IX.ХХ
Одного взгляда на контракт Вильгефорца из Роггевеена хватило, чтобы последние сомнения по поводу этой сущности развеялись. Venditor Obscurus принимает множество обличий, но его подпись всегда остается неизменной. В тех мирах, откуда он родом (можно ли применять это выражение к подобным созданиям? Сама концепция рождения им неведома. Они существовали еще до момента зарождения Вселенной и будут существовать до тех пор, пока не погаснет последняя звезда), имя имеет сакральное значение. Подписался своим истинным именем. Первое, что нужно знать о любой сущности. Имя — это больше, чем просто набор звуков. Иштен познал суть вещей прежде, чем назвал их. И ошибиться Он не мог, ибо так предначертали имена, чтобы выявить в них природу называемого. «Кто верным именем младенца наречет?» Не тот, кто ему добра желает. Сколько раз я говорил об этом Катарине — и все еще тлеет во мне призрачная надежда, что она меня послушала. Контракт гласит, что Venditor Obscurus сможет забрать душу Вильгефорца из Роггевеена только тогда, когда наступят Сумерки Богов. Die Gottendämmerung, Az istenek alkonya — распространенный, но ошибочный перевод Рагнарека. Об этом без всяких сомнений знал торговец; но не чародей. Обычный парад планет, который в Офире как раз называют «Сумерки богов», станет для Вильгефорца последним.II.ХIII
Запах серы прочно въелся в мою кожу. Запах нечистот и скверны, проклятый запах. Но моя цель выше меня самого: долг перед моим народом. Верность — моя честь. Я должен рассказать правду, скольким бы alsóbbrendű ember это не стоило жизни. Мелкий, донельзя хвастливый бес бахвалился тем, что сам Иешуа изгонял его из Марии Магдалины. Но разговорчивость быстро пропала, когда я упомянул имя Venditor Obscurus. Я предполагал это и приготовил приманку. Бесовский народ жаден до человеческих душ — особенно тех, что приносят им в жертву — и слова слетели с его раздвоенного языка. Djinni, гении, даймоны, множество наименований, но суть одна и та же: природа этих духов связывает их по рукам и ногам. Зло? Одно из его многочисленных проявлений, но не зло разрушения и хаоса — переменчивое, трикстерское зло отражения. Эти существа не могут навредить смертному, чью душу вожделеют, напрямую, лишь опосредованно, поэтому в совершенстве овладели искусством красноречия и словесных экзерсисов. Это их modus operandi, и это же их ахиллесова пята — ведь они не могут отказать в словесной дуэли смертному, назвавшему их истинное имя. Anno Domini MCMLXXIII.III.IV
Загадки встречаются у всех народов, на какой бы ступени развития они не стояли. Хоть со временем их стали воспринимать, как простые умственные упражнения, в основе каждой из них лежит мифическая символизация. Загадки Venditor Obscurus, судя по многочисленным источникам из этого мира и прочих, всегда содержат в основе своей символы зеркала, воды и тени. Тот архетип бессознательного, что мы прячем от себя, но бросаем отражением на других. Я полагаю, во всем этом есть какой-то метафизический контекст: демон пытается заставить человека увидеть свою истинную природу. Чего он добивается? Мы те, кто есть. Дети Аттилы, палачи Коперника и Галилея, Сакко и Ванцетти. Люди. При всех наших несовершенствах, нас создал сам Иштен. Он даровал нам свободу воли. Что-то, о чем Venditor Obscurus может только мечтать.II.VII
Единственный способ избежать кары, предотвратить выполнение контракта — найти того, кто готов пожертвовать собственной душой ради спасения жертвы Venditor Obscurus. Он недооценивает изворотливость и волю к жизни homo sapiens — вместо того, чтобы действительно найти человека, готового пожертвовать ради нас жизнью, мы находим тех, кому это выгодно. Впрочем, девушка с изуродованной челюстью вызвалась это сделать. Как ничтожны уродливые женщины — как жалки их заискивающие лица. Их любовь мало чем отличается от обожания комнатной собачки — и уважением к ним немногим больше. Чародей отказал ей. Его нетрудно понять; поручить такое задание влюбленной женщине может только идиот или самоубийца. Я заступлюсь за душу Вильгефорца из Роггевеена, совершив при этом — какая божественная ирония! — библейского масштаба самопожертвование. Он не доверяет мне — я не доверяю ему, но злобную собаку гладят, пока намордник не будет готов. Пусть жнет, где не сеял. Взамен маг дал клятву крови использовать подаренное демоном могущество, чтобы открыть портал, масштаба которого не представлют даже Aen Elle.IV.IV
