. Omnia transeunt et id transibit quoque (Все проходит, и это пройдёт).        — Можно я тоже немного полежу?        — Нельзя, — отрезал Ольгерд. — Нам некогда. Одному дьяволу известно, что за твари здесь обитают. Второй такой схватки вы не переживете.       Безжалостный человек. На самом-то ни царапинки, хоть и грязный, как черт. Упорно не желая вставать, я уцепилась за последний аргумент.        — Как мы можем оставить его тут одного? — я кивнула на бессознательного Ламберта. — Его же тут съедят.        — Положим в пентаграмму. — Он подхватил обмякшего ведьмака под мышки и потащил в сторону кафедры. — Ни одна тварь не тронет.       Ламберт оставлял за собой кроваво-белый след. Ох, он нас и возненавидит, когда очнется полуголый, посреди пентаграммы, но выбора не было. Я положила рядом с ним серебряный меч.       Винтовая лестница, ведущая наверх, в башню из слоновой кости — так Иштван в шутку называл свои покои — теперь оказалась на своем законном месте. Знакомые ступени, такие крутые и узкие, что идти можно только вереницей. Я молча следовала за Ольгердом, придерживая раненое плечо и все глубже погружаясь в мрачные мысли. Иштван Шандор. Были времена — давно, но были — когда я тобой восхищалась. Ты был мне дорог. Ты вытащил меня из грязи. Мне жаль…        — Этот демон, — прервал Ольгерд затянувшееся молчание. — Во время экзорцизма ты назвала его Бааль-Зевувом?       Мне не очень хотелось обсуждать произошедшее. Чем раньше я выкину эту дрянь из головы, тем крепче буду спать.        — Да, — тоном, не предполагающим дальнейших обсуждений, ответила я.       Рак на горе скорее свистнет, нежели Ольгерд станет прислушиваться к моему тону. Он остановился и прислонился к стене, взглянул на меня сверху вниз. Броня на нем висела жалкими лохмотьями. А еще он где-то потерял свою золотую сережку — наверное, вместе с головой.        — Я знаю, как его призывают.        — И? Почти всех высших демонов вызывают одинаково. Человеческие жертвоприношения. — Я пожала плечами, пытаясь уйти от темы.        — Ему приносят в жертву детей. — Ольгерд сделал выразительную паузу, прежде чем продолжил. — И я очень сомневаюсь, что они находились в замке совершенно случайно. Часто вы тут подобным занимались?        — Хотела бы я знать.        — Из-за этого ты предала орден? Жалость к детям?       Что же я слышу, сомнение? Считает, что я бы таким не побрезговала или считает, что жалость — бесполезный рудимент?        — Я могу понять, насколько тебе не близко это слово, но да, жалость. — Я перевела дух, прежде чем поделиться кратким отрывком из своей биографии. — Рядом с Гелиболом миссия пророка Лебеды. Меня там приютили на пару лет.       Монашки. Лицемерные суки, к месту и не к месту вспоминавшие Лебеду. Вера — это смирение. Смирение — это побои. Единственный прок от этой цепочки — я научилась молиться. Тем сиротам, которым не повезло не только лишиться родителей, но и попасть в приют, в довершении всего пришлось стать закуской для демонов. Если кто-то еще раз заикнется при мне о справедливости и высшем порядке, то рискует досрочно встретиться со своими богами.       Впервые за всю историю нашего знакомства Ольгерд внимательно слушал и даже не перебивал.        — Вот оттуда детей и забирали. Когда я узнала об этом, я…       Я никогда раньше не произносила этого вслух. В Горменгасте это особенно неприятно — словно всюду спрятаны невидимые уши, жаждущие моего признания.        — Ты? — холодно поинтересовался Ольгерд.        — Натравила охотников на ведьм. Больше об ордене никто ничего не слышал.       Но тогда я даже не представляла себе, сколько жертв здесь приносили темным силам. Чего Иштван пытался этим добиться? Если в дневнике ничего об этом не будет сказано, ответов мне не узнать уже никогда.        — Ты пыталась поговорить со своим наставником?       Пыталась? Да я рвала и метала, стараясь выудить из Иштвана хоть одно объяснение, которое сделало бы его меньшим монстром. Хоть что-то, хоть одну зацепку. Он оправдывался тем, что выбирал только нелюдей и болезных. Всех тех, кто по его мнению не достоин жизни.       