Судя по глубоким теням под глазами Милены, ее снова мучили кошмары. Elszomorít látnom, miként veti árnyát tiszta germán szépségére a kimerültség. Ha valaha visszakerülnék — visszakerülnénk — a civilizációba, bizonyára sikerül rávennem Rust urat, hogy a filmművészet új csillagává tegye. Что за странный язык? Мне так любопытно, что здесь написано. Но все же у Иштвана не дневник, а поток сознания, приходится продираться как сквозь чащу. А еще ученый. От проклятия мало способов избавиться — и все они смертельно опасны. Стоит Милене только сказать о них, как она не преминет ими воспользоваться, даже ценою собственной жизни. Попадет в ловушку, заглотит крючок, забудет о благоразумии — и — неизбежно — проиграет. Я знаю ее лучше, чем она сама. Знал бы ты меня лучше, чем я сама, был бы жив. Единственный способ избежать мук вечных — совершить самопожертвование?! Полнейший фарс. Пожертвовать собой, чтобы спасти себя же. И это мерило добродетели? Эти словесные игры извратили саму идею христианства, из всякой истины сделали ложь, из всего честного — душевную низость. Совершить самопожертвование?..V.XVIII
Dämonen, weiß ich, wird man schwerlich los. О, истину глаголил Великий Язычник! Он обещал, что не будет преследовать ни меня, ни чародея. Я не доверяю потусторонней твари, но знаю: Venditor Obscurus не лжет. Он физически не способен это сделать: честность, пусть и условная, — плата за бесконечное могущество. Сложность загадки О’Дима зависит от оппонента; и либо он сделал мне величайший в жизни комплимент, либо попросту хотел изжить со свету. Где-то глубоко в душе я верю — своей победе я обязан Иштену. Загадка демона действительно оказалась вариацией на тему отражения — но как тяжело было отыскать нужное в царстве тысячи зеркал. Там, в этом измерении, я встретился со всеми своими низменными, жалкими страхами. Вильгефорц из Роггевеена навеки мой должник, и он вернет свой долг. Я позабочусь об этом. Для того, чтобы открыть портал такой точности, понадобится колоссальная энергия. Энергия, которую я не смогу добыть никаким другим способом, кроме массовых убийств. Как говорил когда-то Бузенбаум: «Кому дозволена цель, тому дозволены и средства». Великое не должно быть стеснено посредственным, мораль не должна кастрировать науку, жизнь des Mischlinges не равноценна жизни человека. Покинутый вдали родимый край, всегда в разлуке дорог, словно рай. Слова дьявола да Иштену в уши.XX.XXV
«Во мне едино то, что было, и что будет. Являть грядущее и прошлое рожден немой помощник убиения Медузы, облитый златом и отравленный огнем» «Alle Menschen haben mich, unmöglich der Verzicht. Doch mancher Mensch verachtet mich und wünscht, es gäb mich nicht» «Не лгу с времен начала. Воплощение чистой правды коль зрить не можешь — отрекайся и беги. И я тогда, борьбой твоей отравлен, исчезну тоже, обездвижен и убит». «Mon premier est au centre du pain. Mon deuxième est plus qu’un chef. Mon troisième est les deux dernières lettres de „fenêtre“. Mon tout est en verre.» «Я помогу тебе вблизи увидеть дали, — бессмертный глаз, что зрит мельчайшие детали, дарящий пламя, преломляя солнца свет. Поверь, сильнее и опасней в мире нет». Когда я читаю эти загадки, я не могу сдержать смеха — каким недоумкам задавал их Venditor Obscurus? Мне же пришлось угадывать, кто именно носил дымящееся зеркало на груди. Тецкатлипок, и искать его статую посреди тысячи таких же. Наконец-то! Загадки! И схемы миров о’Дима… Я внимательно рассмотрела приложенную карту.XVII.X
Следовать голосу своей совести удобнее, чем голосу рассудка; при дурном исходе у совести найдётся всегда и оправдание, и утешение. Люди любят сострадать, это их великая страсть. Когда я был настолько же юн, как Милена, и в моей голове также было полно идеалистического мусора. Она повзрослеет. Это неизбежно. Я уже не в том возрасте, чтобы жаловаться на детей — как веками говорили каталонцы, cría cuervos y te arrancarán los ojos. Милена не понимает, как я близок к тому, чтобы навсегда вытащить ее из грязи, из мрака, из вечного застоя. Я покажу ей иную жизнь — такую, какой она должна быть. Портал будет открыт; и когда она узрит дивный новый мир, надеюсь, уже возведенную Столицу Мира, вымощенную золотом, поймет, как заблуждалась. Как жаль… Как жаль, что это не увидит Катарина. Das Opfer, das die Liebe bringt, es ist das teuerste von allen…. Окончательно убедившись, что с этого момента пошли личные переживания, я отложила дневник в сторону. Шальную мысль о том, что я убила любящего меня человека, я отбросила куда-то на задворки подсознания. Что сделано, того не изменить. Не в этом суть. Способ избавиться от проклятия существует — самопожертвование! Вызвать Гюнтера о’Дима на дуэль, вступившись за душу Ольгерда, решить загадку и избежать вечности в сомнительной компании. Сущий пустяк. Но Иштван справился! Иштван победил Гюнтера о’Дима! Я смогу это повторить, а если не смогу, то кто смог бы? У меня есть примеры загадок, схемы миров, меня лично обучал грандмастер Табулы Разы… Призрачный шанс, но у меня есть больше сведений, чем у кого-либо. Мне нужно рассказать обо всем Ольгерду. О, какое у него будет выражение лица, когда он поймет, что его душа теперь в моем распоряжении?! Кто еще за него заступится? Кабаны? Чувство внезапно обретенной власти опьяняло пуще вина. Атаман, к счастью, в спальне — уводить его в сторону для разговора по душам не придется. Я постучалась в дверь. В ответ раздалось вальяжное «входи». Ольгерд лежал в широкой деревянной бадье — мокрые волосы зачесаны назад, бокал в правой руке — и наслаждался видом на озеро. Рядом с бадьей стоял маленький деревянный столик с недопитой бутылкой вина и тарелкой винограда. Он знает, чем меня приманить — я тут же отправила в рот пару виноградинок. Атаман приглашающим жестом указал на бадью. Соблазнительный пар поднимался над водой. Самое время смыть с себя весь ужас Горменгаста. Я медленно потянула шнуровку рубашки. — Никуда не торопись. — Ольгерд окинул меня взглядом с ног до головы. — Сегодня нас никто не потревожит. Надеюсь. Штаны полетели на пол вслед за рубашкой. У Ольгерда свои представления о боли, так что стоит проверить температуру. Я коснулась воды кончиками пальцев. Идеально. Не слишком горячая, чтобы обжечь, но достаточно теплая, чтобы расслабиться. Я с удовлетворенным вздохом погрузилась в воду, прямо напротив Ольгерда. Такой уж большой бадья не была, поэтому, чтобы устроиться поудобнее, я бесцеремонно положила ступни ему на колени. Провоцировать атамана становится одним из моих любимых занятий. Он снисходительно улыбнулся. — И что такого ты прочитала в дневнике, что привело тебя в такое боевое расположение духа? Я с нетерпением ждала этого вопроса, но выдержала паузу, загадочно поигрывая сапфиром. Атаман вызывающе пялился на мою грудь, что заставило окунуться поглубже. Пусть немного позлится, ему к лицу. — Как победить о’Дима. Ольгерд заливисто засмеялся, откинув назад голову. Я ожидала увидеть более восторженную реакцию после всей колоссальной проделанной работы. — Так просто? И как же, о великая укротительница демонов? Вот надо Ольгерду все испортить! Попытка пихнуть его позорно провалилась: он перехватил мою ногу за щиколотку, потянув на себя. От неожиданности я соскользнула вниз, погрузившись под воду с головой. Как только я вынырнула, Ольгерд подхватил меня и прижал к себе, усадив на колени, предотвратив все дальнейшие попытки напасть. Шершавые ладони легли на талию, и причина злости на мгновение вылетела из головы. — Так как же? Я сгораю от любопытства. И не только от любопытства — член уперся мне в бедро. Я вздрогнула от острого укола возбуждения и неловко заерзала на его коленях, чего он, полагаю, и добивался. Да уж, каменное у Ольгерда не только сердце. — О’Дим обязан принять приглашение сыграть в игру. На кону этой игры душа связанного контрактом, и того… — продолжала я, пока ладонь не скользнула между бедер, сбив меня с мысли. —…кто решил за него заступиться. Пальцы мягко коснулись лона, слегка поглаживая — лениво, дразняще. К щекам мгновенно прилила кровь. — Кхм. Он загадывает всегда одну и ту же загадку в