Иногда мне кажется, что демоны не в преисподней, а на земле. Но потом вспоминаю Бааль-Зевува и ему подобных: нет, все-таки в преисподней.        — Он сказал мне, что я слишком юна, чтобы понять.       Если быть совсем точной, назвал милым ребенком и потрепал за щеку. От детоубийцы это слышать особенно грустно.        — Про жалость, Милена — я никогда не убивал детей. Я никогда не убивал тех, кто не мог себя защитить.       Трудно представить, что за шестьдесят с лишним лет разбойничества ни одна невинная душа не пострадала от его карабелы. Он не задумывался, что стало с женами и детьми убитых им людей? Какая участь ожидает семьи, оставшиеся без кормильца? Но если Ольгерду хочется верить в свое благородство — его право. Я тоже люблю придумывать себе оправдания.       Я даже не заметила, как мы дошли до двери. Еще один немигающий глаз. И почему в Горменгасте ни в одно помещение нельзя войти просто так, без всяких манипуляций? Как я раньше здесь жила?       Иштван не ставил ловушек, но придерживался убеждения: «Если ты не способен отгадать загадку, возвращайся, когда поумнеешь». И что он оставил мне напоследок? Под глазом возникла аккуратная надпись на стене. «Я был виновник многих скверных дел. За то страдать — тяжелый мой удел. Тонул, горел, все муки я стерпел, и все же извели — так стал навек слугой безжалостной резни».       Виновник многих скверных дел? Страдать — тяжелый мой удел? Неужели он загадал загадку про самого себя? Стал слугой безжалостной резни, принося людей в жертву? Как интересно. Я облокотилась о стену, раздумывая над ответом.        — Металл, — сказал Ольгерд.        — Что?        — Металл. Очевидно же.       Глаз удовлетворенно захлопнулся. Чудесно, даже хлебнув самогона, Ольгерд отгадал быстрее меня.        — А ты хорош, — потешила я его гордыню.        — Noblesse oblige (Благородное происхождение обязывает, фр.), — хмыкнул Ольгерд, расправив плечи.       Прежде в этом кабинете я бывала только под зорким наблюдением, потому почувствовала себя ребенком, наконец дорвавшимся до запретной комнаты. Иштван увлекался коллекционированием диковинок и не знал меры. Кабинет потихоньку превратился в музей, а затем и в склад всякого хлама. За этим барахлом давно нельзя разглядеть, как роскошно когда-то была обставлена комната — богатые фрески на стенах, массивная дубовая мебель.       Во всем этом бедламе можно случайно налететь на что-то, что никак не стоило трогать. Ольгерд не разделял моих опасений и вальяжно расположился на кресле, обитом телячьей кожей. Взял со стола причудливую шкатулку, покрытую знаками.        — Ольгерд, я бы лучше здесь ничего не трогала. — Что за манера все брать в руки, сущий ребенок! Кроме того, эта вещица вызывала смутные, но очень нехорошие ассоциации с каким-то мастером игрушек по имени Лемаршан.       Я принялась разгребать хлам на столе в поисках дневника. Ольгерд отложил шкатулку и взглянул на отодвинутую мной книгу.        — Die Bibel, — прочитал Ольгерд. — Никогда не слышал.       Настольная книга Иштвана, которую он постоянно цитировал. Реликт из другого мира, почему-то представлявший для него огромную ценность. Судя по рассказам, ничего интересного. Кто-то кого-то спасал, куда-то шел и, как это обычно случается в таких историях, в итоге умер. Скука смертная. Я не смогла ее прочесть — книга написана на непонятном языке.       Иштван же, как мне казалось, владел всеми существующими языками в мире. Ходячий библиотечный каталог, он знал о каждой книге и каждую мог быстро отыскать. В условиях царившего в помещении хаоса эта способность была просто неоценима.       Я продолжила перебирать ворох бумаг. Какие-то рисунки. Изображения самых разнообразных рептилий и земноводных; причудливые, словно из другого мира.        — Под столом металлический ящик, — сказал откинувшийся в кресле Ольгерд.       Я наклонилась посмотреть, а в глазах атамана появился влажный блеск. Любой мало-мальски привлекательной девушке с юности знаком этот взгляд. Нарисовав магические знаки на бедрах, я навсегда лишилась возможности судить о его искренности. Вряд ли мужчина, испробовавший всевозможных женщин, воспылал бы ко мне страстью, если бы не печать Билкиз, Царицы Шебской. Впрочем, что это меняет?       Интересно, если я до него дотронусь, он прямо на этом столе?.. Дура похотливая. О душе бессмертной думай, а не о бренной плоти. «Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, то от лукавого».       Не соврал: действительно, металлический ящик. Замок с комбинацией цифр. Несколько дат, пришедших в голову — дата основания ордена, начала эпохи Сопряжения, конца эпохи Сопряжения — не подошли. Первые четыре числа Фибоначчи. Не подошло. Первые четыре числа Леонардо. Мимо.       Где-то вдалеке послышался странный шорох. В старинном замке шуршит и скрипит все то, что может шуршать и скрипеть, и даже то, что не может. С недавних пор любой звук казался шагами притаившегося чудовища.        — Расплавим у кузнеца, — нахмурился Ольгерд. — Отыщи мегаскоп, я пойду за ведьмаком.       Мне очень не хотелось оставаться одной, но еще меньше хотелось задерживаться в Горменгасте.       На заваленных хламом стеллажах разыскать что-то — то еще испытание. О, золотые часы! А кто мне сказки рассказывал, что беден, как Лазарь?! Возьму в память... на память. Или на черный день. Как хорошо, что не нужно делиться добычей, если никто не знает, что она у тебя есть. Пара редких книг, включая "Die Bibel", полетели в сумку вслед за часами; нечего им тут пыль собирать, пока до замка не доберутся особо отчаянные мародеры. Не завидую я тем мародерам.       Еще одна мерзкая статуя, на этот раз плачущего ангела. Вуаль из белого мрамора, пустые глаза. В моем доме, если я им когда-нибудь разживусь, не будет ни одной скульптуры. Я быстро накрыла сомнительное произведение искусства первой попавшейся тряпкой.       Потребовалась немало времени, прежде чем мне удалось раскопать в этих руинах мегаскоп. Пыльный, на ладан дышащий, но еще работающий. Старой эльфийской работы, из тех, что вызывают перед глазами образ собеседника. Какое лицемерие — ведь Иштван ненавидел все, что связано с остроухими.       Шаги на лестнице. Ламберт еле ковылял — выглядел так, будто его черти отодрали. Я не стала спрашивать, как он себя чувствует, не ожидая услышать ничего хорошего в ответ.        — Слушай, Филипек, — наивные предположения, что я смогу избежать разговора рассыпались в прах. — То, что ты с меня портки содрала, как изголодавшаяся девка, я еще понимаю. Мордой я действительно вышел. — Ольгерд скептически взглянул на ведьмака. — Но за кой хер фисштехом угостила? По доброте душевной?        — Кислую мину с лица стереть хотела, — вздохнула я. — Обезболивающее, Ламберт.        — Местное, Филипек, местное. Но мысль я оценил. Фисштех тоже.       Местное? Кто ж знал, только фисштех перевела. Я пододвинула мегаскоп к Ламберту. Хватит с меня придирок — если бы не я, его бы уже стервятники доедали. С другой стороны, если бы не я, ноги бы его в замке не было.       Донельзя хорошенькая чародейка в расшитом платье с глубоким вырезом, увидев Ламберта, прикрыла рот рукой. Красота девушки не ускользнула и от расправившего грудь и расплывшегося в очаровательной улыбке Ольгерда.        — Ламберт, что произошло?!        — Кейра, портал. — Ламберт облокотился о стол с видом святого мученика Лебеды. — Просто открой портал.       Чародейка поняла, что расспросы лучше оставить на потом, и поставленным голосом произнесла заклинание. Ничего не произошло. Странно.       Пока мы с Ламбертом удивленно озирались, Ольгерд указал на окно. Там, застыв прямо в воздухе, чернела арка портала.        — Кейра, милая, — поразительно, что Ламберт с кем-то ласков. — Ты открыла портал прямо над скалами. Если тебя так не устраивают наши отношения, скажи об этом прямо.       Кейра слегка нахмурилась, скрестила руки на груди и произнесла заклинание еще раз. Портал исчез и появился где-то вдалеке за окном. Ламберт закрыл глаза.        — Кейра, — обратился к чародейке Ольгерд тем медовым тоном, что так подходит для описания разноцветных цветочков. — Будь так добра, горизонтально и пониже. Замок сбивает магические потоки, это не твоя вина.       