разных… — Лебеда, шестьдесят лет опыта дают о себе знать! —…вариациях… Иштван провел целое исследование… Когда легкие поглаживания превратились в настойчивые ласки, я не сдержала тихого стона. — Милена, сосредоточься, — строго сказал Ольгерд. — Кто сыграет с о’Димом в эту игру? Какую игру? Ах, да… — Кто-то, кто разбирается в демонологии, — надеюсь, что улыбка вышла самодовольной, под стать атаману. Пусть ублажает, и быть может, если мне очень понравится, я заступлюсь за его душу. Как славно, что Ольгерд пока не знает, насколько мне это выгодно. Я накрыла его руку своей, наглядно показывая, где и как ласкать. Не то, чтобы он с этим не справлялся — прекрасно справлялся, но мне хотелось насладиться новообретенной властью. — И этот кто-то набрался смелости мной помыкать? — хмыкнул Ольгерд. — И где же та дрожащая, как осиновый лист, воровка, на коленях молящая о пощаде? Вот уж кто ради красного словца не пожалеет и отца! О пощаде молила, но не на коленях. — Тебе нужно убедить эту дрожащую воровку спасти твою душу, — я покровительственно поцеловала Ольгерда в скулу. — И это будет не так просто. Скажи, Ольгерд, хорошо ли ты владеешь языком? Как я могла отказать себе в удовольствии воспользоваться моментом? Интересно, а усы сильно щекочут? — Каким, Высшей Речью? — усмехнулся он. — Низшей, Ольгерд. Ты же хочешь моей помощи? — Жажду, — прошептал Ольгерд, касаясь губами мочки уха. — Давно мечтал повалить тебя на кровать и широко развести колени. До боли знакомый тягуче-сладкий голос, который он использовал, когда хотел подразнить. — Ласкать языком, пробовать на вкус, — Ольгерд медленно поднял руку и слизал влагу с пальцев. — Пока не начнешь кричать от наслаждения и тщетно умолять наконец взять тебя. От этого жеста у меня на пару мгновений остановилось сердце. Я нетерпеливо кивнула в сторону кровати. Даже если усы щекочут, потерплю. — Один вопрос, — Ольгерд специально растягивал слова, видя, как мне не терпится. — А самопожертвование, даже такое бутафорное — не единственный способ снять так мучающее тебя проклятие? Я подскочила на месте от неожиданности: вода в бадье перелилась за край. Откуда?! Откуда он может это знать?! Я только что прочитала это в дневнике Иштвана, каким образом?!.. — Откуда ты узнал?! Ольгерд поманил меня рукой, указывая взглядом на колени. — Милена, я опытней и умнее тебя, — Ольгерд очертил указательным пальцем линию подбородка. — И знаю гораздо больше. Я тоже не лыком шита, но опытней… Опытней без всяких сомнений. Ему удалось в очередной раз меня впечатлить — это даже начинало слегка надоедать. — Но все-таки, откуда? — Будешь хорошо себя вести, голубка моя, расскажу. Он недвусмысленно намекнул, что подразумевает под хорошим поведением, приподняв меня за бедра. Любопытство — один из многочисленных моих пороков. Заниматься любовью в воде — те еще упражнения в эквилибристике. Когда я в очередной раз соскользнула с члена, Ольгерд выругался и перекинул меня через край бадьи, удерживая в одном положении. В глазах потемнело, когда он вошел в меня, до упора проникнув в лоно. Гореть мне в аду… Как же хорошо! Бадья ходила ходуном, еще немного, и пол затопит к чертовой матери. Самолюбие атамана вне всяких сомнений тешили тихие стоны и влага, стекающая по бедрам. Ну и дьявол с ним, я с не меньшим удовольствием двигалась ему навстречу, чувствуя, как по низу живота разливалась волна острого наслаждения. Я даже не подозревала, как скучала по нему. Ольгерд резко остановился, когда я уже начала чувствовать приятную дрожь по всему телу. Рыжий черт! Он впился в губы разнузданным, долгим поцелуем. Тем самым, после которого чувствуешь себя животным. Нет греха приятней блуда. — На кровать. Не дожидаясь, пока я поднимусь сама, Ольгерд подхватил меня под грудь. Я сердито пнула его, но, как мне уже давно следовало понять, агрессия его только раззадоривает. В отместку он кинул меня, насквозь мокрую, на роскошную, покрытую красным шелковым покрывалом кровать. Я замерла, опасаясь и предвкушая продолжение. Ольгерд прижал меня к атласной подушке, поставив на колени. На мгновение помедлил, должно быть, наслаждаясь видом. Никогда не думала, что меня возбуждает чувствовать себя уязвимой. Я