Кейра кокетливо улыбнулась и кивнула. Скорее по старой привычке посерьезнела, увидев, что глаза Ламберта налились кровью. Хотя черт разберет: в таком состоянии причиной может быть как ревность, так и просто кровоизлияние.       Портал все еще за окном, но прыгнуть в него теперь не составит труда. В комнату ворвался неистовый ветер. Не особо жалую порталы, но так рада выбраться из замка, что выпрыгну хоть на голые скалы.       Пара мгновений в невесомости, и под ногами снова деревянный пол усадьбы. В ней все неизменно — кабаны пили все, что горит, заедая тушеной бараниной с хлебом. Ба! Знакомые все лица! Олина примостилась на коленях у Конрада, и хохотала над какой-то несомненно остроумной шуткой. Ее роскошная грудь едва ли не выпрыгивала из декольте. Жизнь по закрученной спирали — убивай, грабь, спускай награбленное на жриц любви, убивай, грабь. Лепота.        — Виват, атаман!       Кутили явно еще с последней вылазки, с нее же не трезвели. Кабаны, увидев разодранную в клочья броню атамана, чуть не поперхнулись. Все, кроме Сташека, который, судя по блаженной улыбке, уже потерял связь с окружающим миром.        — Вы прямо как… как дракона одолели, атаман! — благоговейно выкрикнула Адель.       Кабаны, уже предвкушая отменную историю, принялись наперебой расспрашивать атамана, но Ламберт многозначительно прокашлялся.       Ольгерд повернулся к Ламберту и скрестил руки на груди, выпрямившись во весь немаленький рост. Хорошо поставленным для таких случаев голосом Ольгерд начал благодарственную речь. Как сам Император медаль за доблесть вручает, не меньше.        — Ведьмак. Ты сослужил мне хорошую службу и будешь за это щедро вознагражден. Я к вашему брату особой любви никогда не испытывал, но должен признать…       На лице Ламберта появилось убийственное выражение. Клянусь, еще немного, и у него начнет дергаться глаз.        — Деньги, фон Эверек. Деньги.        — …что фехтовальщик ты отменный, — невозмутимо продолжил Ольгерд. — Мечом твоим правда в зубах стыдно ковыряться, поэтому дарю тебе…        — Деньги. Мне нужны деньги.        — …вот эту саблю из зерриканской стали. Вдобавок к обещанной сумме. Не благодари, ведьмак. Ты заслужил.       Ламберт и не собирался. Ольгерд нахмурился, коротко кивнул Конраду. Деньги у того уже были наготове, и увесистый мешочек тут же оказался в руках Ламберта. Он придирчиво взглянул на содержимое, но от увиденного у него даже морщины на лбу разгладились.        — Бывай, ведьмак. Милена, проводи, — Ольгерд ясно дал понять, что церемония вознаграждения закончилась.        — Бывай, фон Эверек.       Ламберт в ближайшее время лошадь оседлать не способен, и я проводила его в кабинет. Он с достоинством отклонил мое предложение помощи, хоть едва и волочил раненую ногу по крутой лестнице.       О Меригольд атаман пообещал позаботиться, пока ведьмак достаточно окрепнет, чтобы ее забрать. Бедная кобыла, как поведал Конрад, измучилась вся и иссохла в ожидании хозяина.        — Хочешь хороший совет, Филипек? — спросил Ламберт, прежде чем ступить в портал.        — Не очень.        — Захочешь нормального мужика, который из тебя дурь выбьет — есть один на примете. Эскель зовут. Толковый, да любит таких, как ты.       Мужика я не искала, но любопытство взяло верх.        — Таких, как я?        — Сисястых и с блядцой. А если уж пентаграммы и рога, так вообще не слезет.       Я глубоко задумалась над такой характеристикой. Нужно поработать над репутацией.        — У меня нет рогов.        — Да не ссы, он непривередливый, — успокоил Ламберт, прежде чем исчезнуть в портале.       Внизу Ольгерда вразнобой засыпали вопросами кабаны. Атаман отвечал нехотя и как бы мимоходом, отчего в глазах кабанов становился еще величественней. Хоть скульптуру с него лепи — в разорванной броне, залитый кровью и в шрамах, но с высоко поднятой головой.       Скоро по всей Редании будут рассказывать о бессмертном атамане, победившем самого Сатану в замке злобных чернокнижников. О сопровождавших его недоумках вряд ли кто-то вспомнит, кроме того, что они мешались под ногами. Не быть мне героиней легенд — да и черт с ним.       Едва доползла до комнаты. Плюхнулась на постель ничком, не удосужившись даже скинуть с себя одежду. О, дьявол…