укусила его за руку до крови. Что с него, в конце концов, станется. — Если тебе не по нраву, — хриплым от похоти голосом сказал Ольгерд. — Скажи. Гордое молчание стало ему ответом. Ольгерда это вполне устроило: он вошел в меня глубоким толчком, заставляя прогнуть поясницу. Я задрожала и уткнулась в подушку, едва сдерживая крик. — Кричи сколько хочешь. Меня смущала мысль, что крики услышат кабаны, но сдерживаться становилось все труднее. Кровь пульсировала в висках. Недовольный моим молчанием, Ольгерд смочил пальцы слюной и начал ласкать меня — грубо, постепенно усиливая нажим. На мой приглушенный вскрик он ответил довольным смешком. Вода камень точит. Мои стоны становились все громче, а ритмичный стук ножек кровати о деревянный пол делал ситуацию предельно очевидной. Я блаженно выгнулась, и еще пары толчков ему хватило, чтобы отчаянная волна наслаждения заставила меня брыкаться под ним. — Ольгерд… черт… не останавливайся!.. — все-таки обитателям усадьбы суждено узнать, что у атамана выдался отменный вечер. Я вцепилась в покрывало, перед глазами на мгновение помутнело. Лебеда, как же… Ольгерд больше не заботился о моем удовольствии — намотал волосы на кулак и начал насаживать, как куклу. Глухой стон донесся до моего слуха. Он впился ногтями в мои бедра, будто старался оставить напоминание об этой ночи. — Какая ты мокрая, — самодовольно отметил Ольгерд. Невероятный талант замечать очевидное. Совершенно забывшись, он неосторожно отдернул руку, звонко шлепнув по ягодицам. Подсвечник, задетый локтем, упал с прикроватного столика. Пламя почти истлевшей свечи вмиг перекинулось на парчовую занавеску. Дурман похоти как ветром сдуло. — Ольгерд, дьявол, мы горим! Ольгерд не сбавил темп, даже в лице не переменился. А я увидела, как пламя ползет вверх по занавеске. Меня объял животный ужас. Я заживо сгорю! Под мужиком! Из всех нелепых смертей!.. — Слезь с меня! — Ты сказала… — выдохнул Ольгерд. — ….не останавливаться. Нашел время для словесных игр! Оцепенев от услышанного, на мгновение я замерла. Потом пришло осознание, что усадьба, да и мое здоровье, рыжего черта мало волнуют. Яростно брыкаясь, я попыталась сбросить его с себя, но это только сильнее раззадорило. — Не дергайся, — прошептал он, и я ощутила, как горячее, прерывистое дыхание обожгло шею. — Тихо, я сказал. Дышать стало ещё тяжелее. И совсем не от дыма, постепенно заполняющего всю комнату. От тела, грубо навалившегося на меня. Пламя… С каждым толчком оно горело все ярче. Содрогнувшись, Ольгерд глухо простонал. Лебеда, наконец-то! От едкого дыма слезились глаза, в горле запершило. Ольгерд сорвал занавеску со стены и кинул в бадью. Раздалось шипение и белый дым повалил клубами. — Как на кобылке необъезженной покатался, — усмехнулся Ольгерд, распахнув окна. — Люблю хорошие скачки! Вместо ответа я швырнула в него удачно подвернувшейся под руку бутылкой. Атаман без малейшего труда увернулся; и она угодила прямо в стену. Спальня теперь походила на место преступления: разбросанные осколки и темно-красные разводы на полу. — Ты меня чуть… — я зашлась в глубоком кашле. — Не убил, мать твою! Да чтоб я твою жалкую душонку, рыжий черт! Извинись немедленно! Ольгерд подошел ко мне вплотную, прижав к столбику кровати. Даже будучи в чем мать родила, он все равно внушал чувство опаски. — Пощади, царица моя, — атаман сложил руки в молебном жесте, как на исповеди, — не вели казнить. Шею сверну. Но, поскольку это бесполезно, придется придумать что-то другое. Я положила ему руку на плечо. С чувством надавила. — Хочешь извиниться? Ты мне кое-что обещал — или для тебя честь пустой звук, Ольгерд фон Эверек? Вряд ли у меня получится сыграть на гипертрофированном благородстве, но чем черт не шутит. — Au contraire. Ольгерд фон Эверек держит свое слово, — усмехнулся Ольгерд. — Но я подразумевал услугу за услугу. Беса тебе лысого, а не услуга за услугу, но я все равно кивнула, призывно улыбаясь. Воры своего слова отродясь не держали: я не стану исключением. Атаман смерил меня насмешливым взглядом — возникло ощущение, что что-то в очередной раз пошло не так. — Ольгерд фон Эверек не только держит слово, но и всегда пропускает даму вперед.